И любовь до доски гробовой

Вульфвуд был пьян. Не в той степени, чтобы не стоять на ногах, путаться в словах или блевать на стену салуна. Но в той степени, чтобы смотреть на Вэша так, как будто никого и ничего больше в этом мире не существует. Или это Вэш был достаточно пьян, чтобы признать, что Вульфвуд так на него смотрит. Не только сейчас — всегда. Бутылка, которую они распили на крыше под тяжёлым звёздным небом, уже закончилась, и Вульфвуд сказал у распахивающихся дверей, пропуская Вэша вперёд: — По последней и на боковую? Вэш кивнул, хотя они оба прекрасно знали, чем закончится ночь. И в его собственных мыслях были лишь невнятные картинки-ощущения, отпечатанные в памяти с таких же вечеров: жесткая щетина, скребущая по его бёдрам, запах табака на коже, сухие губы, боготворящие словом и делом. В какой-то момент они даже отрицать происходящее перестали. Время слишком дорого, чтобы лгать себе или друг другу. По крайней мере, о том, что касается чувств. В салуне угасал вечер. Опьянение уже сделало своё дело, и оставшиеся посетители стали ленивыми, неповоротливыми, не слишком громкими. Именно от криков и шума они убежали на крышу — Вэш потянул Вульфвуда за рукав, и тот послушно пошёл, не спрашивая куда, утягивая бутылку со стола. Под чёрным бархатным полотном не было сказано ни единого важного слова, они болтали о сущих глупостях, но Вэш смог бы воспроизвести в памяти каждую легко брошенную фразу, припомнить каждый хриплый смешок Вульфвуда, каждое выражение его до боли родного лица. За время, пока их не было, за столиком в углу обосновалась пожилая дама экзотического вида: белёсые глаза, сложная причёска на чёрных кудрях, яркое и многослойное платье с кружевами и оборками. Местные так не одевались, предпочитая что-то более практичное. Слепым взглядом она смотрела прямо на Вэша. — Молодой человек, — позвал его властный голос. — Иди сюда, гадать тебе буду. В тот момент это показалось забавным, и Вэш подошёл к столику. Не могла же гадалка увидеть о нём правду… А если нет, то что скажет? Нагадает ли красавицу-жену и парочку детей? Спокойную старость? Богатства несметные? Любовь людскую? Столько всего категорически невозможного — глаза разбегаются. — Не ты, — отрезала она, едва Вэш к ней приблизился. — Тебе — не буду. Вэш рассмеялся, совершенно не обидевшись, и сел за соседний столик, собираясь не пропустить ни одного слова. Вульфвуд недовольно на него посмотрел, как будто не хотел устраивать представления. — Мне не интересно, простите, уважаемая синьора, — сказал он, приложив руку к груди. — Предпочитаю не знать, когда и как именно бесславно подохну. — Что на смерть гадать? — фыркнула гадалка. — Только кликать старуху. На жизнь погадаю, самое главное расскажу. — Ну, на жизнь погадайте. Что меня там ждёт? Дом казённый? Дальняя дорога? Десяток спиногрызов? Вульфвуд протянул ладонь, усаживаясь к гадалке, но продолжил пристально смотреть на Вэша, заставляя того вспомнить, что он знает эти линии не хуже собственных — столько раз губами, языком, всем телом их ощутил. Столько, что они едва не оттеснены на его коже. И действительно, лучше бы они, а не бесконечные шрамы. Гадалка прошлась смуглыми пальцами с тяжёлыми кольцами по ладони Вульфвуда и заключила: — Любовь в твоей жизни есть такая, над которой ни жизнь, ни смерть не властны. На страшные дела, на великие дела эта любовь толкнёт вас обоих. Вэш вздрогнул. Они не говорили об этом. Не так. Не такими словами. — И что мне делать с любовью такой сильной? — спросил Вульфвуд с ехидцей в голосе, улыбаясь Вэшу. — Молись, чтобы она не испугалась такой любви. — Да вы знаете, она у меня не из пугливых, — сказал Вульфвуд, уже откровенно скалясь. Вэш попытался скорчить осуждающую физиономию, но его так переполняло нежностью, что вряд ли получилось убедительно. — Это хорошо. Испытания вас ждут, которые обычному человеку не под силу сдюжить… Слёзы вижу — горькие, жгучие, ослепляющие. — Доведёт меня до слёз? — усмехнулся Вульфвуд. — Верю, верю. Вэш склонил голову и поджал губы. Да он сама невинность! — Не ты будешь плакать, нет, хотя и на твою долю выпадет боли сердечной. — Ладно, дамочка, спасибо, конечно, за откровения, но это всё не то чтобы что-то новое. Вот тебе двойной бакс. — Вульфвуд вытащил из кармана смятую купюру. — Пойду-ка я заниматься любовью, а не болтать о ней. Чего и всем в этом заведении желаю! Гадалка перевела на Вэша свой слепой немигающий взгляд, и ему стало не по себе. Она знала. Она всё знала. Видела его будущие слёзы так же ясно, как он сейчас — руку Вульфвуда, подзывающую его за собой. — Спасибо, — зачем-то сказал Вэш. — За правду не благодарят, — ответила ему гадалка. Не за правду, а за то, что облекли эту правду в слова. Такие простые, такие страшные, такие понятные. Вульфвуд перехватил его за талию и порывисто прислонил к стене, когда они даже до половины коридора не дошли. Вэш шумно вздохнул, как будто не ожидал, как будто его вообще можно застать врасплох. И ведь можно — поцелуями в шею, пьяным шёпотом, требовательными руками на бёдрах. Вышибает воздух из груди лучше пули по касательной, проходится сладкой дрожью в пальцах, заставляет прикрыть глаза и ткнуться губами, куда получится дотянуться. Пока Вэш открывал номер нетвёрдой рукой, Вульфвуд вовсю расстёгивал ремни на его одежде. Не сладив с очередной застёжкой на талии, нетерпеливо потёрся всем телом, вжимая его в дверь. — Однажды я зубами всё это порву нахрен. Вэш неопределённо и одурманенно промычал, как будто такая перспектива не возмущала его до глубины души. Впрочем, сейчас он и сердце своё позволил бы разодрать зубами, лишь бы Вульфвуд продолжил его трогать со сводящей пальцы жадностью. В темноте номера они кое-как закрыли дверь. Вэш сбросил плащ и откинул голову назад, подставляясь. Вульфвуд подхватил его ногу, чтобы удобнее прижаться, прислонил лопатками к стене и лизнул от выемки между ключицами и до подбородка, проходясь языком по кадыку. Вэш потянулся к рубашке Вульфвуда, расстёгивая пуговицы по одной и понимая желание порвать все эти тряпки, чтобы скорее коснуться разгорячённой кожи. Вульфвуд кинул свои очки на тумбочку, а очки Вэша поднял ему на голову. И посмотрел так, словно хотел облизать его лицо взглядом, но вместо этого прильнул губами к губам, оттягивая нижнюю. И в свете лун нужно отдаться чувствам, отринуть мысли — какой в них сейчас смысл? Нужно, но не выходило. Звякнула пряжка ремня, и на пол упали брюки. Вэш чувствовал возбуждение, оттенённое странным беспокойством. И он хотел, очень хотел, чтобы Вульфвуд вытрахал из него это беспокойство знакомо, привычно, чтобы заставил забыть всё, что было и что неизбежно будет. Поставил на колени или взял лицом к лицу, или прямо здесь, у стены… Хотел, но не мог не спросить, останавливая ладонь напористо сжимающую его член через штаны: — Подожди, неужели тебе совсем не жутко от того, что сказала гадалка? Вульфвуд просунул другую руку под кожу и ремни так, чтобы положить ладонь на изуродованную шрамами лопатку. Губы его по-прежнему упрямо искали поцелуя. — Лохматый, что ты как маленький? Бабка увидела, что я смотрю на тебя так, как будто сожрать хочу, ну красивостей и наплела. — Она же слепая. — Уверен, что притворяется. Как ты такой доверчивый столько лет прожил? Вульфвуд застыл, не успев себя вовремя остановить, и Вэш хотел бы сказать, ласково взяв его лицо в свои ладони: не вини себя, умоляю, я сам за тобой пошёл. Доверился тебе не по глупости, а потому что так захотел. Это мой выбор. И я всегда выберу тебя при всех прочих переменных. Но вместо этого решил поддразнить, скрывая разделённую на двоих неловкость: — Нет в тебе романтики, Вульфвуд. Нам с тобой такую любовь красивую нагадали, а ты… И Вульфвуд повёлся, стискивая крепче руки на бёдрах Вэша и обжигая дыханием шею. — О, сейчас я опрокину тебя на кровать и покажу, сколько во мне романтики. — Это угроза? Как ты и сказал, я не из пугливых. — Это обещание, — сказал Вульфвуд и поцеловал руку Вэша нежно и совершенно целомудренно. — Не представляю, что я должен сделать, чтобы напугать тебя. Представляешь, подумал Вэш, захлёбываясь этой мыслью — очередным напоминанием о тех слезах, что он однажды прольёт. Представляешь…