Лучший

Творческий кризис у Асахи длился уже четыре месяца. Такое случалось и прежде, но затягивалось максимум на недели две, поэтому страх того, что ничего больше не получится и зря Асахи лелеял надежду стать выдающимся музыкантом, начал медленно, но верно овладевать им. А в музыкальной академии такого не прощали. Здесь учили тех, кто без колебаний был готов посвятить свою жизнь музыке. Ее возвышали и боготворили, ставя на первое место. Для многих она была единственным, что вообще имело значение в жизни и ради чего стоило жить. Асахи тоже так считал. На первом году обучения он был так воодушевлен, что совсем себя не жалел и везде окружал себя музыкой и всем, что с ней связано. Казалось, скоро он стал бы не просто произносить слова, а петь их. Среди студентов Асахи был одним из лучших, и это нисколько не преувеличение. Речь даже не о таланте, а об объеме работы, которой он себя запрягал, чтобы превзойти остальных. Профессора такое рвение, конечно, поощряли, но неустанно повторяли, что себя тоже нужно беречь. Прислушивался Асахи редко. Он выжимал из себя все и жертвовал всем, чтобы достичь результата, который удовлетворил бы его сполна, что происходило нечасто: требования к себе были чересчур высоки. Бежал впереди поезда он еще по одной причине: у него был соперник. Асахи ненавидел соревноваться, но поделать ничего не мог, потому что проигрывать не позволяла гордость. Когда они встретились — оба еще зеленые, с розовыми очками на носу, — не допустили и мысли, что в будущем станут соперничать друг с другом. Юноша, с которым Асахи поначалу охотно здоровался рукопожатием, был его выше и удивлял сладостью голоса. «Он не создаст проблем», — подумал тогда Асахи и хотел наладить с ним отношения, чтобы заручиться поддержкой. Однако новый знакомый не собирался оставаться в рядах ничем не выделяющихся студентов и начал учиться вдвое усерднее. Асахи правда старался на занятиях в хоре не измельчать его в крошку презрительным взглядом, но даже имя его слышать не хотелось. Какое-то время Йошинори симпатизировал ему — еще до всей той гонки за «славой и признанием». Асахи, как тихому и наблюдательному человеку, нравилось ненароком зацепиться за него взглядом и пробежаться им по его профилю. Иногда они сталкивались взглядами, и Йошинори, улыбаясь, кивал ему. Они запросто могли побеседовать и даже находились в одной компании. И все же друзьями их было не назвать. Асахи уж точно ни за что звать Йошинори другом не стал бы. Потому что обнаружил, что у него есть к нему какие-то чувства. Сейчас Асахи находился в классе для практик. Сидел перед роялем с безвольно опущенными руками. Ох как хотелось удариться головой о клавиатуру, но инструмент такого не заслуживал. Асахи откинул голову и взглянул на высокий потолок с лепниной эпохи Ренессанс. Несмотря на солнце за пеленою облаков, слабо освещавшее просторный класс через широкие и высокие окна, утренний туман, клацая зубами, проскальзывал в щели и обнимал Асахи за плечи. Юноша уже покрывался мурашками, но продолжал мучить себя и тупо глазел на пустой нотный стан. Шестеренки в голове поржавели и не функционировали. Пальцы побаливали от долгих и муторных упражнений на рояле, и смотреть на бело-черные клавиши Асахи уже больше не мог. День за днем он пытался отыскать ключ — ключ от двери из душного чулана, в котором по случайности оказался заперт на месяцы. В нем не было места; Асахи не понимал, где находился, бил в дверь, пытался проломить ее вместе со стенами, но все, что получалось, — это сдирать с костяшек кожу и мочить рубашку собственными слезами. Желание сделать что-то стоящее превратилось в обязанность, потому что Асахи было известно, что без вдохновения и сил никому он в академии не сдался. Хоть успеваемость и упала, некоторые профессора и знакомые продолжали верить в него, поэтому репутация Асахи почти не ухудшилась. И он не знал, к лучшему это было или нет, ведь цель не ударить в грязь лицом была бы актуальна в обоих случаях. Он напрягал все извилины мозга и проводил часы в поисках лучшего звучания. Временами в голову не приходило ровным счетом ничего, а даже тем, что приходило, Асахи все равно доволен не был. Давление оказывала и гонка с Йошинори: у него-то все было в порядке, никакого застоя, никакой паники — только хлещущая через край уверенность в собственном мастерстве. Асахи же чувствовал, как его изобретательность сходила на нет и фантазия теряла краски. Как музыкант, он был от этого в ужасе. Сидя в пустом классе вокруг кучи духовых и смычковых инструментов, в классе, где скрипел глянцевый паркет и висели двухъярусные люстры, Асахи просто потухал, точно забытая всеми блеклая звезда на краешке созвездия. Но разве у него не было таланта? Разве он не готовился к поступлению в престижную академию с малых лет? Разве это могло быть концом?! И в порыве звериной и отчаянной ярости Асахи ударил по клавишам раз, затем другой, третий…

***

Вопреки тому, что подумали однокурсники и профессор, на самом деле Йошинори вышел из класса просто пофилонить. Рука держать скрипку уже затекла, да и прогонять по кругу одну и ту же сонату осточертело. Юноша блуждал по широким коридорам и смотрел на пейзажные картины в резных золотых рамках. Стук каблуков лакированных туфель о черно-белый шахматный мрамор раздавался мерно. Йошинори представил мягкий перестук, который возникал от сотен таких же туфель в перерывах между занятиями. Коридоры в эти моменты полнились студентами в форме кофейного цвета — и все как один. Академия не отходила от старых традиций. Во время занятий в коридорах обычно никого не было, так что Йошинори наслаждался этой свободной и относительно тихой минутой. Из-за закрытых массивных дверей доносились или приглушенная песнь оркестра, или соната фортепиано, а кое-где звучал дуэт каких-нибудь скрипок. Само собой, кто-то фальшивил, кто-то сбивал всех с ритма, и профессора могли тут же остановить репетицию или оставить все как есть, если видели, что студент понял свою ошибку. Приближаясь к классу практик, Йошинори вдруг услышал оттуда грохот. Когда он стих, юноша совсем не ожидал, что кто-то выпрыгнет из класса и, хлопнув дверью, промчится мимо него. Низкий, с неоднородным цветом волос — пряди каштаново-русые, — никогда не носит пиджаки, частенько сутулится… Да это же Асахи! — Стой! — окликнул Йошинори, и Асахи мгновенно замер. Он отошел на несколько шагов назад, чтобы увидеть лицо однокурсника, но тот опустил голову, хотя скрыть красноту лица не удалось. — Что это с тобой? — спросил Йошинори, сложив руки на груди. Асахи испугался, что он мог увидеть его в таком уязвимом состоянии и поглумиться над ним, поэтому сымитировал сильный кашель и, прикрываясь локтем, отмахнулся второй рукой, мол, все хорошо. Йошинори хотел было отпустить его и пойти своей дорогой, но он-то подметил кусочек красных полос на светлой коже Асахи и не мог воспротивиться приливу любопытства. Это не совсем правда — то, что им движило только любопытство. Поскольку Йошинори никогда не видел Асахи сильно подавленным, в этот момент он даже опешил от его побитого вида. Они соперничали — это да, — почти враждовали, завидуя друг другу и не радуясь за успехи друг друга, но Йошинори не желал Асахи чего-то плохого. Он почувствовал, как дрогнуло сердце и слегка участился ритм, что бывало каждый раз при встрече с этим однокурсником. Йошинори знал, почему это происходило. И прекрасно осознавал свои чувства к Асахи. Асахи двинулся в обратную сторону, но Йошинори преградил ему путь и взял его лицо в ладони. Оно было заплаканным, припухшим, на щеках и вправду виднелись красные полосы, как от ногтей. Не убирая рук, Йошинори смотрел в испуганные глаза юноши — Асахи ощущал чужое дыхание, — легонько провел пальцами по его щекам и тихо спросил: — Что случилось? Асахи, который был на грани и, казалось, мог впасть в истерику по любому поводу, не хотел видеть Йошинори, особенно сейчас. В голове стоял какой-то туман. Йошинори встретился как раз кстати, потому что иначе Асахи вонзил бы ногти себе в глаза. Он был разочарован собой уже достаточно долго, не видел больше в себе ценности и думал: может, музыка это совсем не его дело? Асахи не горел желанием поделиться страхами с Йошинори, а ежели и горел бы, то не стал. — Пусти, — выдохнул он. — Погоди, я… я никогда тебя таким не видел. Было сложно не смотреть на Йошинори в ответ. Впрочем, с этой задачей Асахи и не справлялся, и они стояли в коридоре, не отводя друг от друга глаз. — У тебя что-то не так — я и раньше это заметил, — сказал Йошинори. Асахи молчал, даже не шевелился. Однокурсник посмотрел за его спину, на дверь в класс для практик. — Пойдем, расскажешь. Когда они вошли в класс, Йошинори увидел: пюпитры валялись на полу, музыкальные инструменты были не на своих местах, скомканные нотные листы разбросаны где попало — словом, погром. Асахи мигом стало стыдно. — Стоит тут убраться, — решил Йошинори. — Я помогу. Он подошел к роялю, присел на корточки и начал собирать ноты. Секундой позже оттаял и Асахи и подключился к нему. Косые лучи падали на паркет, и на лепной потолок отражались блики от позолоченных саксофонов, туб и флейт. Йошинори не скрываясь поглядывал на Асахи и по его виду понял, что начать разговор должен был сам. — Я не настаиваю, — сказал он, — но ты можешь мне рассказать. Если это связано с… — Мы с тобой не такие уж и друзья, — перебил Асахи. Надо ли говорить, что Йошинори об этом жалел? Он восхищался упорством Асахи и всегда хотел быть с ним в хороших отношениях. Он не планировал затмевать его, действовать исподтишка, унижать. И, сталкиваясь с ним в столовой или на балах, надеялся, что негласная гонка не помешает им перекинуться хотя бы парой слов. Только вот Асахи считал, что помешает, и возводил вокруг себя непробиваемые стены. — Пусть так, — сказал Йошинори, — но я готов помочь. — Асахи не решался, потому что очень, очень стыдился своей слабости. — Ой, да будет тебе! Просто расскажи — это останется между нами. Его тон был доверительным и располагающим — впрочем, как обычно. Асахи не знал, как поступить, ведь Йошинори его соперник и признаваться ему в том, что Асахи терпел крах, было странно. Но куда уж хуже? Пускай он знает, что может полностью раздавить Асахи и устранить одну из проблем. — Кажется… — с тяжелым сердцем начал Асахи, — кажется, мне здесь не место. Йошинори приподнял брови в удивлении. — Не смеши, ты — тот, кто нужен этой академии. — У меня уже долгое время ничего не получается. — Асахи весь поник. — Я будто растерял все свои навыки. Будто и не было никакого «таланта», о котором все твердят. Я думал, это состояние скоро пройдет, как было раньше, но в итоге превратилось в такие срывы. Асахи неловко развел руки в стороны, как бы демонстрируя, что это за «срывы». Затем положил тонкую стопку нот на рояль и принялся ставить музыкальные инструменты на свои места. — Так у тебя просто нет вдохновения? — спросил Йошинори. — Всего лишь-то? — «Всего лишь-то»? — покосился Асахи на однокурсника. — Я мечтал стать композитором! Как мне быть, если вдохновения все нет и нет? — Можно подумать, Бах или Моцарт сочиняли бесперебойно… — пробормотал Йошинори. — Ты готов бросить то, чему посвятил так много времени, только потому, что на пару месяцев застрял на одном месте? — Я не написал ни такта! Ни ноты за сто двадцать один день! Это непростительно, — в отчаянии говорил Асахи, — для такого, как я, это позор. — «Такого, как ты». Это для какого же? — Асахи умолк и непонятливо оглянулся на Йошинори. — Непревзойденного, непонятого гения? Воскресшего Бетховена? Творца всея музыки? — Ты же понял, что я имел в виду. — Нет, ответь мне: ты действительно считаешь себя настолько бесподобным, что потеря вдохновения для тебя — это позорно? Пристыженный, Асахи отвернулся, поставил тубу в вертикальное положение, ближе к стене. — Скромности у тебя — сколько звезд на небе, — усмехнулся Йошинори. — Вот бы всем такую самооценку. — О чем ты говоришь? — О том, что ты чересчур высокого мнения о себе. Ты даже не допускал мысли, что можешь выдохнуться и не оправдать чьих-либо ожиданий. — Спасибо за бесплатную консультацию, но я, пожалуй, схожу к настоящему психотерапевту. — Да, и предложи ему проработать твой страх смотреть правде в глаза. Закончив наводить порядок на своей половине, Асахи сел на широкий подоконник и уставился в окно. Разговор с Йошинори начинал выводить из себя. Он же сам просил рассказать, что случилось, а теперь топтал Асахи. А еще говорил, что помочь готов… — Ну, так чего ты боишься? — спросил Йошинори, в сотый раз поправляя стопку нот на рояле. — Что вся твоя гениальность взяла да испарилась? — Я уже пожалел, что согласился этим поделиться. Йошинори сел напротив однокурсника и наклонился к нему. — Эй, ты не понимаешь, что я хочу от тебя услышать. Я не высмеиваю тебя или что-то в таком духе. Асахи смотрел в его глаза — и никуда больше, пока вновь не выглянуло солнце. Он видел, как красиво оно золотило кожу и русые волосы Йошинори. Отчего Асахи не сиделось на месте? Отчего вспотели ладони? — Ты не заботишься о себе, — произнес Йошинори так, словно с незапамятных времен это знал. — Не даешь себе право не быть лучшим из лучших. Тебе или промыли мозги, или ты просто чудной такой сам по себе. — У меня есть мечта. Нет — даже цель! И как я могу облажаться? — Легко и просто. Ничего не идет всегда как по маслу. — Асахи ни в малейшей степени не понимал, как Йошинори помогал, говоря такие слова. — Сейчас у меня тоже не самый лучший период, в творческом плане. Мне хочется чего-то нового, музыка поднадоела. Асахи — глаза на лбу — не нашел, что ответить. Ему казалось, что у всегда преуспевающего во всем Йошинори не могло быть никаких трудностей. — И к твоему сведению, я поступил сюда только затем, чтобы угодить родителям. Потом — да, я увлекся музыкой, но хочу ли я стать всемирно известным музыкантом? Отнюдь. Йошинори не догадывался, что этими словами Асахи совершенно не приободрил, ведь учеба в академии ему давалась легко, а он, как оказалось, изначально даже не был в этом заинтересован. Асахи таких высот добился лишь какое-то время спустя. — Рад за тебя, — буркнул он и положил голову на колени, которые обнимал руками. — Ох, черт. — До однокурсника дошло-таки. — Это не самохвальство — я только хотел сказать, что я… — Йошинори понимал, что звучало это как самое настоящее хвастовство, и не знал на самом деле, что хотел сказать, поэтому произнес первое, о чем подумал: — Что я тебе не помеха. — Да? — саркастично возразил Асахи. — Но ты продолжаешь отодвигать меня на второй план и делаешь все, чтобы казаться в глазах профессоров лучше и лучше! — Так это я мешаю тебе самореализоваться? Не то, что ты еще не дотягиваешь до моего уровня? Это было подобно удару под дых. Асахи зажмурился — даже не постарался сдержать себя в руках, чтобы не дать Йошинори понять, что он его раздавил, как букашку, — надеясь, что однокурсник просто уйдет. Однако Йошинори коснулся тыльной стороны его ладони, так что у него получилось обратить на себя внимание, и сказал: — Музыка — это же вообще субъективная вещь. Конечно, полезно иногда послушать наших маэстро, — тут Йошинори усмехнулся, — но если тебе нравится то, что ты делаешь, и тебе не кажется, что нужно что-то менять, тогда не стоит забивать себе голову. Знаешь, почему я им так нравлюсь? Потому, что точно знаю, что они одобрят, а что — нет, и делаю то, что соответствует их вкусам, даже если сам считаю это посредственностью. Большая часть моих композиций — это пролет, это то, от чего у меня бы кровь из ушей пошла, слушай я это без перерыва. Но, когда учеба закончится, я забуду все это как страшный сон. — Тогда зачем это тебе? Почему ты не можешь уступить первенство мне? Асахи выглядел очень наивно, но улыбнулся Йошинори не поэтому. Скорее оттого, что Асахи начал не обвинять его, а задавать вопросы по существу. — Родители, — объяснил Йошинори. — Я единственный ребенок в семье. Конечно они хотят, чтобы мне не было равных. Он встал с подоконника, прошелся по классу и — спиной к Асахи под его пристальным и непримиримым взглядом — изрек: — Наличие таланта не обязательно гарантирует успешный успех. И наоборот, успеха добиваются и бесталанные люди. Суть в том, что нужно просто работать. Или хитрить, как я. — Это я и делаю — работаю. — Асахи поднялся следом. — Каждый день. Но все зря. Никаких сдвигов. — Не ищи вдохновения. Оно само тебя найдет. — Да прям-таки уж… — Ты думаешь не о том, где его найти, а о том, что его нет. Накручиваешь себя, сам тянешь на дно. Разумеется, так ничего не получится. — Спасибо, не догадывался, — проворчал Асахи, глядя однокурснику в спину. Йошинори развернулся и словил его взгляд. — Когда совсем ничего не выходит, легче отпустить, перестать хвататься, чем пытать себя, — со знающим видом произнес он. — Хотя я не думаю, что это твой случай. Что тебя обычно вдохновляет? — Я отталкиваюсь от чувств, беру их за основу — без нее никак, — промолвил Асахи, смущенный тем, что Йошинори вообще решил спросить об этом, и затем поднял на него глаза. — Но иногда путаюсь в том, что чувствую. Йошинори отвел взгляд и сунул руки в карманы брюк. — Путаешься, — повторил он. — Понимаю. Нет, время не застыло, но Асахи казалось странным, почему Йошинори не уходил. Порядок наведен, разговор, судя по всему, зашел в тупик, причем на довольно неловкой ноте, ведь они оба понимали, какой смысл вложили в свои последние слова. Было едва слышно, как позвякивала хрустальная люстра, словно хор фей. — По-моему, — вдруг начал Йошинори, — твои композиции недооценены. Они в сотню раз оригинальнее моих, потому что написаны с душой. Мне всегда они нравились… Слушаешь и расслабляешься. Профессорам просто не по вкусу современные нотки, а может, слух подводит. — Он приулыбнулся. — Ты заслуживаешь первое место. Через призму неприязни Асахи сказал бы, что это была насмешка. Бархатистый голос Йошинори, после того как между юношами началась «гонка», стал казаться ему елейным, почти приторным. Однако сейчас Асахи думал, что не слышал ни одной мелодии, которая была бы так же нежна, как этот голос. Йошинори оказался настолько близко, что носы их туфель соприкоснулись. Взяв лицо Асахи в ладони, как уже сегодня делал, заглянув в удивленные глаза, шепотом произнес: — Ты еще покажешь им. Уверен, они будут локти кусать, когда увидят, чего ты достигнешь. Ни о чем не волнуйся, отсутствие вдохновения — это временно и не всегда знаменует конец. Он прильнул к губам Асахи — буквально на две секунды, которых хватило, чтобы все перевернулось с ног на голову. Обнять его хотелось до жути, но Асахи не знал, насколько это адекватно, ведь, в конце концов, до сих пор они оставались конкурентами. Что делать, если только в это короткое мгновение к нему пришло осознание: он не хочет злиться на Йошинори и вставлять палки ему в колеса? Казалось, этот мимолетный, сохранивший после себя тепло поцелуй — это именно то, что помогло сдвинуть все с мертвой точки, потому что в груди вновь что-то шевельнулось и скрипучие шестеренки в голове почти «излечились» от ржавчины. — Ты мой соперник, — проронил Асахи. — Это как-то не по сценарию… — Я сказал не всю правду, — признался Йошинори, оставаясь все так же близко. От ощущения его дыхания на виске Асахи чувствовал себя смешанно, поэтому не поднимал глаз и молчал. — Моя проблема не только в родителях. Я старался и стараюсь… для тебя. Из-за тебя. С самого начала я понимал, что ты невообразимо талантлив и твой уровень отличается от остальных, и мне казалось, что если я тоже покажу, на что способен, то ты, возможно, обратишь на меня внимание… Не в смысле «славный парень, мы могли бы подружиться», ведь мы уже кое-как общались. Поэтому я стремился к тому, чтобы ты заметил меня, и не придумал ничего лучше, чем конкурировать, — так я был уверен, что надолго останусь в твоем поле зрения. Йошинори умолчал о том, что часто сомневался в себе и своих способностях и сильно на что-то между ним и Асахи не надеялся. — Я хотел быть достойным тебя, — застенчиво подытожил он. — И ты достоин — более того, превзошел меня и продолжаешь заслонять. — Рейтинг не всегда показатель! Если бы не старомодные вкусы профессоров, ты стал бы лучшим! — Так мы продолжим соперничать, да? — Я никак не пойму: зачем тебе быть первым? Посмотри, в моем случае это ни о чем не говорит. Асахи уже и сам не знал причину такого рвения и глубоко в душе, похоже, сознавал, что Йошинори говорил толковые вещи. — Ты не захочешь подстраиваться под профессоров, а они не подстроятся под тебя. — Йошинори еще не терял надежды. — Будь первым для себя. Кто-то несомненно оценит тебя по достоинству, и для этого не нужно пытаться стать лучшим. Если ты доволен собой, это уже большой успех. Вот ты доволен? — Был, пока вдохновение не пропало, — упавшим голосом ответил Асахи. — Избавь меня от своего скорбного вида. — Однокурсник помахал перед лицом руками и усмехнулся. — Как говорится, твое от тебя не уйдет, так что ты поймешь, если музыка — это все-таки не твое. Все очень просто. Мир огромен. Не получится с одним — получится с другим. В этом вообще ничего зазорного нет, если раньше ты думал, что станешь в любимом деле спецом, а потом раз — и остынешь к нему. Асахи слушал, а затем опустил голову и вздохнул. Грудь, заваленная тонной камней, начинала наконец освобождаться. — Даже если я брошу учебу здесь? — неуверенно спросил он. — Да, ведь ничего, по сути, не потеряешь. Место, конечно, престижное, но из-за предвзятости маэстро раскрыться в полную силу удается так себе, согласен? — Похоже, что так, — рассеянно произнес Асахи и вздохнул еще раз. — Тяга к одобрению других людей губит индивидуальность творчества. Я требую с тебя обещание, что ты не позволишь этому случиться! Потихоньку-помаленьку, но Асахи заряжался оптимизмом однокурсника. Когда его напряженное лицо расслабилось, он сказал: — Допустим, обещаю. — Немыслимо! — воскликнул Йошинори. — Я столько речей мотивирующих произнес, а у тебя энтузиазма ни в одном глазу! — Виноват, признаю, — посмеялся Асахи. — Соизволь загладить вину по-другому. Озорной огонек в глазах Йошинори трудно было не заметить. — Твои предложения? Йошинори пригнулся и поцеловал Асахи — дольше, чем в первый раз. Наверное, именно в тот момент Асахи и навестило Вдохновение.