Федя, привет!
Знаешь, что значит это слово? Думаю, знаешь, но я решил загуглить, минуточку, сейчас всё будет. 1. Обращённое к кому-либо выражение дружелюбия, расположения, добрых пожеланий. 2. Слово, произносимое при встрече (реже — при расставании) в знак доброго расположения или вежливости. Уехав отсюда, я хочу пожелать тебе лишь добра и света, мой дорогой друг. Мне жаль тебя оставлять, но я хочу расправить крылья. Поэтому я здороваюсь с тобой, прощаясь. Знаешь, в этом мире ничто не вечно. Даже сердечники трансформаторов в виде букв «Е» и «Ш», которые мы находили во дворах нашего маленького городка, давно канули в лету. Я помню, как мы играли с такими в детстве, нанизывая металлические пластины друг на друга, и запускали в дальний полет. Сейчас электроника развивается, такие трансформаторы уже не применяют. Буквы «Е» и «Ш» пропали с улиц. Изменения коснулись и Петербурга, его облик сильно изменился. Думаю, это связано с миграцией всякой нечисти (я сейчас про себя). Нечисть, которая не может ужиться с призраками Невы. Архитектура Петербурга предполагает двойственность. Величественные соборы отражаются в водах рек, а центральные арки прячут в себе прогнившие колодцы. Те самые дворцы-колодцы, непригодные для питья. Пространство Питера напоминает красивого человека снаружи, но ужасного внутри. Думаю, мне такое подходит, правда, Федь? Ты всегда говорил, что я красивый. Но внутри я себя чувствовал последней тварью. Как и сейчас, когда оставил тебя ради поиска вечной свободы. Знаешь, Федь, в архитектуре Петербурга есть сфинксы. Сфинкс — это страж, который охраняет тайны мёртвых и загадывает загадку каждому, кто хочет познать эти тайны. Все местные жители говорят, что сфинксы обладают отрицательной энергетикой. Но я думаю, что это естественно, ведь они находятся в чужом городе, оторванные от своей истории и родины. Как и я, как и сам Питер. Но для меня будет лучше оторваться от собственной истории, от дома и даже от тебя. Прости, я сам выбираю быть сфинксом. Петербург не любит гостей, это ясно по ливневым слезам, встречающим каждого новоприбывшего. Но я надеюсь, однажды — ты бросишь всё и приедешь сюда, ко мне. Питер встретит тебя дождём с неба. А я — из глаз. Мы вместе спрячемся под зонтом, ты услышишь биение сердца этого города. А я — твоё. Мы будем едины. Петербург — волшебный город. Наконец-то я чувствую себя дома. Но иногда мне тут трудно дышать. Я жадно вдыхаю полные лёгкие, но мне не хватает воздуха, я не могу надышаться. Такое чувство, будто я под водой, и мой запас кислорода медленно иссекает. Я рассказал тебе свою историю, Федя. Если хочешь, можешь поделиться своей. Мне будет радостно почувствовать тебя сквозь расстояние. Возможно, станет легче дышать. Ты — моя единственная константа. Только ты всегда помогал держаться на плаву. Без тебя, в том тесном городе я бы просто задохнулся. В Питере мне легче, пойми. Лишь чего-то не хватает… P.S. Федя, Питер передает тебе привет и зовёт в гости, смотри на буквы. Его нельзя не любить, твоё сердце тоже когда-нибудь оттает. Аврора вернулась домой, так что до встречи.20.03.2018 г. Навсегда твой. Николай.
Достоевский впивается кончиками пальцев в пожелтевшие от времени и исписанные кривым Колиным почерком листы. Листы, покрытые крупными растёкшимися каплями слёз. Кое-где от солёной влаги потекли чернила. Бумага мнётся под фалангами, а Фёдор стискивает зубы. Сердце разрывается, как тонкая бумага. Кровоточит багряными струями. Шесть лет. Шесть лет прошло с тех пор, как они закончили школу, а Коля уехал. Более двух тысяч дней. И ни один из них не прожит без воспоминаний о Гоголе. Первое время было особенно тяжело. Фёдор помнит эту детскую обиду на друга. Друга, что оставил и даже толком не попрощался. Это блядское письмо пришло примерно через полгода после его отъезда. Полгода, тянувшиеся так медленно и невыносимо, что чёртов конверт не вызвал ничего, кроме раздражения. Федя помнит, как закинул его на пыльные антресоли к прочему хламу. Даже не вскрывая. Рана в сердце не просто не затянулась, она кровоточила и гноилась. Федор не хотел тревожить её ещё больше. Достоевский помнит их общее детство — как они слонялись по небольшим улочкам тесного города вместе. Всегда. Их опасные догонялки на заброшенной стройке. Их купания в местном пруду в знойные летние дни. Помнит всё, до мелочей. Помнит, как Коля постоянно не был готов к урокам и ежедневно умолял списать «дурацкую алгебру». Федя позволял ему, а после — дома помогал разобраться с примерами, хотя тот и пытался отлынивать. Они вместе смотрели телевизор и ели чипсы, запивая газировкой, пока мать Федора была на работе и не могла отчитать сына за вредную еду, которой с ним делился друг. Помнит, как они стали старше. Вокруг Коли всегда было много других людей. Ведь он такой шумный, любящий внимание. Даже немного эпатажный. А у Феди был только Коля. Достоевский помнит, как впервые на его приглашение в гости Гоголь ответил, что не может и ушёл гулять с другими ребятами из класса. Ревность пожирала Фёдора живьем. Тогда он осознал свою первую детскую влюбленность. Но Достоевский молчал. Боялся напугать и потерять из-за своей нелепой любви единственного друга. Самого близкого в этом мире человека. Молчал и скрывал, примерно на протяжении года. А потом — их первый алкоголь, выпитый вместе — дешёвое вино из коробок, купленное в ларьке, где не спрашивали паспорт. Федя тогда перепил. Ему было невероятно грустно и тяжело от недосказанности о своих истинных чувствах. Коля видел, как настроение друга опускалось ниже и ниже с каждым гранённым стаканом, наполненным спиртным тёмно-красного цвета. Сначала пытался развеселить своими пьяными и нелепыми выходками. Не помогло. Пытался залезть в душу с разговорами. Тот же результат. А потом… Фёдор до сих пор помнит это ощущение чужих мягких пальцев на своём подбородке. Немного смазанное от количества выпитого и до смешного серьёзное лицо напротив. Было заметно — Коля растерян. Но алкоголь в его теле подействовал, как зелье храбрости. Отбросив все сомнения, нелепо покрываясь румянцем аж до кончиков ушей, он приблизился и смущенно коснулся своими губами Фединых губ. В тот момент Фёдор замер. Он не мог поверить, что это происходит, и первый шаг был за Николаем. А следом и второй. Не обращая внимания на замешательство друга, Коля настойчиво раздвинул языком его губы, настырно проникая внутрь. Их первый поцелуй был по-детски неумелым, но таким отчаянным. Они лизались как сумасшедшие, прижимались друг к другу, так крепко и так искренне. Пальцы Феди беспорядочно скользили по чужим плечам, цепляясь за них, как за единственную в этом мире опору. Хотя Коля итак был для Феди единственной опорой. Как, впрочем, и наоборот. Кончики растрёпанных пепельных волос щекотали щёки. Выпитый алкоголь не позволял остановиться, наоборот — поощрял забыться в каждом касании. Их поцелуи становились всё яростней, пальцы Гоголя нахально проникали под широкую чёрную в белую полосу футболку Достоевского. Фёдор помнит, как его разгорячённая кожа отзывалась на каждое прикосновение горячих пальцев под майкой. Он извивался, словно пытался увернуться, но по итогу лишь безбожно плавился в чужих руках. У них не было времени дышать, поцелуи, глубокие и жадные, были важнее воздуха. Коля был важнее воздуха. Неясно, куда бы первый поцелуй мог их завести, если б Гоголю не позвонила мать, бьющаяся в истерике: «Почему времени час ночи, а сына до сих пор нет дома?». Николай торопливо чистил пальцами зубы в ванной, в попытке перебить запах алкоголя и парочки скуренных сигарет. Полоскал рот дешёвым ополаскивателем, смывая вкус Фединого языка. Достоевский стоял, облокотившись о косяк в дверном проёме, и с улыбкой наблюдал за другом. Его губы до сих пор покалывало от жарких поцелуев. Не хотелось, чтобы Коля уходил. Хотелось ещё вина и ещё Колиных губ, жадно мнущих собственные. Достоевский не осмелился поцеловать друга на прощание. Гоголь тоже. Наверное, смелость в нём иссякла после отрезвляющего звонка. Позже, лежа в кровати и разглядывая собственные пальцы, кончики которых так беззастенчиво цеплялись за чужие острые плечи, Федя был счастлив. Счастлив, но напуган. В голове уже происходил перебор возможных вариантов Колиного поведения после их поцелуя. К сожалению, Достоевский не таил в себе множество надежд. Самым вероятным исходом было то, что они просто сделают вид, что ничего не было. Гоголь может, как обычно, свести всё к шутке, и тогда Фёдору придется смириться. Терзаясь мыслями и сомнениями разной степени тяжести, Достоевский всё же смог уснуть той ночью. После — они не виделись несколько дней. Даже не переписывались. Коля не ходил в школу, учителя сказали — заболел. Феде было страшно и тревожно от мыслей, что на самом деле друг просто не хочет его видеть. Дни проходили в состоянии стресса и гнетущей задумчивости. И Фёдор не выдержал, он пошел домой к другу. «Всегда можно сказать, что пришел лишь навестить и рассказать о событиях в школе», — Достоевский успокаивал себя, но на деле в собственных ногах чувствовалась дрожь. В итоге все оказалось гораздо проще, Фёдор сам мысленно загнал себя в угол. У Коли действительно было воспаление лёгких, а это не шутка. Его горящее от температуры под сорок тело было завернуто в байковое одеяло, когда он стоял на крыльце, неохотно впуская друга в дом. Он боялся заразить Федю, а последние дни проходили для него, будто пытка — в болезненной иллюзии. Коля словно потерялся в реальности: он постоянно спал, просыпался от жуткой боли в грудине, снова спал. Задыхался от удушливого кашля и хрипел в попытке вдохнуть больше воздуха. Родители были вечно на работе, никто даже не следил за его питанием. Тогда Достоевский приготовил другу какую-то кашу, найденную в закромах кладовки, и сделал горячий чай. Потом они лежали вместе в обнимку в кровати до самого вечера и смотрели фильмы с ноутбука. Коля постоянно кашлял, а Федя с опаской прислушивался к хрипам в поражённых болезнью лёгких. К вечеру Гоголь уснул, Фёдор нежно поцеловал его в горячий от температуры лоб и бесшумно покинул друга. Когда Коля выздоровел и вернулся в школу — всё вошло в привычное русло. Они также проводили время вместе, гуляли, смотрели фильмы, перекидывались смешными видео в соцсетях. Не изменилось ничего, кроме того, что к их дружеским объятиям добавились совместные ласки и поцелуи. Наверное, тоже дружеские. Между ними не было никакого разговора об отношениях. Они просто были. Были вместе, были друг для друга. Достоевский помнит, это время тянулось достаточно долго. Хотя, «тянулось» — неправильное слово. Оно шло. Шло так, словно само собой разумеющиеся. В какой-то момент их детские поглаживания и неловкие поцелуи переросли в большее. Федя помнит, как однажды остался ночевать у Коли. А тот, с хитрой ухмылкой, растягивающей пунцовые от поцелуев губы предложил посмотреть порно. Фёдор чувствовал себя неловко, когда смотрел в экран ноутбука, на котором какой-то миловидный парень жадно заглатывал чей-то член. Его член также напрягся от увиденного. Похоже, Гоголь только этого и добивался. Впрочем, Федя всё равно был на шаг впереди, он с самого начала знал, к чему его подводит друг. Знал, поэтому так легко поддался на Колину авантюру. Гоголь что-то хихикал, комментируя происходящее. Но как же расширились его глаза, когда Достоевский резко захлопнул ноутбук и убрал его подальше с кровати. С каким удивлением он пялился на тёмную макушку Феди, который, сползая ниже, неуклюже пытался вытащить Колин член из-под резинки домашних шорт. Возбужденная плоть сочилась прозрачной смазкой. Федя впервые видел чужой член в таком состоянии прямо перед собственным лицом. Член, который он собирался облизать, а потом жадно взять в рот. Как парень в том порно. Коля выжидающе смотрел на друга, слегка прикусив нижнюю губу. — Федь, ты уверен? Я ведь ни на что не намекал… Голос Гоголя звучал хрипло от нарастающего возбуждения, но немного жалобно. Словно он сам боялся исхода собственной очередной безрассудной выходки. — Не ври. И я сам хочу попробовать. Мысленно перекрестившись и услышав в голове мамин голос с её частой фразой «Ну, с богом!», Фёдор едва не прыснул от смеха. А потом обхватил истекающую смазкой головку губами. На вкус лучше, чем Федя представлял изначально. Не конфетка, но довольно нейтрально. Негромко причмокивая, Достоевский втягивал член глубже в рот, скользил по стволу языком, ощущая каждую вздувшуюся венку. Коля откидывал голову назад и приглушенно стонал в сгиб локтя. За стеной спали его родители. Нужно быть тихими. Фёдор понимал, насколько Гоголю было тяжело сдерживаться. Для него это также были первые ласки подобного плана. Он дрожал всем телом, но исправно держался, чтобы не издать ни звука. Достоевский самозабвенно и усердно сосал его член, стараясь изо всех сил. Сейчас он уже понимает, что это было достаточно скованно и неумело. Сейчас он бы сделал лучше. Но тогда, в их первую близость, это было умопомрачительно для обоих. Уже тогда Федя понимал, что Колиному члену до невозможного горячо и тесно внутри. Достоевский пытался ускориться, но не очень-то выходило. Поняв это, Гоголь сам начал двигаться, вгоняя набухшую плоть по самые гланды. Фёдор отчаянно хватался за чужие бедра, но послушно принимал всю длину в рот. Ведь он сам это начал. Колины пальцы сгребали в охапку подстриженные под каре идеально ровные пряди, яростно насаживая Федин рот на свой член. Еще несколько сильных толчков внутрь, и он кончил, заполняя полость рта слегка горьковатой спермой. Достоевский проглотил всё до капли, хотя сам не ожидал от себя подобного. Когда в его голове складывалась картина, на которой он отсасывал другу, после — он всегда мысленно сплёвывал. Николай мягко подтянул к себе Достоевского и накрыл самым нежным на свете поцелуем. Поцелуем, в котором они растворились оба. Поцелуем, от иступлённой нежности которого Федя готов был обкончать Колины спортивки, которые ему выдали в гостях. Но от шепота друга, обжигающего губы, захотелось потерпеть. Гоголь шептал, что тоже хочет порадовать Федю. Фёдор лишь смущенно кивнул и уткнулся лбом в чужое острое плечо. Николай аккуратно помог другу устроиться рядом, а сам опустился на уровень паха. Чужой рот, обхватывающий собственный член — невероятно горячий. Затягивал так сильно, что даже не было необходимости толкаться внутрь. Федя жалобно скулил под Колины «Тише, тише», когда тот выпускал член изо рта, но не оставлял без внимания. Тогда его язык скользил по мошонке, а пальцы двигались вдоль щели, обмазывая головку выделяющейся смазкой. Феде хотелось навсегда забыться в этих чудесных ласках, он метался по кровати, как умалишенный, кусал губы до крови, чтобы даже малейший всхлип не нарушил тишину Колиного дома. А когда рот друга полностью накрыл его член, Достоевский наконец-то излился внутрь, подрагивая всем телом. Коля тоже проглотил его сперму и даже нарочито игриво облизнулся. Что ж, он всегда был таким: дерзким и вызывающим. Потом они не спали еще пол ночи, лаская друг друга уже по-взрослому. Детство закончилось. Как и детские игры. Но даже после этого, отношения между ними не изменились. Школа, уроки, совместные бессмысленные шатания по одним и тем же улочкам их небольшого городка. Горячий чай в пластиковых стаканчиках, уютный шарф один на двоих и тёплые Колины руки, согревающие тонкие пальцы Фёдора февральскими вечерами. Потом наступила весна. Подготовка к экзаменам с перерывами на поцелуи или что-то большее. Колино нытьё, что он ничего не понимает и вообще не в состоянии сдать хотя бы что-то на проходной балл. Их прогулки по местной роще. Охапки одуванчиков, которые притаскивал Гоголь и требовал Федю плести из них парные венки. Куча совместных дурацких фоток. В конце мая прозвенел последний звонок. Оставалось совсем немного времени до экзаменов. Меньше встреч, меньше времени друг на друга. Федя погрузился в подготовку к сдаче с головой. Иногда даже намеренно игнорировал Колю, который продолжал заниматься ерундой. Хотелось поступить в Московский ВУЗ, именно на ту специальность, на которую нацелился. Проходной балл был высоким, поэтому следовало приложить больше усилий. Впрочем, экзамены прошли достаточно быстро. Даже Гоголь со своей минимальной подготовкой умудрился наскрести какой-то минимум. Теперь их ожидал выпускной. А после — настоящая взрослая жизнь. В которой, как казалось Фёдору, они все равно будут неотделимы. Да, это Достоевский однажды сказал Гоголю, что он его единственная константа. Гоголю до жути понравилась метафора, настолько, что иногда он употреблял её совершенно не к месту. Одинокая слеза стекает по щеке и капает на измятый нервными пальцами лист, прямиком между «единственная» и «константа», написанные размашистым Колиным почерком. Новая порция дождей из глаз не заставляет долго ждать. Если до этого Федя более менее держался, то теперь воспоминания пробудили в нём новую волну горечи. Его плечи буквально трясутся от рыданий. А рядом нет того, кто мог бы мягко приобнять эти плечи и тихо шепнуть на ушко: «Тише, тише, я с тобой». «Просто он больше не со мной». Федор жадно хватает ртом воздух, в попытке дышать глубже и остановить чёртовы слёзы. Но не поток воспоминаний. Их последнее лето. Достоевский захлебывается слезами, вспоминая выпускной, с которого они сбежали. Вдвоём, как и всегда. Ведь они были друг для друга целым миром. Миром, в который никто, кроме них не допускался. Возможно так считал лишь Федя, а Коля задыхался изо дня в день. Именно летом он начал говорить о безграничной свободе. Говорил, что не хочет никуда поступать, хочет уехать в Питер и просто жить так, как чувствует. Звал с собой. Достоевский не воспринимал серьёзно. Он уже выбрал, куда будет поступать. Планировал жить в общежитии в Москве, а по выходным на электричке возвращаться домой, к Коле, если тот не захочет с ним уехать. Николай не хотел в Москву. Говорил — этот город не для него. Он такой же тесный, несмотря на размеры, как и их родной небольшой городок в московской области. Федя не пытался спорить, но считал, что это глупости. И Коля передумает. Коля не передумал. Август 2017 г. выдался необычайно жарким. Тогда Фёдор прочувствовал всю духоту летней Москвы, когда ездил окончательно подавать документы в ВУЗ. Он уезжал с матерью буквально на пару дней. За день до этого они поссорились с Колей, опять из-за его бредовых надежд и мечтаний о Питере. В последние дни лета они в целом много ссорились. Но Достоевский и предположить не мог, что к его возвращению Коли в городе уже не будет. Он действительно уехал. Сделал то, во что Достоевский не верил. И теперь Фёдор чувствует себя жертвой королевского гамбита. Королевский гамбит — образец типичного творческого подхода к игре в шахматы. Фёдор ощущал себя пешкой, которую убрали ради реальных перспектив. Слёзы продолжают мазать щеки от разрывающих душу воспоминаний. Наивно было предполагать, что Гоголь не воплотит в жизнь то, о чём долго трепался. Но даже если бы Федя тогда воспринимал его серьёзней, разве не закончилось всё также? Смысла задаваться такого рода вопросами нет. Пурпурные заплаканные глаза затянуты пеленой слившихся солёных капель. Достоевский делает усилие над собой, чтобы превратить эту пелену в стекло и прекратить рыдания. Если спустя шесть лет его разматывает настолько сильно лишь от пары листов из старого конверта, то нужно с этим что-то решать? Он поедет в Питер. Он поедет к Коле. Такая резкая мысль пугает, она слишком внезапная, а план даже не продуман. Только есть ли сейчас смысл в планировании? Чем больше Федя думает, тем меньший у него шанс встретиться с другом. Столько возможных переменных, столько возможных «что если». Коля всегда был хаотичным и безбашенными. И в некоторые моменты это даже преимущество. Он бы точно смог сорваться и уехать в никуда. Он так и сделал. Фёдор сглатывает ком, образовавшийся в горле после часа рыданий над мятыми бумажками. Аккуратно сворачивает листы, помещая их обратно в конверт. Впервые в жизни он будет спонтанным. Он постарается довериться Коле, невзирая на тревожные ощущения в солнечном сплетении. Вещи аккуратно складываются в рюкзак. Несколько пар носков, белья, сменные футболки, принадлежности для умывания. На часах пять вечера. За пару часов он доберется до Москвы на электричке. Прибудет на Казанский вокзал. С Ленинградского сядет на «Сапсан» и буквально через ещё 4 часа будет в Петербурге. На Площади Восстания он спустится в метро. По красной ветке вниз до Проспекта Ветеранов. Главное, чтобы адрес с конверта был верным. «Что если» настырно лезут в голову, указывая Фёдору на собственную глупость и несостоятельность плана, придуманного впопыхах. Но он стойко отметает все страхи, накидывает на плечи серый с лиловым отливом тренч и покидает дом.***
На негнущихся ногах Фёдор заходит в подъезд, дверь которого открылась так вовремя, выпуская одного из жильцов многоэтажки. Питер действительно, как и обещал Коля, встретил его дождём. Стоит ли ждать обещанного дождя из глубин светлых глаз? Мысли жужжащим роем клубятся в голове. «Что если он переехал?» «Что если он вообще больше не в Питере?» «Что если он ему даже не откроет?» «Надо было хотя бы написать предварительно». Нервное напряжение в каждой клеточке кожи только растет, пока лифт медленно поднимается на двенадцатый этаж. С громким лязгом створки открываются, выпуская из себя Достоевского. Изящные пальцы на мгновение замирают над круглой кнопкой старенького звонка. Взгляд Коли не скрывает удивления. Он тупо пялится на давнего друга через порог квартиры. А после опускает голову. — Что ты здесь делаешь, Федя? — Не глядя в глаза, он шепчет сдавленным голосом. За спиной Гоголя слышится женский смех и детское улюлюканье. — Прости, но ты невовремя. Ты опоздал, лет так на пять, — Коля поднимает голову и в упор смотрит на Фёдора. Это больше не его Коля. Его Коли теперь не существует. Единственная константа в этом мире — перемены. Федя закусывает губу и дергает головой в попытке смахнуть тревожное наваждение. И жмёт кнопку звонка. Неизменная пепельная растрепанная косичка. Торчащие пряди, обрамляют скулы. Домашние треники с лампасами и широкая чёрная футболка. Худые руки, будто плети, свисающие из плеч. Тонкие пальцы сжимающие дверную ручку, покрытую дешёвой позолотой. Назойливое кошачье мяуканье на фоне. Из квартиры пахнет чем-то вкусным и сытным, слышится свист чайника на плите. — Федя? Боже… Достоевский чувствует, как руки, о прикосновениях которых он уже успел позабыть, сгребают в уютные объятия и тянут за порог квартиры. Слёзы сами собой вновь сочатся из остекленевших глаз. Нет, Коля, ты обманул. Дождь из глаз планировался не у тебя. — Боже… Как... Почему ты не написал мне? Я бы встретил тебя! Почему ты такой безрассудный? Достоевскому смешно. Именно Коля обвиняет его в безрассудстве. Но разве он не прав? Прав, но. Просто Коля — единственный человек, способный заставить Федю действовать вопреки любым стратегиям и планам. Федя тонет в нежных объятиях друга, утыкается в его тёплую грудь. Влага слёз впитывается в черноту футболки, а Фёдор вдыхает родной запах, по которому он скучал все шесть лет. Почему ему так легко дышится? Оказывается, он тоже задыхался, его кислород истекал с каждым годом, проведённым без Коли. Просто Федя предпочитал это игнорировать. — Федь, подними лицо, я так давно тебя не видел. Тихий Колин шёпот в темноволосую макушку. Достоевский послушно поднимает заплаканное лицо. Ему даже не стыдно показаться таким перед другом, он уже раскрыл себя настоящего. Родные горячие губы накрывают собственные в долгожданном поцелуе. Через поцелуй Фёдор пытается передать всю нежность и боль, накопившиеся за шесть с лишним лет разлуки. Коля впитает ту боль до последней капли. А нежность разделит на двоих. «В этом мире только ты — моя единственная константа». Их пальцы сплетаются между собой. Их души теперь едины. На затянутом тучами небе пробиваются лучи солнца. Будущее лето они проведут вместе. Как и последующие. Много-много последующих лет.