***
Заведующий ошибся, посчитав свою пациентку чёрствой и бездушной. В груди её билось сердце, в котором далеко не всё было спокойно в тот момент. Оно просто рвалось на части при осознании того, что Натали придётся сделать. То, что она не хочет, то, чему всей душой противится, то, чего должна и потому непременно сделает. Поступит так, как надо, но не так, как велела совесть и это сердце, такое трепетное и жаждущее любви, мужской и материнской. Как же оно любило новорожденного сына, сладко замирая в груди, когда малыш толкался в животе. Насколько сильно Натали хотела разрыдаться от отчаяния и умиления, услышав его первый крик. Как страстно желала взять своего ребёнка, прижать к себе, приложить к груди, покрыть поцелуями нежное личико. Злосчастное чувство долга заставляло её лежать без движения, не реагируя на звуки, и крепко закрыть глаза, чтобы не выпустить из них слёзы. Девушка знала, что откажется от сына, и всё же не смогла себя удержать и ночью, когда все уснули, пробралась в детское отделение и без труда нашла кроватку сына. Она не видела его, но всё равно узнала бы из тысячи младенцев. Натали остановилась и стала жадно смотреть на него, впитывая в себя каждую черту его личика. Заведомо насыщалась тем, чего больше не повторится. Знала, что не должна была сюда приходить и позволять себе видеть своего сына. И если пришла, то поскорее уйти и ни в коем случае не трогать его. Однако рука уже сама собой потянулась к малышу и мягко легла на нежную щёчку, поглаживая и едва владея собой от безумной любви, которую нужно убить, задушить в себе любыми способами, чтобы её там не было. Натали не смогла. Поняла, что не сможет это сделать. Это было выше её сил, долга и совести. Могла только сейчас же уйти, не оглядываясь, и сразу, написав отказную, немедля покинуть больницу. Единственное, что девушка сделала для сына, это оставила номер его отца, чтобы не допустить его жизни в детдоме. Осталось только поверить, что Оскар не бросит его, что обида и злость на его мать не пересилят отцовского инстинкта.***
Звонок телефона разбудил Оскара ранним утром, когда тот ещё спал после почти бессонной ночи. Натали увезли в роддом, она рожает, как там его любимая? Парень тотчас же открыл глаза и, вскочив из кресла, в котором задремал пару часов назад, ответил, не посмотрев на экран мобильного. — Оскар Моретти? — спросил его мужской голос, едва поздоровавшись и услышав утвердительный ответ, продолжил. — С вами говорит заведующий родильным отделением городской больницы. Вам нужно срочно подъехать к нам. Ещё ничего не спросив, парень бросился к дверям, забыв даже умыться. Что-то явно случилось, судя по тону врача, в котором не звучало ни грамма радости. Скорее сочувствие и желание смягчить удар, а это значило то, что всё плохо. Натали умерла при родах, и сын тоже не выжил. В фильмах обычно именно так сообщали такие вести: просили приехать и уже при встрече говорили о несчастье. Не ожидая ничего хорошего, Моретти примчался в отделение и со всех ног летел по коридору к кабинету врача. Там немолодой полноватый мужчина в очках и белом халате взглядом попросил Оскара сесть и после изложил такое, что юноша просто посинел. Всё оказалось намного хуже. Натали не умерла, она жива и здорова. Она просто сбежала. Ушла от объяснений с ним и дальнейшей ответственности. Поигралась в красивую любовь и бросила, как надоевшую игрушку, не думая о том, что будет дальше. Конечно, у неё-то всё хорошо! Вернётся к красивой светской жизни, удовлетворив прежнее желание, устремится к новому. Оскар ей там не нужен, он для неё — пройденный этап, перевёрнутая страница, прочитанная книга. То, к чему не возвращаются, как к уже изученному и более не интересному. Парень ощутил себя донельзя униженным, раздавленным морально и физически. Как ощущал бы себя использованный носовой платок, если бы умел ощущать. Товар второго сорта, забракованный материал, отходные жизнедеятельности. Но самое ужасное врач приберёг на конец беседы. Натали не просто исчезла. Она оставила их сына здесь. Даже его не забрала с собой, как изначально подумал Оскар. Решила полностью оборвать все связи и уничтожить все свидетельства своего падения и гори оно всё синим пламенем, хоть трава не расти. Плевать ей, что будет с ребёнком и его отцом. Они ей более безразличны, ведь когда мы выбрасываем в мусорку пустую бутылку, то нас не заботит её дальнейшая судьба. Натали также не переживала, вышвырнув на помойку весь прошедший год вместе с ним. Все их свидания, ночи, полные страсти, признания в любви, общую жизнь. Ведь это было и было у них, причём совсем недавно. И вот так вот взять и во всё это плюнуть! Да как это вообще можно! Оскар едва не вскочил, чтобы начать бегать по кабинету, но не успел, как врач снова заговорил, вставив финальный аккорд в их встречу. Уходя, Натали оставила врачу контакты Оскара, сказав, что отдаёт сына ему. Это стало последней каплей, окончательно сорвавшей пружину на нервах парня. Лицо его густо покраснело. Глаза распахнулись и начали метать молнии. Рот скривился от гнева и, открывшись, выдал такую тираду, что бедный врач едва не оглох. — Сука! Тварь! Шалава подзаборная! — бешено заорал Моретти, вскакивая, хотя знал, что невежливо употреблять такие выражения при посторонних. — Гадина! Змея! Щенка своего мне подкинула! Сопли, пелёнки, крики! А мне оно надо? Меня кто-то спросил! Мужчина дождался, пока тот остановится перевести дыхание, и спросил вполне очевидную вещь: — И так, я правильно понял, вы отказываетесь забрать младенца? — Да! Правильно! — вновь крикнул Оскар. — Не нужен мне этот бастард! Выкиньте на помойку, там ему и место, раз у этой дуры мозгов не хватило его придушить! — Что ж, тогда подпишите здесь, — смиренно кивнул доктор. — Отказ по всей форме. И скажите, нет ли у вас ещё родных на примете, кто не будут столь категоричны? Оскар глубоко задумался. Нет никого. В последние годы его окружали только друзья. Это он в итоге и сообщил. Не думая больше, поставил подпись. Так же молча покинул кабинет, слыша позади себя разговор врача по телефону. Оскар пошёл по коридору, постепенно остывая. Проблема была решена, и можно тоже вернуться к прежней жизни, чтобы скорее забыть эту подлую змею. Парень уже почти достиг лестницы, когда прямо на него повезли каталку с младенцем. Её катила молодая медсестра в белом халате и косынке поверх волос. На таких телегах везли детей на кормление матерям, но сейчас было вроде бы рановато. Да и ребёнок только один был, лежал поперёк каталки в спектральном углублении, туго спелёнутый овалом. Только головка с тёмным пушком надо лбом, сморщенным личиком и маленькими ушками, похожими на розочки, торчала оттуда. Оскар мало видел младенцев и потому не знал, сколько этому дней и какого тот пола, за то видел грустное лицо медсестры. И когда малыш тихонько пискнул, склонилась к нему и пробормотала: — Привыкай, маленький, самому по жизни придётся, помочь некому, матери с отцом не до тебя. Потом повезла дальше, но не в палату какой-то роженицы, а в кабинет, из которого пару минут назад вышел Оскар. Малыш на каталке повернул головку и, открыв глазки, вдруг посмотрел на парня чистым и ясным взглядом почти чёрных глаз. Как будто бы он знакомился с ним и хотел что-то рассказать, но не успел. Медсестра открыла дверь и позвала: — Сеньор Рохес! Ей ответило недовольное вопросительное бормотание и девушка пояснила: — Привезла того младенца, которого вы просили. Ну как, отец заберёт или я отвожу в дом малютки? — Отвози! — прозвучало более отчётливо. — Отец тоже отказался! Сейчас бумаги допишу, и поедем! Малыш вряд ли понимал, о чём говорят взрослые, но стоило обоим замолчать, как он вдруг потянулся всем тельцем и тоненько, звонко заплакал. Как будто бы тихо жаловался на что-то, но почти не надеялся. Так плачут новорожденные котята, когда зовут маму-кошку. И та приходит к ним, облизывает, кормит, и они затихают, успокоенные. А к этому малышу не придёт никто. Никому он не нужен. Ни матери, ни отцу, только мешает всем, хотя ничего плохого не сделал, просто родился и всё. Теперь будет жить в казённом заведении, где всё общее и никакой любви, только автоматическая забота персонала. Ни тепла, ни душевности, ни должного внимания каждому. Сирота в то время, когда оба родителя живы и счастливы. Ложатся спать в чистую постель в роскошной спальне, а он на железную койку в общем дортуаре-казарме. Едят ресторанное меню, а он баланду на воде без мяса из алюминиевой кастрюли. Живут с улыбкой и уверенностью в завтрашнем дне, а он с вечной пустотой и холодом в сердце, которые никогда не уйдут, потому что в детстве не заложили почву, где бы они прижились. И во всём этом будет виноват он, Оскар Моретти. Конечно, Натали виновата больше, но и он тоже не мог считаться безвинным. Сын имел к ним обоим одинаковое отношение, и, значит, вина тоже общая. Да не в этом всё дело в итоге. А в том, что есть правила, есть закон и есть человечность. Она-то и не даёт ощущать себя пустым. И потому, едва услышав писк малыша, Оскар бросился к нему и, схватив на руки, принялся неумело, но старательно укачивать. — Ну всё, маленький, хватит, не надо реветь! — приговаривал он при этом. — Всё хорошо будет, папа с тобой, папа здесь и никому тебя не даст, Артур! Имя вылетело само собой и уже намертво прилипло к ребёнку. И когда медсестра вышла и замерла на месте при виде разыгравшейся сцены, Моретти сунул ей мальчика и коротко бросил: — Подержи пацана, я сейчас! Потом забежал в кабинет и крикнул врачу: — Отменяй всё! Я передумал! Забираю моего сына с собой! Заметив на столе своё заявление, парень смял его в кулак и порвал на мелкие осколки. Мужчина явно был рад такому повороту, он понимал, что в детдоме жить ребёнку — это ничего хорошего. Поэтому не стал чинить препятствий, лишь выписал справку и рекомендации по уходу за младенцем, после чего отпустил отца и сына домой. Моретти старался идти осторожно, неся в руках драгоценный свёрток с уснувшим малышом. Вышел тихо с чёрного хода, чтобы не видели знакомые, и, положив младенца на сидение, мягко тронулся в путь, решив навсегда уехать из города, чтобы ничто не напоминало о прошлом. Ничто и никто.