letter

В бархатной тьме поместья тихо скрипит перо, подводя черту в конце пожелтевшего пергамента. Финальные слова в низу листа – аккуратно выведенные инициалы отправителя, идущие опосля пожелания лучшего и прощального признания в возвышенных чувствах. Ничего сверхъестественного, но отчего-то Илаю кажется, что имя собственное вывел он не на обычном письме, а на собственном приговоре, решившись добровольно сложив голову на плаху судьбы-злодейки. Каково это – отринуть то, чем жил раньше? Отречься от себя, предать свое сердце и отвернуться от самого дорогого и горячо любимого человека, осознавая безвыходность их положения? Насильно заставить себя отказаться от возлюбленной - от той, ради кого готов был на все и жертвовал самым дорогим? Вопросов много, но ни на один не в силах внятно ответить Илай, ибо нет в мире подходящих слов, что сумели бы в достаточных красках описать все те агональные муки души его, кои низвергнулись на Пророка в момент принятия рокового решения. Рука с пером замерла в воздухе. Дрожит едва заметно, воспевая о терзающих сердце Пророка эмоциях и растекаясь по напряженным венам ядом сомнений. Страхом пред тем, на какой шаг он решился пойти и что ожидает впереди. Если любишь – отпусти. Как бы тяжело не было, как бы не хотелось поступить иначе – других путей не осталось. И Илай смотрит на лежащее пред ним прощальное письмо для Гертруды. Понимает, что настало время отпустить любимую и позволить хотя бы ей жить дальше, не испытывая мук совести за прошлые чувства. Но еще мгновение, и небольшим пятном капает на пергамент чернильная слеза, выводя Илая из тягостных дум. Пророк чуть жмурится, убирая руку в сторону, и смотрит на испорченное письмо. Признание, раскаяние в содеянном и пятно чернил в конце листа, где еще недавно сверкало имя отправителя – тяжелым взглядом Кларк пробегается по строкам, запоминая изложенное в последний раз. Крик души, излитый на бесчувственный лист. Зов сердца, переплетенный меж витиеватых строк с мольбою о прощении. И Илай складывает собственные откровения в конверт, словно на автомате плавит и ставит сургучную печать, опосля откладывая письмо на край стола к таким же небольшим листам бумаги. Страницы, вырванные из дневника; записки самому себе, с желанием воззвать к совести; письма, что рука так и не поднялась положить в конверт – целая кладезь сокровенных мыслей, воспевающих о томящихся на душе горьких переживаний. И каждая строка – нож в спину. Удар под дых собственною рукою, выбивающий из легких последние крупицы кислорода и наполняющий их вязкой гнилью самобичевания. Илай шумно выдыхает, на несколько длительных секунд закрывая глаза. Жмурится, качает головой, словно силясь откинуть неуместные сомнения. Отступать некуда, он принял свое решение. И даже если само сердце отчаянно плачет от нежелания мириться с выбранным путем, а ком в горле так и норовит вырваться рыданиями наружу, пути назад нет. Илай повторяет в голове одну и ту же мысль. «Так надо, так будет правильно» - но с каждым разом собственный глас кажется менее уверенным, покуда в один момент вовсе не затихает на несколько секунд, давая волю эмоциям. Он вытирает влажные ладони о подол робы и тяжелым взглядом смотрит на исписанный чернильными откровениями пергамент. На каждый лист и письма, что теперь словно приговор лежат на краю стола. И аккуратно Пророк складывает все себе сумку. Осторожно, словно страшась хоть немного помять собственные откровения, и спешно выходит из комнаты. Илай знает - никто не встретится ему на пути в гостиную. Брук любезно подсказала, что именно сегодня будет самый подходящий момент, да и простая логика позволила окончательно успокоить терзающуюся в эмоциональных качелях душу. Позднее время, выходной пред тяжелыми матчами – очень маловероятно, что кто-либо будет прогуливаться по поместью в столь позднее время. Приятная пустота окутывает теплую гостиную, и вместе с тем тишина болезненно давит на плечи. Вокруг – ни единой живой души. Ни шанса, что кто-нибудь станет незваным гостем на таинство грядущего, но вопреки всему именно этот факт удручает Илая сильнее всего. Хочется, чтобы в столь тяжелый час рядом был тот, кто подставит плечо и поможет разделить тяжесть возложенной на себя ноши. Поддержит словом добрым, прикосновением ласковым, но нельзя. Это – его бремя. Испытание, через которое надо пройти самостоятельно, чтобы окончательно разорвать тяжелые путы на собственном сердце и отпустить тягостное прошлое. Отринуть ту жизнь, к которой нет возможности вернуться, и коя уже давеча стала лишь воспоминанием. Сказочной мечтой, трепетной фантазией, и совсем недостижимым идеалом о спокойной жизни подле любимого человека. Вязкий страх сковывает душу в ледяные цепи непринятия. Выбивает из лёгких остаток воздуха, тихим шёпотом напоминая о простой истине - ничего не изменить. Пророк знает сей факт. Все, что уготовлено всевышним, будет непременно исполнено вне зависимости от приложенных стараний - идти против великого замысла простой человек не в силах. И коли дар говорит, что живым из стен поместья не выбраться, то таков исход и сулит ему. Остается лишь принять уготованное, позволив себе без сожалений прожить остатки мгновений и даровать Гертруде шанс на счастливое будущее, пусть и с другим человеком. Он должен, нет, обязан поставить точку на страницах прошлой истории и окончить свой век с чистой совестью, зная, что его любимая не будет обречена на муки горя и сожалений. Илай тихо вздыхает, дрожащими пальцами доставая из сумки потрепанный временем конверт; тяжелым взором смотрит на пестрящие в камине огненные языки. И тихий треск бревен звучит сродни обратному отсчету пред финальным актом прошлой жизни. Но то, что является концом для одного, непременно станет началом для другого. Мелькает на периферии сознания ненавистный вопрос о правильности собственных действий, но Пророк отмахивается от него словно от назойливой мухи и уверенно кидает конверт прямо в пламя. Знает – еще секунда промедления, и он снова низвергнет себя в бездну сомнений, оттягивая неизбежное. Илай помнит, как сейчас тот день, когда дрожащей рукой написал это письмо. Как нервно теребил края, все не решаясь отправить, и вместе с тем до скрипа сжимал зубы, пребывая в ужасе от откровения о собственной судьбе. Каждая буква и слово — все то, что было подобрано с особой тщательностью, и все то, что теперь медленно превращается в пепел, оставаясь лишь тягостным воспоминанием в недрах изувеченной души. Это письмо — первый кусочек пазла, перекроивший всю картину манящего прошлого и разрушивший все прошлые догматы подобно упавшему домино. Момент, когда Пророк не сдержался и проявил слабость, явив на своем лице терзающие душу эмоции и разрушив доселе неизменную маску спокойствия. И день, когда Илай узнал Наиба с совершенно другой стороны. Кто бы мог подумать, что изо всех в поместье именно Наемник станет тем, кто утешит его в столь нелегкий час? Обнимет, поддержит; поймет так, как никто другой. И просто будет рядом в час нужды, не позволяя полностью упасть в бездну отчаянного самобичевания. Кларк горько улыбается, предаваясь болезненно-сладкой ностальгии. Выдыхает рвано, бросая в бесчувственное пламя еще один конверт. И еще, сжигая письма подобно мостам – раз и навсегда отрезая возможность вернуться к былым временам. Медленно тлеют воспоминания о прошлом подобно пергаменту, кой нынче ласкают яркие языки пламени. Растворяются под неумолимым гнетом времени, превращаясь в пепел, что оседает горечью на истерзанной душе. И предпоследнее письмо, так и не отправленное возлюбленной, безвозвратно растворяется в огненных всполохах. Пророк чуть поджимает губы, смотря на практически пустую сумку. Внутри нее нынче остался только один конверт – прощальное письмо, что станет единственным отправленным за долгое время. Илаю хотелось бы, чтобы Гертруда никогда не получила конверт с отчаянным признанием. Никогда не увидела, как от соленых слез чернила то и дело расплывались в причудливые узоры, а дрожь в руке заставляла буквы дергаться вверх-вниз. Но уйти молча нельзя. Никак и ни при каких обстоятельствах – Илай понимает, что он обязан отправить письмо в первую очередь ради Гертруды, даруя любимой возможность обрести счастье на своем веку и не вынуждая ее сокрушаться в ожиданиях хоть одной весточки из Олетуса. И Кларк знает — коли судьба предрешена, и он ни за что не станет грузом, который будет тянуть Гертруду на дно. Пророк рвано выдыхает, обнимая себя руками, но собственные конечности кажутся чужими — ватные, тяжелые, заходятся в тихой дрожи. Будто бесконтрольно двигаются по приказу жестокого кукловода извне, да и само тело — лишь тюрьма, в которой о прутья клетки из ребер истошно бьется изувеченное сердце. Илай едва ли моргает, не сводя взгляда с прожорливых языков пламени. Улавливает каждое мимолетное движение огня, отпечатывая в голове столь сакрально важное для него событие. Он знает — многие не поймут. Не сумеют узреть всю ту подноготную, что скрывается за, казалось бы, обычным сжиганием писем. За конвертами, кои никогда не достигнут адресата и осядут жгучим пеплом на сокрушающейся в горьком сожалении сердце. И Илай никому не поведает о принятом решении — сохранит тайну, оставив тяжелую ношу о роковом выборе лишь на своих плечах. Прошлое не должно затмевать собою настоящее и тем более не должно быть тем, что не позволит будущему наступить. И если не своему собственному, то хотя бы тому, кого любишь всем сердцем — коли каждый рассвет может стать для него последним и неустанно напоминает о наступлении нового дня в битве за право жить, то у Гертруды восход солнца должен сулить собою лишь беззаботное счастье и сладкие грезы о хорошем дне. Воспоминания о былом насильно заглушаются, становясь не более чем витиеватыми строками на страницах истории его жизни. Подавляются силой воли, позволяя править балом моментным желаниям, что ощущаются сродни пиру во время чумы. Радость, счастье прямо перед распростертыми объятиями смерти — и Илай силком заставит себя улыбнуться, даже если осознание неизбежного трагичного финала заставляет колени трястись в дрожи. Только в моменты печали и отчаяния в силах осознать человек всю ценность иных эмоций — радости, счастья любви и возможности с легкой душою самостоятельно выбирать будущее, а не томиться в невыносимом страхе пред уготованной всевышним судьбою. Пророк бросает косой взгляд на старые часы. Время неумолимо близится к поздней ночи, а значит, пора возвращаться. Пока еще не слишком поздно и поместье окончательно не погрузилось в царствие Морфея, а любимый человек не потушил горелку, давеча ожидая полуночного гостя в своей комнате. На ватных ногах Илай тихо покидает гостиную, скрываясь в приятном полумраке коридоров. Не торопится, хоть и велико желание бежать как в последний раз — на это просто нет сил, покуда по телу пробегаются леденящие всполохи оглушающего осознания. Дрожащими руками Кларк обнимает самого себя. Сжимает пальцами робу с такой силой, словно норовит разорвать темную ткань на части — пусть Илай старается сохранять леденящее спокойствие на своем лице, натянутые словно струна нервы берут свое в неосознанной жестикуляции. Дорога до комнаты Наиба проходит словно под толщей воды. Весь мир вокруг будто погрузился на самое дно, сжимая голову в крепкие тиски давления и не позволяя вдохнуть полной грудью. И каждое движение — жестокая пытка, которой нет конца и края. Стук собственных костяшек о дверь едва достигает слуха. Звучит откуда-то извне, из далеких-далеких вселенных, но никак не совсем рядом, буквально перед его носом. Кларк жмурится до белесых пятен перед глазами, стараясь вернуть себе концентрацию и хоть небольшую ясность ума. Пытается удержать себя от окончательного падения в бездну самобичевания, отчаянно цепляясь за мысли о Наибе. О том, что еще секунда, и дверь откроется, позволяя ступить за порог комнаты. Сбежать от прошлого в прямом и переносном смысле, упав в объятия возлюбленного и… — Илай? Все хорошо? Пророк испуганно вздрагивает, резко возвращаясь в реальность. Пребывая в собственных мыслях и стараясь успокоиться, Кларк даже не заметил, как дверь перед ним открылась, а выглянувший Наиб смотрит на него хмурым взглядом. Как долго они так стоят? Сколько времени ждал его возлюбленный, прежде чем окликнуть задумавшегося Илая? Тысяча и один вопрос лихорадочно мечутся в голове, но Кларк не может ухватиться ни за один из них, дабы отыскать ответ. Все ускользает сквозь пальцы подобно воде, оставляя за собою неприятное послевкусие опустошения. — Илай? — Д-да, - Кларк прокашливается в кулак, стараясь унять дрожь в своем голосе, - Все хорошо. Наиб заметно хмурится, давая понять, что ни капли не верит его словам, отчего Илай чувствует себя обязанным продолжить: — Теперь все хорошо. Я зайду? Кивнув, наемник отходит в сторону, негласно приглашая Кларка внутрь. Но Илай едва контролирует свои движения — спешно заходит внутрь, спотыкается о порог и ударяется о близстоящий стул. Торопится излишне сильно, стараясь скрыться в глубине комнаты и погрузиться в атмосферу родного уголка, где можно позабыть о тяготах мире извне. Не думать, не видеть, а наслаждаться мгновением и жить настоящим, не страшась уготовленного. Но только оказавшись в комнате, Илай вспоминает, что забыл сделать кое-что важное. Письмо с прощанием все еще покоится в напоясной сумке, а планы положить конверт в почтовый ящик по дороге совсем заглушились гнетущими мыслями. Теплые ладони Наиба мягко оглаживают напряженные плечи Пророка. Плавно опускаются ниже и прижимают спиною к себе, заключая в крепкие объятия. Наиб знает — это то, что необходимо сейчас Илаю. Только тихое безмолвное понимание без неуместных вопросов, и Наиб готов быть рядом в момент, когда Пророку это действительно необходимо. Кларк рвано выдыхает, прижимается к широкой груди и прикрывает глаза. «Завтра» — в голове звучит лишь одно слово, позволяющее чуть снизить гул от роя деструктивных мыслей, — «Отправлю письмо завтра». Илай дрожащими пальцами впивается в руки Наиба. Заметно мнется, собираясь с мыслями — глубоко вдыхает, готовясь дать ответ на незаданный вопрос, несколько длительных секунд безмолвен остается, и так же шумно выдыхает, так и не решившись. И Наиб понимает — нужно прервать стенания любимого. — Потом. Расскажешь, как будешь готов. А сейчас, - он обходит Илая, вставая перед ним; кладет ладони на щеки Пророка, силясь заглянуть тому в глаза сквозь повязку, - Давай просто обнимемся и не будем думать о плохом? – Илай сжимает кисти Наиба и несколько раз быстро кивает, тихо шмыгнув. И чувствует Субедар, как первая слеза капает на его ладони, — Вот, молодец. Иди сюда. Илай вновь едва заметно кивает, охотно утыкаясь лицом в плечо возлюбленного, и до боли сильно сжимает одежду на плечах наемника. Прижимается так сильно, словно старается слиться воедино, да безвозвратно исчезнуть в крепких объятиях. Забыться, окончательно раствориться в тепле любимых рук и просто не думать о плохом хотя бы сейчас. — Не бойся, Илай. Чтобы ни случилось – я рядом, помни об этом, - Наиб говорит нарочито медленно, желая убедиться, что каждое слово дойдет до его любимого, - Неважно что произошло или произойдет, главное, что ты сейчас здесь, со мной, и никто тебе не навредит пока я рядом. — …Спасибо. Теплые ладони, что нежно поглаживают по голове и прижимают к себе; тихий бархатный шепот, напоминающий о том, что все хорошо, и сам Наиб, находящийся рядом – и Илай впервые за долгое время облегченно прикрывает глаза, расплываясь в полной печали улыбке. Пророк старается заглушить воспоминания о прикосновениях нежных пальцев Гертруды; силится заменить их на покрытые шрамами руки совершенно другого человека - на того, кто теперь делит с ним часы тихими размеренными вечерами и в чьих объятиях поутру оказалось неимоверно приятно просыпаться. И насильно забывается мелодичный голос Гертруды, едва ли не полностью заглушается бархатной хрипотцой Наиба. Тихими речами по вечерам, покуда широкие ладони кутают в теплые объятия; полными искреннего волнения обрывками фраз в матчах; томным шепотом на ушко в моменты запретного единения аль сонным бурчанием поутру, когда лучи рассветного солнца тревожат сладкий сон – каждая даже случайно брошенная фраза записывается поверх голоса когда-то возлюбленной. Все письма Гертруде давно превратились в пепел, окончательно разрывая Илая с его прошлым и освобождая место в сердце для настоящего. Для неожиданно вспыхнувшей искры запретной любви, которая теплыми руками кутает усталого Пророка в чувственные объятия и позволяет хоть на долю секунды позабыть об уготовленном неизбежном. И тихо шмыгнув носом, Илай лишь крепче сжимает возлюбленного в объятиях, обещая себе сделать каждый новый рассвет самым лучшим в их жизни.