Стереокартинки

Если долго-долго всматриваться, то ворсинки на ковре начнут складываться в причудливые узоры. Будто те стереокартинки из журналов, которые ему в детстве притаскивал дядя. Глаза начинают слезиться, и Джуён зажмуривается, одновременно с этим делая глубокий вдох. Он даже и не заметил, как затаил дыхание, пытаясь разглядеть в ковре на стене что-то отдалённо похожее на складный рисунок. И вообще, кто придумал вешать ковры на стену? Ковры нужны, чтобы по ним ходить ногами. Джуён ещё ни у кого не замечал такой странной дизайнерской привычки. Старые половицы вкрадчиво скрипят. Джуён продолжает жмуриться, щекой вжимаясь в мягкую подушку, но по тихим и осторожным шагам угадывает, что в комнату входит Сынмин. Руки у него чем-то заняты: это Джуён понимает, когда фарфоровый перезвон чайного сервиза встречается с глухим стуком деревянного стола, но открывать глаза не спешит, и дальше притворяясь спящим. Он ждёт, когда Сынмин дотронется до его плеча, может быть, растормошит, пытаясь разбудить, и потому совершенно не ожидает, что его щеки мягко коснутся губы. Мягко и отчасти пугливо, будто их хозяин не до конца уверен в своём законном праве на поцелуи. Джуён пытается не реагировать, но губы сами растягиваются в улыбке. Сынмин смелеет и целует его снова: на этот раз касается его трепещущих ресниц, оставляет короткие поцелуи на тонких веках, а затем — будто приберегая на сладкое — наконец мягко приникает к губам, и Джуён не выдерживает. Улыбается ещё шире, приоткрывая один глаз, и тянет руку к чужому лицу. Сынмин встречает ладонь своей щекой, притираясь к ней, словно кот. Или может быть, словно лис. Одомашненный, ласковый, но всё ещё хитрый-хитрый. — Скоро обед. — И что? — Пора вставать. Джуён сопит, пряча лицо в подушке, и тянет Сынмина на себя в попытке повалить к себе в постель, но тщетно: тот лишь фыркает, ладонями поскальзываясь на шёлковом пододеяльнике, из которого вот-вот выбьется пуховое одеяло, и щёлкает Джуёна по носу. — Ты так всю жизнь проспишь, — говорит он почти с укором, но Джуён не чувствует ни толики угрызений совести. — И что? У нас отпуск. И я не выспался ночью, — говорит он, и от его слов на острых скулах Сынмина появляется едва заметная краска смущения. Джуён сонно думает, что ему нужно больше есть и меньше таскать свои железки в спортзале. — Лучше бы вместо того, чтобы ходить непонятно где, согрел своего глупого парня. Мне холодно! И тут тонкие одеяла! Сынмин смеётся и гладит Джуёна по волосам. Джуён уверен, что если бы он был собакой, то его хвост сейчас дрожал бы от искренней и неподдельной радости. — А если бы ты больше двигался, то и не замёрз бы. Джуён недовольно мычит, краем глаза следя за тем, как Сынмин переносит поднос с едой со стола на свои колени. Горячий чай в нелепых высоких стаканах без ручки, печенье и тарелка с двумя сэндвичами — с беконом для него и с помидорами и зеленью для самого Сынмина. — Ого, завтрак в постель после жаркой ночки? — пытается пошутить Джуён, за что тут же получает кулаком в плечо. Но несильно: даже от слабого удара чай в стаканах угрожающе качается, готовый вот-вот пролиться на поднос через закруглённые края. — Дурак, — беззлобно говорит Сынмин, и Джуён хихикает, подтягиваясь на руках и усаживаясь в кровати. Сынмин подсаживается ближе к нему, чтобы крошки от бутербродов сыпались на подставленный поднос, а не на разобранную постель, и заботливо заправляет его волосы за ухо. В этом нет никакой необходимости — Джуён уже давно не обладает длинными локонами ниже плеч, но этот простой жест заставляет его сердце дрогнуть во внезапном приливе нежности. Тишина воцаряется надолго, но тягучей или тяжёлой Джуёну она не кажется. В этом съёмном домике у побережья есть небольшая кухонька, но Сынмин почему-то решает принести нехитрый завтрак в комнату, хотя до этого всячески шипел и ругался, когда Джуён таскал еду на кровать. — Как думаешь, — Джуён осторожно дует на чай, вызывая на его молочно-чайной поверхности слабые круги, — зачем вешать ковры на стену? Разве это красиво? На полу он бы смотрелся лучше. Сынмин кидает взгляд на стену. Сплетения узоров среди толстого ворса не вызывают у него особого интереса. — Не знаю, — он пожимает плечами и утирает с губ Джуёна капли соуса прежде, чем они упадут на светлый шёлк постельного белья. — Ешь осторожнее, ну. Ковры на стене, вроде бы, неплохо прячут шум. Как шумоизоляция от соседей. Джуён хихикает, щуря глаза, словно щенок ретривера. Сынмин в слабом вопросе вскидывает брови, не находя в своём ответе ничего смешного. — Ну, сегодня ночью шумоизоляция нам точно не помеш... — договорить Джуёну не даёт Сынмин, который, закатив глаза и цокнув языком от очередной некстати сказанной глупости, залепляет ему рот рукой. — Жуй молча свой бутерброд и одевайся наконец, — он говорит это почти с раздражением, но Джуён знает, что Сынмин редко злится или раздражается на него. Он может быть резким, иногда драчливым, но в его словах и жестах никогда не было настоящей злости. Джуён знает это, и в груди снова разливается глупое щемящее чувство, от которого щиплет в носу и хочется броситься Сынмину на шею. — Я люблю тебя, Сынмини, ты знаешь? — говорит он, когда Сынмин убирает поднос обратно на стол. Чего ожидать после короткого взгляда из-под упавшей на глаза чёлки, Джуён не знает; ожидать можно всего, от зардевшихся щёк до смущённо брошенного «дурак» в его адрес. Но Сынмин в ответ гладит его лицо большими пальцами и оставляет сухой и тёплый поцелуй на лбу, задерживая губы на несколько секунд дольше. Невидимый хвост ретривера, существоваший лишь в воображении Джуёна, от счастья снова начинает бить по постели. — Я тоже тебя люблю, Джу.