Венок. Возвращайся сюда тогда, когда полностью осмыслишь суть моих слов.

      Осень. Нещадная осень. Лето, что простит нам наши ошибки прошло. Пару недель, и наступят холода, а с ними и пора бороться за выживание трудясь, работая, стараясь остаться на плаву в этом жестоком мире. В этой бедной стране. В этом маленьком селе. В этой нищей семье. С холодом наступит и голод, не только у нас, вообще везде и у всех. Скорая зима, она такая — женшина пожелая, суровая. Как придет, так мрак густой нагонит, и душе кристаллом хрупким обернуться прикажет. А сил сопротивляться-то и не будет. Все соки высосет, оболочку бесприданную оставляя.       Не пережил ту зиму отчим. Скончался от недуга тяжёлого. Да, впрямь, и к лучшему оно. И коль Боже и существует, не будем мы прощения вымаливать за сии слова. Этот скот, небось, в котле приисподни сейчас кипит. За содеянное с матушкой, не простят небеса его никогда. Не нужна была этому человеку её любовь, не нужна была забота... Даже банальные гроши, которых и в помине, опять же, не было! Наиздевался он над матерью вдоволь. Увечий столько ни у одной женщины в деревне нет, пожалуй. За кончиной его рыдала она, однако, искренне. Не стоит говорить ей об этих скверных мыслях, не стоит шрамы её, едва затянувшиеся, ножа лезвием наводить.       Поэтому и стоило осени бояться: не упадёшь без сознания от усталости сейчас — упадут потом в голодный обморок твои родные. А потому, пока не настало время работать до потери здравого рассудка можно всего немного, но расслабиться. Уделить себе последние, выкроенные с трепетом, пару часиков, дабы отдаться этой вселенной, и не думать о насущном. И, ведь юноша выкроил. Нашёл-таки время, чтобы незаметно ускользнуть из дома ранним утром — четыре часа пробила часовинка, как только тот переступил порог двери входной. А не думать о проблемах никак не выходит... Всё подкрадываются к черепной коробке. Их сметаешь прочь, сбрасываешь на землю, оставляя далеко за спиной, а они спустя мгновение опять оказываются близко-близко, ещё ближе, нежели в предыдущий раз. И так до тех пор, пока не сдастся. Парню, ведь, уже пятнадцать! Гляди, и о дальнейшем образовании думать придётся. Пришлось бы, да светит ему лишь в подмастерье у кого-нибудь работать, ведь с таким родом и нынешним образом жизни, в приличное общество он не впишется. Перед мамой стыдно. Та волнуется, работает юноше во благо не покладая рук. Желает хотя-бы тому счастливого будущего! А что он? Что он?! Что делать тому, чтобы матери отплатить, чтобы ожидания её оправдать?!       Недавние попытки обворовать чужой огород успехом, не то, что не увенчались... Мама весь вечер вымывала кровь из чужой головы. Хозяин тоже головою тронутый: кинул в парня булыжником, что дверь сарая подпирал, а он не маленький. Вот с головой разбитой домой тогда и вернулся, соврал, что напоролся на ветвь острую в лесу. Ну естественно никто не поверил.       Красиво до нельзя осеннее поле. Жаль ни пшеница, ни рожь на нём не растёт, так бы матушку порадовал. Потрёпанная фигура уселась подле величественного клёна так неправильно расположившемуся посреди бескрайнего плуга. Далеко в него и заходить-то не пришлось — всё равно поле за лесом, а в рань такую никто в столь безполезное место не по-шурует. И всё же прекрасна осень... Прекрасна уже слегка пожухлая трава, что застилала своим, почти полутора метровым, слоем бескрайний горизонт. Постепенно переодевавшиеся в багровый раскидистые кроны. Наливные, алые плоды яблони, груши, красившие собой скучные сады и дворы. Пышные хризантемы, георгины, токие и изящные астры — цветы, что дарили искреннее наслождение лишь любоваться. Солнце ещё только лишь разминало свои лучи, неспешно просыпаясь, вместе со всем остальным миром, как одно целое. Только-только встало из за горизонта. Ветер холодный, утренний подцепил ручонками своими опавшие наземь листья. И так же задорно навёл собою контур позвоночника... Свежо на улице, однако. На земле даже лёгкая раса была по началу. Брюки от неё уже давным-давно промокли. Но не важно. От чего-то это сейчас совсем не важно, вовсе. И на брюки, на которых пятна зелёные от травы потом появятся. И на руки дрожащие, сжимающие край блузки так, будто та надеждой была его последней. И на слёзы, что по щекам ручьём горным, спешащим стремились... На холод тоже внимание не обращалось. На то где он, что он, чужое мнение... Вся безысходность юной души изливалась сейчас — через те тихие, но такие отчаянные всхлипы, молящие о помощи, о пощаде судьбы его.       — Привет. — Совершенно неожиданно раздался отрезвляющий, заставивший подпрыгнуть на месте взрослый, мужской голос.       Юноша замер. Нет, место это не принадлежало ему лишь, а потому удевляться визиту постороннего — хоть вы роятность этого и была невероятно мала, но была — было бы глупо, однако... Незнакомец подкрался так бесшумно. В таком месте, учитывая сколько в округе весьма шумной травы, это сделать было крайне трудно. А возможно парень просто не заметил, коль слёзы тому виной?..       Стоило что-то ответить, так?       — З-здавствуйте?.. Простите, я уже ухожу.       — И от чего же так? — Спростил мужчина с неподдельно заинтересованным видом. —Куда ты собираешься уйти? Ещё дальше в поле? Или в чащу леса, чтоб тебя никто больше не потревожил? — Молчание в ответе. — Не уходи — останься.       И незнакомец тот рядом присел. Взглянул ввысь, в небо, взглядом алых глаз своих. Шляпу свою, дорогую, белую, снял, и прямо под корни справа кинул. И не жалко, ведь... Да и сам он: в белом, парадном, и на траву. Странный этот мужчина. Кажется, парень в сто крат больше на взрослого,нежели он, смахивает. Ведёт тот себя, просто невообразимо, по-детски! Да и раста, к слову, не сильно-то выше юноши. Даже ниже его матери, определённо.       И что он в этом небе яро так высматривает? Что найти там пытается? Пасмурно. Любоваться не на что. Невольно, мальчишка и сам перевёл взор к облакам. Уложил голову на ствол дерева и просто наблюдал. Те не спеша плыли по небосводу, меняя форму, вид, свою толщину, всё никак не собираясь определяться. Как капли парафина в кипятке. А картину эту ещё и скрашивал персиковый отлив у пушистых тучек, солнцу за это спасибо. Нет, парень ошибался. Есть здесь на что полюбоваться, точно есть! Это прекрасно. Пока солнце ещё не застелили тучи, ему есть возможность пробиться своим светом и окрасить мир в желтовато-розовые оттенки. И облака те, как фламинго перья теперь выглядят. Нет, это более, чем прекрасно! Волшебно, не часто увидишь такое. Особенно осенью.       На макушку внезапно упало что-то небольшое и лёгкое, что накрыло собой, кажется, большую часть головы. Юноша немного вздрогнул от неожиданности, наклонил голову вниз и спустил с волос то, что так нежданно там оказалось. Это был венок. Венок из ромашек. Самый обыкновенный, сделанный из всего одного вида цветов, но как профессионально. Некоторые молодые рукодельницы позавидовали бы тому, насколько. Ни один стебель не посмел вылезти наружу, ни один листок, а цветки все устремились вверх. Парню, правда, был он великоват: сзади доставал самой шеи. В осознании, мальчишка взглянул на незнакомца. Тот с улыбкой глядел ему в глаза. Наклонился чуть вперёд, а руки за спину завёл, и так и сидел, как ни в чём не бывало.       — Это тебе, — С теплотой произнёс он. — Тебя как зовут?       — Аластор... — С подозрением неким ответил мальчишка.       — Аластор, — Зачем-то повторил мужчина, себе под нос, неизвестно чего этим добиться пытаясь, — Меня — Самаэль. Или Люцифер. Зови как хочешь! — И он снова отвернулся вперёд, испепеляя своим пронзительным взглядом, вдали колосящуюся, траву.       — Люцифер... — Повторил шатен за старшим, — Имя какое у вас странное.       — Не тебе судить, — Отрезал блондин, — А твоё красивое...       — С-спасибо?.. — Отвернулся Аластор ещё пуще поджимая под себя колени. Венок тот он обратно на голову надел. И всёже посмел поинтересоваться: — Где же вы нашли столько ромашек, да ещё и в такое время года? Я думал они давным-давно отцвели... Не сезон, ведь.       Самаэль многозначительно бросил взгляд наверх. Сделал глубокий глоток воздуха и начал: — Не всё в этом мире настолько сезонно, как ты думаешь.       — Что вы имеете ввиду? Все знают: ромашки отцветают уже в августе! — Юноша недоумевал, а потому слегка злился. Не на незнакомца — нет. И даже не на себя.       — Скажи мне, — Продолжил мужчина перебитую мысль, — в каком месяце опадают листья?       — С октября по ноябрь. — Без затруднений ответил парень, — Что за глупый вопрос?       — Тогда почему же я вижу их на земле уже сейчас? — Люцифер один из таких листков, налетевших на его шляпу, поднял и прокрутил в пальцах. Красиво. Клён всегда желтеет очень красиво. На нём не только жёлтый — красный, оранжевый! Вся палитра тёплых оттенков разплосталась на нём, — Видел ли ты уже в этом году цветущий вереск?       — Нет. — Послужило кратким ответом.       — Не видел? Но как же так? Ведь вереск зацветает в сентябре! — С наигранным удивлением промолвил он, — Даже если перелётная птица не улетит вовремя, не значит, что она не выживет. Немного подождать — это нормально. Всё в мире двигается с тем темпом, с которым может. Птенцов не выкидывают из гнезда до тех пор, пока их крылья не окрепнут и не покроются величественными перьями, за место ненадёжного пушка. Солнце не встанет раньше, чем проснётся. Дождь не начнётся прежде, чем соберутся чучи, а люди не побегут под крышу прежде, чем это заметят. Цветы не завянут прежде, чем распустятся, и не распустятся, прежде чем не почувствуют все благоприятные условия. А если условия и останутся благоприятными, то почему-бы им не продолжать цвести и жить на этой планете? Или ты желаешь им смерти?       Мальчишка резко повернулся и возразил: — Нет, конечно! Я не стал бы...       — М... — Самаэль тоже лицом развернувшись, и на этот раз выглядел, однако, серьёзным, — Тем не менее, это не значит, что вовсе не желаешь смерти людям, так ведь?       Стало стыдно. Вспомнились мысли о том, сколь искренне Аластор смерти отчима был рад. Живого человека! Как радовался он в душе, пока страдали близкие его. И взгляд ушёл куда-то вниз, от взора чужого, проницательного сбегая. Воистину стыдно. Казалось, тот осудит. Отругает, скажет что бога он не чтит. Хоть это, возможно, так и было. Но слова, на это не смотря, из уст его вылетели снисходительные:       — Ты не бойся, я, ведь, тоже не претендую на звание "пацифиста". И ход мышления тоже любой уважаю. Не стесняйся своих мыслей, никогда! И желаний скверных тоже, — Помолчал-помолчал с улыбкой искренней, а потом продолжил, — Вот например: этот венок. Цветы жили, росли, напивались воды дождя и тепла солнца. Прекрасное зрелище, наблюдать за развитием чего-то такого маленького и бессознательного, что всё равно яро стремится к жизни. А потом их сорвали. Буквально оторвали одну из конечностей, вреде руки, заставляя оставшееся растение мучаться от потери главного его органа.       — Звучит жестоко. — С искоркой ужаса перебил младший.        А блондин лишь от смеха слегка фыркнул, глаза прищурив, и продолжил с большим энтузиазмом, — Однако делал-то я это из лучших побуждений. Я не хотел кому-то боли, я не хотел кому-то зла... Я подарил вселенной прекрасный венок из нежных ромашек, волшебно смотрящихся в ку́пе, так чем же всё-таки жесток мой поступок? — Вопрос, во взгляде его, на сей раз читался. Мальчишка завис.       — Вы, кажется, сами только что сказали! Описывали, как больна эта потеря для растения...       А мужчина на это ответил: — Дело в том, что понятие "жестокость", ограничивается лишь моралями человеческого общества. Почему съесть ягненка за ужином жестокостью не считается?       — Считается. — Возразил парень.       — Да? Почему же тогда жестокостью это считаешь только ты? — Интерес играл в хитрейшем взгляде, — Твои предки, многими веками ранее, убивали животных и ели их прямо так, на месте, сырыми, отдирая плоть зубами. Многие каннибалы живущие сейчас, в твоё время, поедают конечности себе подобных на завтрак. Но это не жестокость. Люди не желают сделать больно — нет! Жестокость — по сути своей насилие. Жажда крови, садистское удовольствие. Те, кто делает подобное ради издевательств, те жестоки. Но я не намеревался делать больно цветку, который рвал. И пусть он бессознательное существо, найдутся те, кто скажет, что "Якобы ему больно." и "Не рви, кустик плакать будет.". А найдутся те, кто скажет, что убить человека — это нормально, ведь "Я просто хотел есть. Я сделал это максимально безболезненно, да и не испытывал в этот момент ничего более, чем предвкушение вкусного обеда.". Нормально что-то, или нет — зависит от твоих намерений. Если понимаешь, что поступил правильно, хоть что-то и пришлось принести в жертву... Так тому и быть.       — Но... Разве это не грех? — Слова с опаской некой вылетали изо рта.       — Хах!.. Знаешь, сколько раз в день в среднем врёт человек?       — Что?..       — Знаешь, или нет?       — Нет.       — От трёх до пяти. А теперь вспомни смертные грехи! "Никогда не врать", есть про это строчка. И что же теперь? Все мы грешны? Есть ли в раю тогда вообще хоть кто-нибудь?..       Реторический вопрос, как и пологается, остался проигнорированным. Оба отвернулись в разные стороны, чёрт его, что вдали высмотривая. Аластор обдумывал монолог старшего. Был-ли в его словах смысл вообще? Пытался-ли до него тот что-то донести? Если думать о них как о серьёзном чём-то, сказанное всё с жизнью его точь в точь пересекается... Как будто знает, что душу его сейчас гложет, и через метафоры эти, сказать, как поступать ему пытается. И всё же, голос, всё тот же, из раздумий этих вывел:       — Ну так? Почему ты плакал?       Почему плакал? Он выглядит так, будто ему не нужно это объяснение. Самолично решение каждой дилеммы юноши назвал, а теперь о них же спрашивает? Хотя, может это совпадение простое? Они не знакомы, а о переживаниях своих парень никому и не рассказывал... Не способны, ведь люди на такое, так?.. Чтение мыслей, оракулы, всевидящие, гадалки и колдуньи — сказки для наивных детишек и отчаявшихся, решивших в магии утешения найти. Так как мог Самаэль так угадать? Пришёл он из ниоткуда, начал монолог бессмысленный свой...       — Вас не заинтересует. — Отвертелся машинально мальчишка. Мужчина, однако отступать и не думал:       — Меня уже интересует. — Интонация всё напористей и серьёзнее становилась. И над сознанием она тучей громовой постепенно копилась. Туманом непроглядным нависала. И чувство такое неприятное, давящее, сверху на грудь ложащееся. Отвратно.       — Я...-       — Произнесёшь это вслух — станет легче, — Заверил незнакомец. Но Аластор сокровенным делиться всё равно не спешил. Видно по нему было: мальчик ломается, возможно с чего начать не знает, а возможно тянет время... Так прошли несколько десятков напряжённых секунд, после которых Люцифер всё же решил немного подтолкнуть того, — Давай так, — Начал было он, беря чужие, ещё детские, ладони в свои — худые и бледные, — взамен на твой честный рассказ, я заберу твою боль и печаль себе.       — Заберёте... Печаль? — Голова парня по-кошачьи наклонилась вбок, выдавая с потрохами всё недоумение.       — Да! — Задорно и с добротой воскликнул мужчина, — Всю забрать, конечно, не смогу, но... Мы разделим её пополам. Ладно? — И мило прищурил глаза.       — Л-ладно.       И юноша отстранился. Уселся по-удобнее, руки на колени, уже грязные, сложил. И взгляд свой к почве устремил сырой. Думает. Время нужно? Ему этого времени дадут столько, сколько попросит. И будет у него его столько, сколько потребуется. Мальчик не заметил, а, ведь, наручные часы Самаэля всё это время стоят на месте, хоть когда тот пришёл они исправно работали...       Он для парня и время укратит.       В конце-концов, морально, молчать вечно было нельзя, — Я просто... — А потому украдкой начал он: — Я просто уже не знаю, хороший ли я человек. Я как-то слышал фразу, "В конечном итоге мы все превратимся в того, кем больше всего боялись стать". И мне страшно, что, кажется, я медленно но верно иду к этому! Я не хочу испытывать счастье, на фоне чужого горя! Я не хочу, чтобы другие считали это счастье горем! Я пытаюсь исправить ситуацию испорченную даже не мной, но создаю только больше проблем. Я не хочу закончить, как этот скот, я не хочу, чтобы матушка закончила, как этот скот, а для этого нужно!.. СТАРАТЬСЯ! — Отчаянный крик вырвался из глотки, заполняя пространство оглушительными вибрациями. Слёзы опять по щекам побежали... Брызнули в разные стороны, когда голова ещё ниже наклонилась резко. Зажмурились веки, уста в оскале растянулись. Пальцы потрёпанные сильнее задрожали, — Но я уже просто не знаю, что делать! Любимые люди из шкуры вон для меня лезут, а я!.. А я, сколько-бы они не верили, я просто знаю, что это напрасно, я знаю, что ничего не выйдет, и от этого... С-стыдно. И страшно! Мне страшно думать о том, что ждёт меня в ближайшем будущем. И страшно думать о несбыточных планах на более далёкое! Я...       Всхлипы уже давно перекрывали смысл произносимых слов, однако Люцифер продолжал внимать каждое из них. Он со спокойным и даже... Понимающим видом, глядел на влажные, солёные дорожки на чужом лице. Покорно слушал сей, уже повторяющийся, бред. Но парню нужно было выговориться.       В итоге мужчина, посреди этой затянувшейся истерики, взял, и заключил младшего в тёплые объятья. А тот не возражал. Даже никак не среагировал, лишь, не отрекаясь от своего плача, уткнулся лицом в белоснежный фрак блондина. Так они и замерли.       — Аластор, — Мягко промолвил, — Поверь и пойми: никто из смертных не "хороший". Да и я тоже...       — Неправда! М-моя матушка хорошая... — Настолько детским тоном было сказано, что люцифер аж удивился.       — Ахах... Безусловно. Твоя мама любящая, заботливая, поддержит, стерпит всё, ради тебя!.. Каждый смертный так бы и сказал про свою маму, это правильно! Я лишь хочу заверить... Нет никого идеального. Не существует даже идеальных ангелов.       — Вы богохульствуете. Ведь, по поверьям, ангелы по существе своему — идеал.       Самаэль на это, легонько от смеха фыркнул, и сказал: — Жизнь — само несовершенство. Кто-то говорит, что золотое сечение — верх идеала, и пример ему — панцирь улитки, допустим. Да, вот, только и он, весь покрыт неровностями... Люди, ваш род — существа непредсказуемые. Сколько людей, столько и мнений. На вкус и цвет товарища нет. Все вы разные, все вы личности. У всех уникальный, индивидуальный грех. И нет того, у кого его небыло-бы, — Притихли звуки все. И ветер траву больш не колышет, и птицы песни звонкие свои распевать перестали. И всхлипы тихие прекратились. И сидели они так: в тиши не в спокойствие. Мальчик думал о чём то своём, что, по правде, и в картину-то цельную не складывалось. Печаль постепенно уходила, как и обещалось. Душа пустела, не оставляя места сожалениям об этих мыслях: лишь они сами и остались, а боли больш не приносили.       Мужчина поднялся и отошёл в то же место, в котором и стоял, когда только возник перед парнем. Стрелки на его часах вновь зашагали в привычном темпе.       — Сохрани венок.       — Хорошо. — Не задавая лишних вопросов быстро протаратолил юноша.       — Я серьёзен, — Строже сказал Самаэль, — не сохранишь — забудешь меня и всё, что я сказал.       — Хорошо! — С ноткой детской отчаянности вновь воскликнул младший, — Я буду хранить его до самой смерти!       Мужчина лишь усмехнулся кратко, — Вот это настрой! — И развернулся уже, дабы удалиться, как добавил вдруг, — Возвращайся сюда тогда, когда полностью осмыслишь суть моих слов.       На этом, исчез в траве высокой, уходя всё дальше и дальше. Нет, венок он этот никогда в жизни своей не выбросит, пусть ромашки и живут-то всего пару дней без почвы, он в бумаге его засушит, и сбережёт на веки, пока может! Нет, его он не забудет. Он не подарил красоты неземной. И не рассказал премудрости всевышней, и тайн мироздания не открыл. Нет. За то показал он суть окружающего мира. То-что смертные не обуздали б без него.       Мальчик придёт. Он придёт, как Люцифер тому и велел. Раз ему выпала честь познакомиться со столь невероятным... Парень будет стараться. Он не пропустил ни единого слова мимо ушей. Каждое в сложнейшей системе мозга по кругу проигрывается. Но нужно подождать.       Сейчас не время, а всё случится тогда, когда сможет случиться. А пока не сможет, лучше постараться сделать возможное.