crazy for your scent

У каждого из омег в течку есть какое-то особенное требование. Феликс, например, любит проявление силы и долгие, крепкие объятия после, пока в нем еще горячо пульсирует чей-нибудь узел. Джисон тащится от запахов и укусов и терпеть не может долгую подготовку. У Хёнджина тоже есть пунктик, и из всех троих у него — самый заморочный: когда у него начинается течка, альфам, с кем бы он ни решил ее провести, категорически нельзя пахнуть другими омегами. Хёнджин от этого злится по-настоящему — и бесит этим сам себя, потому что в обычные дни он не ревнует, он любит всех одинаково, ко всем одинаково привязан. Но омега внутри него требует, чтобы в такие мгновения все внимание было только его. Это ужасно неудобно: жизнь не стоит на месте, репетиции никто не отменял, даже если у него три течки разом. Приходится наносить под нос травяную мазь, чтобы ментол перекрывал вообще все и у Хёнджина был хотя бы минимальный шанс не морщиться в присутствии других. Они не обижаются, он знает, но чувствует себя паршиво. Дело в инстинктах, дело в том, как его омеге важно быть единственным. И все равно это раздражает. Но когда Минхо возвращается к нему в комнату, Хёнджин ведет носом и довольно вздыхает, улавливая только запах альфы, терпкий и пряный, и геля для душа. Внутри теплеет — от понимания, что его принимают даже с такими загонами, которые он вообще-то не выбирал. — У тебя тут пахнет как в аптеке, — фыркает Минхо, поправляя футболку. Хёнджин замечает на плечах влажные пятна — накапало с кончиков волос — и сжимает руки в кулаки в желании прикоснуться. И раздеть Минхо, зачем ему вообще одежда сейчас? — Я вроде проветривал, — отвечает Хёнджин. — Открой окно пошире. — Простудишься. — Минхо оставляет полотенце на спинке стула и наконец садится рядом. Хёнджин держится еще несколько секунд, как и каждый раз, уговаривает себя потерпеть, не набрасываться на Минхо в отчаянном стремлении оставить на нем свой запах, но его омега царапается за ребрами, умоляет и просит хотя бы дотронуться — и Хёнджин кладет ладонь Минхо на изгиб плеча, а носом тычется в шею, прямо в запаховую железу под челюстью. Мурашки расползаются по телу. Его прошибает дрожью, когда Минхо ласково почесывает его затылок, надавливает подушечками пальцев, легонько массируя. Хёнджин закрывает глаза. В паху тяжелеет, напряжение толкает его ближе, еще ближе, пока он не берет Минхо за руку. — Хочу тебя пометить, — бормочет Хёнджин. От близости сдержанность рассыпается пылью. Самоконтроль слабеет с каждым мгновением, и в слова обращается все, что вертится на языке. — Хочу, чтобы от тебя пахло только мной. Минхо тянет его запястье к своей шее, с нажимом проводит по коже. Хёнджин вздрагивает, улавливая, как смешиваются их запахи. — Только без засосов. Хёнджин тяжело сглатывает, заталкивая это желание поглубже. Минхо многое ему позволяет — иногда даже кажется, что слишком многое: расцарапать спину, напитать своим запахом, целовать до покрасневших, припухших губ. У Хёнджина каждый раз сносит крышу от такого доверия. Он перебирается Минхо на колени, вылизывает подставленную шею, задевая зубами, и жадно шарит ладонями под футболкой. Минхо теплый и мягкий, податливый рядом с ним. Хёнджин представляет их со стороны и фыркает — стереотипные роли им не подходят. У Минхо нет желания искусать своих омег до ярких следов, он даже в гон себе такое разрешает очень редко. У Хёнджина же рот наполняется слюной только от картинки в воображении. Он сдвигает воротник футболки Минхо в сторону и кусает за плечо. Тут же зализывает и повторяет снова. Минхо держит его за бедра и только хрипло выдыхает, когда Хёнджин сильнее сжимает зубы. — Полегче, — шипит он. Хёнджин кивает и правда старается не причинять боль, но господи, как же его ведет. Кожа Минхо гладкая, ровная, отвратительно чистая — три укуса на плече не в счет. Он цепляет низ футболки, стягивает ее, отбрасывая в сторону. Широко оглаживает грудь и живот, проводит от запястий до локтей и выше, пока не укладывает ладони на шею. Целует Минхо глубоко и требовательно, трется об него — член в штанах уже пульсирует, упираясь в тонкую ткань. Минхо стискивает его ягодицы, толкаясь навстречу. Хёнджин стонет и мажет губами по другому плечу. Прикосновения слишком легкие и ненавязчивые. Хёнджин хочет схватить Минхо за волосы и вдавить в себя, оставить синяки на его бедрах, разодрать спину царапинами. Внутри еще бьется мысль о том, что нужно быть нежнее, мягче, ласковее — а потом она исчезает, когда Минхо наконец кусает его сам. Хёнджин рычит. В ушах гулко стучит кровь. Сердце колотится о ребра. Запах Минхо щекочет ноздри. Хёнджин улавливает в нем нотки своего собственного, и у него кружится голова. От желания тяжело дышать. Разум отключается. Он ложится на спину и дергает Минхо на себя, врезается в его губы, сразу же проскальзывая языком в рот. Минхо раздевает его резкими движениями и через пару мгновений обхватывает член теплыми пальцами. Хёнджин вскидывается, жмурясь от удовольствия, и впивается ногтями Минхо в лопатки. Он мог бы кончить прямо так, просто чувствуя губы Минхо на своих и дурея от понимания, как сейчас от Минхо пахнет, чьи следы украшают его тело. Их все еще мало — Хёнджин прикасается к укусам на плечах, ощупывает припухшую кожу, — но больше, чем обычно, и недовольство медленно затихает, сменяясь еще большим предвкушением. — Разденься тоже, — просит он и не ждет, пока Минхо послушается, сам тянется к резинке его штанов, сдергивает их ниже. Член Минхо ложится рядом с его. Хёнджин берет их оба в руку и проводит пару раз, упираясь затылком в постель. Они так близко, но хочется еще ближе. Хочется ощутить его узел внутри, окончательно сломаться от ощущения заполненности и стонать в голос от точных толчков. Он опрокидывает Минхо на лопатки — то, с какой легкостью тот поддается, сводит Хёнджина с ума, — усаживается у него на бедрах. Головка его члена проскальзывает между ягодиц, задевая уже влажный от смазки вход. Хёнджин втягивает воздух сквозь зубы и снова припадает к шее Минхо, лижет широко и жадно, никак не в силах насытиться. Минхо наклоняет голову, давая больше простора, и стискивает пальцы на ягодицах Хёнджина, замирает, ткнувшись головкой. Хёнджин чуть подается назад, так, чтобы насадиться хотя бы немного, но Минхо шипит хватает его за талию, не позволяя двинуться. Головка раскрывает его — и Хёнджина крупно колотит от возбуждения. Он опирается ладонью о постель и смотрит на Минхо, прищурившись. Кивает, не дождавшись вопроса. Ведет бедрами, намекая. Минхо зажмуривается — и наконец входит одним слитным движением. Хёнджин падает ему на грудь, переживая удушливую волну удовольствия. Больше Минхо не медлит, не сомневается, будто понял уже, что Хёнджин готов и с каждой секундой ему становится только хуже. Он вбивается резко и быстро, заставляя Хёнджина несдержанно выть ему в шею. В ушах шумит. Мысли в голове закручиваются тугими спиралями. От наслаждения тело плавится. На очередном толчке Хёнджин кусает Минхо еще раз, и тот шлепает его по заднице. Хёнджин сжимается, сдавливает член в себе и с противным удовлетворением чувствует, как ногти Минхо царапают его бедра. Он едва соображает от происходящего. От Минхо пахнет так, что Хёнджину хочется закрыть окна и больше их не открывать. И дверь не открывать тоже. Никогда. Чтобы комната пропиталась им, чтобы каждая вещь хранила его аромат. Чтобы Хёнджин сам пропах им насквозь и любой, кто только окажется с ним рядом, знал, кому он принадлежит. И чтобы с Минхо было так же — чтобы все в округе понимали, кем он помечен. Кто его омега. Хёнджин скулит, неровно приподнимаясь и опускаясь, стараясь подстроиться под движения Минхо. Они сбиваются с темпа, никак не могут совпасть — и от этой неритмичности Хёнджина растаскивает, разбивает на мелкие осколки. Он не может сосредоточиться, не может ухватиться за то, как ему хорошо, горячо, жарко, тесно в собственном теле. Пальцы на ногах поджимаются. Он срывается на громкие стоны, шарит руками по постели в попытках удержаться хоть за что-нибудь, и на очередном толчке, когда Минхо втискивается в него до самого узла, Хёнджин просто обмякает на нем, вздрогнув и зарывшись носом в подставленную шею. Между ними влажно и липко. Узел внутри распирает до звездочек перед глазами и мурашек, рассыпающихся по лопаткам. Хёнджин кусает Минхо еще раз, легонько цепляет зубами и тут же, довольный, отпускает. Минхо тихо смеется. — Легче? — спрашивает он будто бы шутливо, но Хёнджин знает, что он интересуется искренне. Течка — это тяжело. И не всегда только для омег. — Вроде да, — выдыхает Хёнджин. Возбуждение тлеет затухающими искорками внутри, и через час — или чуть меньше — его накроет заново, а пока Минхо гладит по макушке, лениво перебирая волосы, Хёнджин млеет от такой ласки, трется щекой о плечо и сонно закрывает глаза. Когда на следующий день они снова собираются в репетиционном зале, от Минхо все еще немного пахнет Хёнджином — потому что больше ни у кого нет такого пунктика на запахи и никто не стремится перепометить Минхо заново, — и это до одури приятно. Омега внутри довольно урчит и сворачивается клубок, грея ребра. Минхо улыбается уголком губ, поймав взгляд Хёнджина, и на перерыве позволяет прилепиться к нему почти намертво. Хёнджин тает.