***
Дилюк думал, что станет легче. Не стало. Все больше он ненавидел тот день, когда позволил себе поддаться чувствам. Только сделал себе и Кэйе больно. И второе волновало его намного больше. Все изменилось. За прошедшие несколько месяцев Кэйа ни разу не посмотрел Дилюку в глаза. Он ни разу не коснулся Дилюка, пусть даже случайно. И не сказал ни слова. Между ними словно возникла непробиваемая стена, которую каждая сторона хотела разрушить, но не делала этого. Быть может, вдвоем они смогли бы? Дилюк с каждым днем все больше хотел стряхнуть со своих плеч груз навязанных обществом ожиданий и сделать шаг навстречу собственному счастью, но не решался. Он станет будущим владельцем винокурни и должен держаться достойно. Ради репутации семьи? Ради отца? Ради… чего? И когда среди ночи из его глаз текли слезы лишь из-за сна, в котором Кэйа был рядом, Дилюк все больше сожалел о своем поступке. Не стоило это навсегда отвернувшегося от него Кэйи. Еще хуже становилось, когда Крепус взволнованно смотрел на Дилюка и Кэйю, искренне пытаясь понять, что может сделать, чтобы огонек в глазах каждого не угасал с каждым днем все больше. Не раз он пытался расспросить каждого из них, но определённого ответа так и не получил. И самым худшим было то, что Крепус и сам угасал. Глаз порчи сильно усугублял ситуацию, а проблемы его сыновей так и оставались глубокой раной на сердце. Когда близился восемнадцатый день рождения Дилюка, Крепус уже понимал, что жить ему осталось не больше пары месяцев. И тогда он предпринял последнюю попытку.***
Несмотря на слабость, Крепус все еще занимался делами винокурни, но вместе с Дилюком. Они сидели в полной тишине, работая вдвоем, когда Крепус вздохнул и сказал: — Ты ведь совсем не увидишь жизни, если твой взгляд потухнет. Поделись со мной тем, что беспокоит тебя так сильно. Унесу в могилу, поверь уж мне. Дилюк вздрогнул на словах про могилу. Он не готов был к смерти отца, даже зная, что других вариантов просто не существует. И ему хотелось успокоить отца в его последние дни. Но он был уверен, что его чувства расстроят Крепуса ещё больше. — Я не могу сделать того, что изменит репутацию нашей семьи в худшую сторону. Я хочу, чтобы ты знал, что я сохраню свою честь, несмотря ни на что. И чтобы ты мог на меня в этом положиться. Крепус нахмурился, обдумывая сказанное. Он долго молчал, и Дилюку далась эта пауза так же тяжело, как и его — Крепусу. — Неужели ты так и не понял, что искренняя любовь намного важнее, чем статус семьи? — Нет-нет, я знаю это. Как я могу сомневаться в твоей любви, отец? — И я хочу, чтобы для тебя это было так же. Твоя любовь к себе и близким должна быть превыше всего остального, и я действительно смогу на тебя положиться лишь в тот момент, когда это будет так.***
Кэйа вздрогнул, когда в темноте коридора увидел Дилюка, стоявшего рядом с их спальнями. Он остановился, не решаясь пройти дальше, когда Дилюк взглядом показал в сторону своей комнаты. — Нужно поговорить, — тихо сказал он. Кэйа не знал, чего ждать, и это пугало. Он прошёл в открытую Дилюком дверь и встал недалеко, прижавшись к стене. Дилюк не стал трогать его, понимая, что прикосновения сейчас только все усугубят. — Я даже не знаю, как начать, — он вздохнул. — Я должен был сказать об этом раньше, и сейчас правда не лучшее время, — все это лишь оттягивало момент, когда нужно будет сказать главное. Тогда в чем был смысл? — Я люблю тебя, Кэйа. Давно люблю. И я готов сказать это тебе, отцу и любому человеку в Мондштадте. Я не смог признаться тогда, но могу сейчас. И я обещаю, что больше не дам тебе повода усомниться в моих чувствах, — он подождал несколько секунд, которых не было достаточно, чтобы Кэйа начал говорить, и продолжил. — Прости меня за тот вечер. Из-за своей любви я повёл себя безумно глупо. И я надеюсь, ты дашь мне возможность загладить свою вину, — снова пауза. — И я хочу предложить тебе встречаться. Точнее, нет. Я хочу предложить тебе стать моим официальным возлюбленным, о чем будет знать каждый переступивший порог этого дома. Кэйа стоял ошеломленный. В стене, стоявшей между ними, появилась трещина, и теперь все зависело только от него. Готов ли он принять Дилюка после всей той боли, которую он причинил Кэйе? Кэйа знал, что готов, но не мог решиться сказать об этом. Тогда он поднял взгляд на Дилюка. И Дилюк, словно в давнем сне, увидел это нежное, бледное лицо, обрамленное волосами глубокого синего цвета, увидел пронзительно-голубые глаза, что смотрели на него с истинной любовью, и окончательно сдался. Он подошёл ближе и прошептал. — Будь моим, прошу. — Я буду твоим, — так же тихо ответил Кэйа. — И я прощаю тебя. И люблю. Безумно люблю. И Кэйа крепко обнял Дилюка, обхватив его за шею, и едва слышно всхлипнул. Дилюк положил руки ему на талию и прижал к себе, уткнувшись Кэйе в плечо. Так они простояли долго, пока за окном постепенно загорались звезды.***
На следующее утро первым проснулся Кэйа. Дилюк обнимал его так крепко, что он не был в силах даже пошевелиться: тренировки с двуручным мечом давали о себе знать. Но быть практически прикованным к постели ощущалось приятно — так сильно любил его Дилюк. И когда, проснувшись и одевшись, они спустились вниз, Крепус уже ждал их за столом. Кэйа и Дилюк не догадывались, но ему не пришлось даже спрашивать — Крепус сразу все понял по их счастливым лицам. Он лишь тепло улыбнулся, и взгляд его стал спокойнее. Дилюку пришлось долго собираться с силами, но по окончании завтрака он все же решился. — Отец, я хотел тебе сказать кое-что важное, — Крепус внимательно посмотрел на него, уже зная, что услышит дальше. — Ты сказал, что близкие люди для меня должны быть на первом месте, и я сделал выбор в пользу этого. Надеюсь, ты не осудишь меня, — он вздохнул. — Я все это время взаимно любил Кэйю, и теперь мы вместе. — Я рад, что это так. Ты сделал правильный выбор, доверившись своим чувствам. Теперь я могу гордиться вами и не бояться оставить вас одних. Кэйа, Дилюк, — он посмотрел на каждого из них. — Будьте счастливы.***
Поднимались в комнату Дилюка они вместе. Было так непривычно идти рядом, иногда, может быть случайно, касаясь друг друга. Они только зашли в комнату, как Кэйа, положив Дилюку руку на шею, притянул его к себе для поцелуя. Теперь можно было делать так сколько угодно, и оба хотели раствориться в этих ощущениях, чтобы забыть обо всех тех месяцах, что они провели друг без друга. Казалось, губы Дилюка нужны были Кэйе больше воздуха. Дилюк подхватил его за бедра и поднял на руки, не прекращая целовать, а Кэйа распустил волосы Дилюка и перебирал красные кудри пальцами, пока поцелуи становились все настойчивее. Тогда Дилюк прижал Кэйю к стене, прижимаясь к нему всем телом. Тот судорожно выдохнул, зажмурив глаза от удовольствия, и, кажется, это было чуть более возбуждающе, чем ожидалось. Дыхание Кэйи сбилось, и Дилюк ненадолго оторвался от его губ. — Я люблю тебя, люблю, люблю, — шептал Кэйа, пока Дилюк осыпал его лицо поцелуями. — Ты моё все, Кэйа. Ты не представляешь, как сильно я любил тебя все это время и как сильно люблю сейчас. — А ты моё все, — Кэйа посмотрел на Дилюка, и их влюблённые взгляды встретились друг с другом. И этого было достаточно, чтобы стена между ними рассыпалась в прах. Дилюк по-настоящему прочувствовал эту любовь, забыв обо всем, что его тревожило. Ничего больше не существовало для него — только Кэйа, которого хотелось целовать, трогать и прижимать к себе. Одной рукой он держал возлюбленного, а второй провел от его колена до талии, чуть сжимая. И после стольких лет любви, казавшейся невзаимной, это было слишком хорошо. Настолько, что когда рука Дилюка сильнее нажала на внутреннюю часть бедра наверху, с губ Кэйи сорвался неопределённый полустон, и Дилюк на мгновение замер. И, дойдя до талии, переложил руку обратно. Сердце билось словно сумасшедшее. В глазах снова загорелся огонек, и было приятно до невозможности. Дилюк покусывал губы Кэйи и продолжал трогать его, сжимая руку сильнее. По телу того пробегали мурашки, и Дилюк знал, что Кэйе это нужно так же сильно как и ему. — Дилюк, я хочу… — Хочешь? — он, кажется, был немного удивлен. Кэйа был не в силах произнести хоть одно слово, поэтому быстро закивал головой, чуть сильнее сжимая красные пряди волос. Дилюк подошёл к кровати и медленно опустил на неё Кэйю, обнимая. От всех его прикосновений по телу разливалось тепло, и в одежде становилось слишком жарко. Они помогали друг другу раздеваться, пока Дилюк зацеловывал лицо и шею Кэйи, чтобы тот чувствовал себя любимым все это время. Кэйа плавился изнутри от поцелуев, обнимая Дилюка, прижимаясь к нему сильнее и сильнее. Лежать раздетыми друг напротив друга ощущалось как-то правильно. Оба возбужденные, они сбивчиво дышали, стараясь распробовать каждый момент близости. Когда дыхание Кэйи стало звучать будто полустоны, Дилюк обхватил оба их члена рукой, сжимая и начиная двигаться. — Нет, Дилюк, войди в меня, прошу, я уже… — Кэйа замялся. — Подготовился? Кэйа отвернулся и чуть покраснел. — Да. Там… в кармане брюк. Дилюк кивнул и достал из бутылочку без подписи, подмечая, что Кэйа ещё до завтрака все спланировал. И как только умудрился? Дилюк обнял Кэйю за талию одной рукой, несдержанно целуя того. И Кэйа правда старался отвечать, пока его сознание не поглотила волна удовольствия от того, что Дилюк медленно начал двигаться, позволяя привыкнуть. Но совсем скоро он сорвался на быстрые, глубокие толчки. Так хотелось утонуть и раствориться в Кэйе, лишь бы всегда ощущать его вокруг своего члена, лишь бы всегда дарить любовь и чувствовать её в ответ, лишь бы всегда знать, что Кэйа принадлежит ему и никому больше. Кэйа не осознавал ничего, кроме удовольствия. И, вероятно, он стал слишком громким, потому что Дилюк зажал ему рот рукой, шепча в самое ухо, что его стоны — самое прекрасное, что он слышал в своей жизни и что никого не существует лучше, чем Кэйа, вперемешку со стонами своими, потому что в Кэйе было безумно хорошо. — Мой, мой, мой, — тихо повторял Дилюк, а Кэйа кивал, отвечая лишь сдавленным мычанием и не особо хорошо сдерживаемыми стонами. Это ни с чем нельзя было сравнить. Теперь, когда Кэйа знал о том, что его чувства взаимны, ему было в тысячу раз приятнее. Из-за одного лишь осознания этого по лицу Кэйи потекли слезы. Дилюк не видел, но так даже лучше. Но тот все же услышал всхлип и остановился. — Что случилось, любимый? — Это лучше, чем что угодно, — Кэйа облизнул пересохшие губы. — И я откушу тебе что-нибудь, если ты остановишься, — Кэйа был возбужден до предела, а чувство заполненности лишь усиливало желание. Дилюк усмехнулся. — А что ты сделаешь, если я продолжу? — он начал медленно двигаться, лишь поддразнивая Кэйю. — Я… Все, что хочешь. Все-все. — Хочу, чтобы ты был счастлив, — тихо сказал Дилюк и, зажав Кэйе рот, резко двинулся до конца. И он совсем не был уверен, что едва заглушенный стон никто не услышал. Кэйа обнял Дилюка за шею, притянув к себе еще ближе и прислонился щекой к щеке того. Дилюк улыбался счастливее, чем когда-либо и чуть усилил толчки. Оргазм разлился по телу почти одновременно, и в этот момент Кэйа действительно был близок к тому, чтобы задушить Дилюка. Тот же терпеливо ждал, пока Кэйа его отпустит, не выражая никакого недовольства. Иногда все же можно. Они лежали в объятиях друг друга какое-то время и ничего не говорили, просто наслаждаясь близостью. По щеке Дилюка потекла слеза Кэйи, но ни один из них не стал ничего говорить. А Крепус в своём кабинете лишь тихо посмеялся, когда пару раз до него все-таки донеслись звуки сверху.***
День восемнадцатилетия Дилюка стал днем смерти его отца. Наверное, он навсегда запомнит, как Крепус лежал у него на коленях, едва дыша и мучаясь от боли. Кэйа держал Крепуса за руку, несильно сжимая. И в этот момент их отец не чувствовал себя плохо, наоборот, он был счастлив. Два его самых любимых человека были рядом, и он знал, что они будут счастливы, когда оправятся после потери. — Совсем глупо, но я должен признаться, отец, — сказал Кэйа, едва не плача. — В детстве, когда мне было всего десять, меня не потеряли родители. Они отправили сюда шпиона, который, выросший среди отбросов, должен был возненавидеть Мондштадт и встать на сторону врага в случае войны. Быть может, так и получилось бы, но ты меня спас. И в твоём доме, ставшим для меня родным, я полюбил этот город. Ничего нет для меня роднее винокурни и Мондштадта. Быть может, это заставит тебя изменить свое мнение обо мне. Но в душе я всегда буду Мондштадтцем, готовым умереть за свой город, если это хоть немного ослабит врага. Я должен быть честным с тобой. И тебе теперь решать, кем меня считать. Крепус слабо улыбнулся и сжал руку Кэйи сильнее. — Нет твоей вины в том, что от тебя ожидали. Важно лишь то, кем являешься ты сам. И знаешь, я хочу сказать… — Крепус остановился и взглянул сначала в глаза Кэйи, а потом — в глаза Дилюка. После этого он их закрыл и больше не открывал. — Что ты хочешь сказать? — Прошептал Кэйа. Ответа не последовало. Дилюк приложил два пальца к вене на шее и покачал головой. — Что он всегда считал тебя родным сыном, — сказал Дилюк. Он не знал, что хотел сказать отец, но чувствовал, что эти слова сейчас были нужны. — А ты что думаешь? — Что люблю тебя. — Нет, насчёт того, что я… шпион. — Ты же знаешь, что это неправда. Да и я не глуп, — он взял Кэйю за руку, и поднял взгляд вверх, чтобы из глаз не вытекли слезы.***
Дверь таверны открылась, и туда вошёл всеми любимый капитан кавалерии. Он прошёл к барной стойке и сел за неё, игриво глядя на Дилюка. Тот в ответ усмехнулся. — Мастер Дилюк, когда вы сегодня заканчиваете? — протянул Кэйа. — Что же вы так официально, капитан? — Может быть хочу пригласить вас на свидание после работы? Дилюк налил бокал виноградного сока и поставил перед Кэйей. — Пей. Через час придёт Чарльз, тогда пойдём. Кэйа отпил, не отрывая взгляд от Дилюка. — Тебе не скучно тут? Среди кучки пьяниц. — Может быть капитан составит мне компанию? — передразнил Кэйю Дилюк. — Составит, — Кэйа счастливо засмеялся, поправляя расстегнутую на три верхние пуговицы рубашку.