Пока все спят

      Феликсу чудится, будто он плывёт по тёплым-тёплым волнам, которые баюкают его, погружая в туманную сонную дымку. Ему так тепло, так спокойно — наверное, впервые за последние несколько недель, мучавших стаю нескончаемыми интервью и шоу. Кажется, вдалеке слышен мягкий прибой, который играет с золотистым песком — только внезапно разыгравшиеся волны мешают омеге окончательно утонуть в сладком предрассветном сне. И это взволновавшееся море раздражает.       Ему тепло, ему нежно, у него сон с запахом вишни, и Ликсу так сильно не хочется вслушиваться в шёпот, которым волны его куда-то зовут.       «Ликс… скорее… просыпайся… должны… пока… спят…».       Феликс с лёгким раздражением всё-таки сосредотачивается на разрозненных словах и выплывает из неги, чувствует, что у уха шелестит что-то жаркое, недовольно приоткрывает глаза.       Сонная пелена постепенно спадает с глаз, и Ликс наконец-то может различить черты родного лица, неаккуратно сбитые после сна волосы, разрумянившиеся от воодушевления щёки. Взбудораженный запах вишни.       Ну конечно! Конечно это Джисон. — Ты зачем меня разбудил? — дуется Феликс. — Вставай скорее! — громко шепчет Хан прямо в ухо омеги, заставляя его, чувствительного после сна, поморщиться. — Давай, пока остальные не проснулись! — Мы куда-то опаздываем? — заторможенно интересуется Феликс, сонно моргая. — Что случилось? — Ничего не случилось! — отмахивается Хан и дёргает Ликса за руку, помогая сесть в кровати.       Феликс вздыхает, потому что ему явно приятнее было бы остаться в тепле кровати, переводит взгляд на сопящего под боком Сынмина, смотрит на Джисона. Его омега так сильно чем-то вдохновлён, что Феликс понимает: он уже, не зная ни о чём, согласился на его авантюру.       Ликс вытягивает губы, и лицо Хана тут же озаряется восторгом: он любит целоваться, но ещё больше ему по душе, когда кто-то из стаи хочет его поцеловать.       Джисон притягивает Феликса к себе на колени, жмётся губами к скуле, чуть прикусывает под челюстью, ладонью щупает возбуждённо отставленные ягодицы своего омеги. — Тихо, мы разбудим Минни! — шепчет Ликс, отстраняя от себя Джисона. — Не разбудим: он крепко спит, — отвечает Хан и губами скрадывает с губ Феликса зародившееся возмущение. — Мы всё равно сейчас уйдём. — Куда? — жарко выдыхает Феликс, вдавливаясь пахом в живот Джисона. — Увидишь, — щурится Хан и, подхватив Ликса под ягодицы, поднимается с кровати.       Феликс и не думает слезать с омеги: обнимает ногами его талию и утыкается ему в шею, целует у мочки. Джисон усмехается, наклоняется к Сынмину, поддерживая Ликса под талию, поправляет сползшее одеяло и легко гладит его по щеке. Сынмин морщится, не просыпаясь, но тут же чему-то улыбается и невозможно очаровательно подкладывает ладошки под щёку. Честно, если бы у Джисона не было интересных планов на утро, он бы остался здесь, чтобы позже занежить Сынмина до сорванных стонов. — Пошли, — мурлычет Хан и тянет Феликса в коридор. — Чистить зубы? — спрашивает Ликс, мило морща нос. — Ммм, не хочу-у-у, — тянет Джисон, пытаясь утянуть омегу подальше от ванной. — Хан-и, надо, иначе Чан с Минхо будут ругаться, что нам снова надо лечить зубы, — улыбается Феликс и поглаживает Хана по взъерошенным волосам.       Джисон вздыхает, несколько секунд изображает вселенское горе, но всё же отправляется чистить зубы. Тем более, это значит, что можно обнять Ликса за талию и прижаться к его тёплому боку. А ещё чмокнуть его в щёку измазанными в пасте губами и изо всех сил сдерживать смех, когда тот сделает страшные глаза.       Ради этих моментов Джисон согласен привести себя в порядок, даже если мысли о его планах будоражат сознание и не позволяют удержаться на месте.       Хан справляется быстрее Ликса, дожидается, пока тот умоет лицо, и бережно вытирает его махровым полотенцем. И, конечно же, целует россыпь веснушек — маленькое звёздное небо на его щеках, веках, переносице, плечах. — Я тебя люблю, — шепчет в губы, слегка касаясь тонкой алой кожи. — Всегда буду любить.       Феликс хихикает и прячет глаза, но Джисон успевает заметить и нежность, и восторг, и обожание, плещущиеся в его зрачках.       Что-то очень личное сквозит в каждом движении омег, пока они медленно целуются в ванной, пока, держась за руки, крадутся по коридору к входной двери. Стая ещё спит, и летний домик, выделенный им компанией на время отпуска, дребезжит лёгкой светлой тишиной, прерываемой только редкими звуками чьего-то сонного копошения.       Ещё только пять утра, но солнце уже выглядывает из-за горизонта и всё увереннее ползёт ласковыми лучами по листьям деревьев, песчаной тропинке, волнам, бьющимся о берег барашками нежной пены.       Феликс знает Хана долго, поэтому ему совсем непонятно, почему тот вскочил в такую рань и потащил его к морю. — Можно раздеться, — бросает Джисон и тут же ловит удивлённый взгляд Ликса. — Чего ты? Мы же на частном острове. — Мы будем купаться? — спрашивает Феликс и нервно перебирает пальцами пуговицы на пижаме, когда Хан быстро стягивает с себя всю одежду и направляется к воде. — Как минимум, — щурится Джисон, протягивая руку. — Давай скорее.       Ликс чувствует, как щёки наливаются румянцем, как ласковый бриз ласкает шею и опускается на плечи воздушным воротником, пуская по коже искристые мурашки. Он будет плавать в прозрачном море без одежды. С Ханом.       Не то чтобы он не привык к подобному: в общежитии они двое никогда не упускали момента, чтобы остаться наедине, будь это спальня, гостиная или душ — но сейчас, ранним утром, когда на пляже ещё даже нет наглых хитрых чаек, всё кажется более нежным, более чарующим и словно даже откровенным и новым. — Ну, радость моя, — склоняет голову Джисон. — Если не хочешь, можешь подождать меня на берегу.       Феликс наконец-то отрывает взгляд от своих ступней, которыми он, не отдавая себе отчёта, задумчиво выводил на песке рисунки, и качает головой.       Джисон нежен, он по-настоящему красив — так почему Ликс должен отказаться? И ладонь у него мягкая, большая — в ней ладошка Феликса кажется совсем крохотной — и его губы кажутся нетерпеливыми, жаркими, жаждущими. И особенно приятно ощущаются на ключицах и груди. — Хан-и, нас могут увидеть, — бормочет Феликс, но отстраниться не спешит. — Они же наша стая, — отвечает Хан и возвращается к мягким влажным покусываниям. — Но сейчас я хочу только с тобой, — возражает Ликс. — Чтобы никто не знал, что ты… что мы…       Теперь, почему-то, ему совсем не сложно понять, что замыслил Хан. — Ладно, — усмехается Джисон, и ловкими пальцами стягивает с Феликса пижаму, и сразу притягивает его к себе, и взрыкивает, когда чувствует, как они снизу оба напряжены от предвкушения.       Хан отступает на шаг, улыбается, потому что с Феликсом всегда хорошо, потому что его ромашка вьётся в воздухе нежными застенчивыми волнами в такт прибою, а щёки увереннее расцветают ярким румянцем. — Идём.       Омега снова сжимает пальцы Ликса, которые взволнованно дрожат, и увлекает его в сторону огромного валуна, видимо, когда-то давно брошенного здесь неведомым великаном.       За ним спокойнее, потому что из виллы и с берега их не видно, потому что море обнимает их за талию, потому что Джисон вторит волнам и, оперевшись спиной о камень, окольцовывает талию своего омеги.       Он не собирается медлить, потому что идея рассветным утром провести здесь с Феликсом время наедине, родилась ещё вчера, в день приезда, так что Хан лижет горячий жадный рот Ликса и играется языком с его выступающими клыками.       И, конечно же, Феликс мокрый. И нет, не от воды: внутри тепло и вязко — Хан мог бы греть свои пальцы в нём, если бы в животе не зудело от мысли, что можно сделать нечто гораздо интереснее. — Ха-Хан-и! — скулит Феликс, ёрзая на пальцах Джисона. — Как ты… ах!.. это при… придумал?.. Ах… хорошо!.. — Я слишком много думал о тебе в последнее время, — низко, бархатно проговаривает Джисон, тянет зубами за край уха. — Ты слишком хорошо выглядишь в коротких шортах. — Я… Я обещаю… блять!.. что буду носить их… ча… ще… Джисонни, пожалуйста, пожалуйста!.. — Сейчас, моя сладость, сейчас, ещё чуть-чуть, — воркует омега, нарочито сильно разводя пальцы в разные стороны. Он знает, что Ликс и так готов, но не может отказать себе в наслаждении послушать подольше его жалобные стоны.       У Джисона не то чтобы есть какой-то план, потому что в последние дни он только и мог думать о том, как протиснется между округлых пышных ягодиц своего омеги и будет вбиваться до темноты перед глазами. А где, как и когда, его мало волновало.       Но у Джисона определённо сильные руки, которые могут долго удерживать вес человека, поэтому он долго не раздумывает. Всего-то надо посильнее навалиться на камень спиной, подхватить Феликса под бёдра, дождаться, пока он обхватит его лодыжками, и наконец-то одним движением вбиться в жаркое мокрое нутро. — Ликс, блять!.. — стонет сквозь зубы Хан, размеренно раскачивая Феликса под всплески воды. — Ты слишком хорош, ты просто грёбаное совершенство!..       Джисон рычит что-то ещё, но сам не понимает, что слетает с его губ, потому что изо всех сил сосредотачивается на высоких воздушных стонах Феликса, его хныканье, когда Хан резче опускает его, насаживая на себя, погружая в тёплую прозрачную воду. — Я очень… тебя люблю… да, да, ах!.. я можно… хочу тебя своим… мужем… можно пожалуйста?.. — лепечет Ликс, захлёбываясь воздухом, беспорядочно тычась приоткрытыми губами в щёки, шею, уши Джисона — туда, куда может дотянуться — пока омега сильными размеренными движениями раскачивает его вверх-вниз. — Можно, ты можешь, — кивает Хан, ловя его губы, и, отстранившись, вдруг разражается счастливым смехом, потому что ничто не может быть лучше, чем понимание, что тебя во всех смыслах желает тот, кого ты желаешь всем своим существом.       Джисон успевает притиснуть Феликса ещё пару раз, прежде чем тот проскальзывает между их животами, но не обхватывает себя — трёт головку раскрытой ладонью, откидывая голову, в стонах высвобождая всё вожделение, скопившееся внутри.       Ему хочется разрыдаться, потому что с Ханом нежно, тепло, спокойно, надёжно, до писка в ушах приятно, и тёплые светлые капли, которые под сорванный стон разбрызгиваются на чужую грудь, внезапно, почему-то, кажутся жемчугом на светлом песке. — Укуси, пожалуйста, укуси! — молит Джисон, ловя предоргазменную судорогу, чувствуя, что ничего сильнее не опрокинет его через край, чем яркая боль от укуса.       Феликс хнычет, мелкие слёзы скатываются с его ресниц, когда Хан удерживает его на месте и дёргает своим тазом, чтобы вбиться быстро, рвано, довести себя до конца. Почувствовать, как расцветает сердцевидный укус под ямочкой на груди, пару раз стиснуть челюсти на косточке у края веснушчатого плеча. Утопить взметнувшиеся мысли в ликующем рыке и слившихся воедино запахах вишни и ромашки.       Они молчат, пока проживают свой самый важный момент, пока преодолевают пик чувств и эмоций. Молчат, когда внутренние звери затихают, даже когда ослабевшие после оргазма тела пробивает лёгкая дрожь. Им кажется, что слова едва ли сумеют донести больше чувств, чем тишина, улыбающаяся медовыми лучами, тонким ласковым ветром и всплесками мятной воды. Тишина, разбавленная влюблёнными ароматами цветов, тихим полётным смехом и поцелуями.       Там, за валуном, другая жизнь, а здесь у Феликса с Джисоном свой маленький мир, полный нежности и уюта, у них здесь признания в любви и трепет под рёбрами. Самые волшебные минуты наедине. Пока все спят.