to be a teacher

      Несмотря на распространённое мнение, витающее среди учеников, доктор Рацио не был лишён таких примитивных желаний, как секс.       К нему относились как к богу, почитали и глубоко уважали, хоть и он повторял из раза в раз, что всего-то является заурядной личностью, и абсолютно каждый способен познать науку и объять её. Наверное неудивительно, что фанатизм со стороны далёких личностей затронул такой аспект, как его личная, а если уж быть совсем точнее, то сексуальная жизнь.       Он, признаться честно, сообщения, обсуждающие эту тему на форуме не читал; смысла тратить на чьи-то влажные фантазии не видел, мог лишь буркнуть что-то вроде «лучше бы потратили время на домашнее задание, а не на это абсурд и ребячество». Да и что это изменит? Разочаровался бы каким-то фибрами своей души, да и только.       К счастью (или нет), в мельчайшие подробности умов особо преданных фанатов посвятил его не кто иной, как сам Авантюрин Стратагемы — со всем присущим ему манеризмом он вчитывался в эти предложения так, будто от этого зависела его жизнь. Какова жалость, что он отказался от маски актёра, а ведь она бы ему так подошла!       — Если бы у меня только была возможность оказаться с профессором Рацио в одной комнате, с глазу на глаз! Ох, его сильные мускулы, его вьющиеся волосы цвета хрустящего винограда, мм, а его глаза! Смотреть ему в глаза так страшно, но так возбуждающе… — Авантюрин поджимает губы, толкается вперёд головой и порой запрокидывает её назад, стискивая зубы, погружаясь в пучину чужих желаний достаточно глубоко, что даже Веритасу нырять за ним уже страшно.       — Сам сочинил? — он, не отрываясь от научного журнала со сводкой последних новостей, лишь скромно интересуется, совершенно никак не меняясь в лице.       Мужчина каверзно улыбается, то и дело метая насмешливые взгляды в сторону своего партнёра.       Он находил всё это донельзя забавным. Он мог бы приревновать, и действительно, дурные мысли мерзкими насекомыми заползали ему в черепную коробку, но Авантюрин старался держать одну простую мысль: Веритас Рацио не станет себя кем-либо обременять, и если бы он действительно хотел, порвал любые отношения с ним, как какой-то реферат. А раз уж он сейчас сидит и выслушивает эти анекдоты, значит, ему всё-таки каким-то закромками души интересно, что же происходит нынче у молодёжи.       Да и, между прочим, он уже ходит на терапию! Стабильно, каждую среду посещает специалиста и работает над собой так же усердно, как над каким-нибудь отчётом. Всплесков эмоциональных он не лишён, то и верно, но существует ли что-то совершенное в этом космосе вообще? Раньше, к подобному списку он причислял доктора Рацио, а сейчас уже нет.       Идеальные вещи держат за стеклом, на них только смотрят и балуют глаз, ничего более. А разве Веритас такой? С ним он может говорить, целовать его мокрые ресницы, осторожно касаться губами его мочки уха, обхватывать его талию обеими руками пока тот что-то готовит, искать в нём защиты… Пришлось заложить материализм в угоду своей любви.       Так и сейчас он откладывает свой мобильник, рефлекторно выключая его, а затем ставит на прикроватную тумбочку, укладывается на бок и игриво смотрит. Выжидает, чего-то хочет. Его блондинистые пряди взъерошены, а под глазами — силиконовые патчи; безобразные мешки под глазами нужно чем-то искоренять (здоровый сон не в счёт).       В конце концов, Веритас все эти трепыхания замечает и медленно опускает журнал на одеяло, поднимая глаза цвета не то спелого персика, не то закатного солнца.       — Авантюрин, твой эмоциональный диапазон я запомнил достаточно хорошо, чтобы сделать смелое заявление — ты чего-то замышляешь, и я хочу спросить, чего такого тебе так внезапно захотелось в… — он поворачивает голову в сторону электронного циферблата, — Десять часов и три минуты.       Он лишь расплывается в улыбке чуть шире прежней.       — Ты меня так хорошо знаешь, это поразительно! Тогда и время тратить не буду, скажи мне, ты — девственник?       Веритас Рацио хлопает длинными, тёмными ресницами пару раз, словно обрабатывая только что услышанный вопрос, совсем не понимая, какое это отношение имеет к их разговору. Но спустя проведения достаточно логичной мыслительной цепочки, ему удаётся понять в чём суть. И он даже предугадывает последующие действия Авантюрина.       — Да, я не вижу особого смысла в сексе и, признаться честно, романтических отношений у меня до тебя не было всё равно: я считаю, что это огромный и интимный шаг, разделяемый между людьми с глубокой эмоциональной привязанностью.       Забыл он только добавить то, что не очень-то и против опробовать что-то поистине новое и доселе ему незнакомое с таким близким человеком, как Какавача. Какой-то страх перед неизвестностью, тот самый, который он испытал ещё в три года, когда испугался темноты. Но тогда он просто поставил себе цель раскрыть все тайны этой вселенной, а теперь перед ним представляется небольшое сомнение.       Он боится навредить Авантюрину, или же боится навредить самому себе? А если всё пройдёт не так, как надо? Он его никогда ни к чему не принуждал, понимал и уважал его автономию, да и личное пространство — чуть ли не фундамент в их отношениях. Скорее всего, он действительно не хочет разочаровать своего партнёра, учитывая тот факт, что он ознакомлен с его нуждами.       В конце концов, об этом говорит коробочка в шкафу, хранящая великое разнообразие секс-игрушек. Как говорится, хоть подавись ими.       А Авантюрин может лишь усмехнуться и закатить глаза — не презрительно, как он это делал раньше, когда разговор заходил об ожиданиях Веритаса на какие-то обыкновенные вещи, а лишь снисходительно. Мальчишка ведь вырос в хорошей семье, с родителями, глубоко уважающими друг друга; чего тут удивляться, что он примеряет уже знакомый ему шаблон и на свои отношения тоже?       Интересно, а будь у него шанс… Нет, не время. Нужно хотя бы сейчас держать в узде свой нескончаемый поток мыслей, хотя бы разочек.       — Не видишь смысла, или не было с кем? — он пододвигается ближе, теперь щурясь, и в тёплом свете ночника, он выглядит ещё опаснее.       Причёска доктора Рацио позволить увидеть то, как краснеют кончики его ушей не позволяет, но он всё-таки отводит неловко взгляд, дуясь, подобно рыбе-фугу. О, какова благодать, что он больше не скрывается за своей каменной маской! И в прямом, и в переносном смысле.       — Если… Если ты действительно этого хочешь, Вача, то я не имею претензий, но вынужден сообщить, что я рискую разочаровать тебя. У меня нет ни единого опыта в сексуальном аспекте, я даже мастурбацией в пубертат не увлекался, чего уж говорить о сейчас. И… Я не хочу, чтобы это было сухим достижением, мне хочется, чтобы это стало нашим уникальным моментом, чувственным.       Ранее на него глядел доктор Рацио, профессор и учёный, а теперь это просто Веритас, у которого слегка горят его слегка пухленькие щёки, и кто старается подобрать достаточно слов, чтобы не падать лицом в грязь. Ну-ну, ему же не авантюру предлагают какую-то, а всего лишь заняться любовью!       — Хочешь я расскажу тебе о своём первом опыте? Давай, у меня есть в этом деле опыт. Рука набита! — он хихикает на собственную шутку, и опасения расплываются в воздухе, когда его встречает осторожный кивок со стороны собеседника, — Замечательно! Ну так вот, я снюхивал порошок с одной девочки—       Реакция Веритаса ждать себя не заставила, кажется, его сердце пропустило удар, а глаза расширились так сильно, что было готовы лопнуть от удивления.       — Шучу! Там не было ничего экстраординарного, простые прелюдии, затем уже сам секс с достаточно милой леди. Мне она хорошо запомнилась тем, насколько была нежной и чуткой, признаться честно, я даже заплакал и чуть не устроил истерику прямо в комнате, пока она ласкала меня пальцами, — Авантюрин порой смотрит в потолок, словно стараясь припомнить события давно минувшего дня, — В какой-то момент, секс уже стал рутиной. Такой же способ убежать от себя, как алкоголь и наркотики. Должен признаться, доктор, получать от него удовольствие я научился только тогда, когда мы с вами стали встречаться.       — Но разве у нас была когда-либо близость? — Рацио непонимающе приподнимает бровь, задавая риторический вопрос, не скрывая своего интереса. Слушать Авантюрина — целое удовольствие. Он может нести настоящую нелепицу, но его тон, бархатный и убаюкивающий дарит то тепло которое он, кажется, искал годами.       — В том-то и дело, что нет. Разве ты не замечательный человек, Рацио? Такая простая вещь, а я научился смотреть на неё под совершенно другим углом. То, что ранее было для меня саботажем, наконец стало удовольствием, и это то самое чувство, которое я хочу разделить с тобой. Но если наши взгляды отличаются, я хочу, чтобы ты мне сказал об этом, понимаешь? Я не хочу, чтобы ты губил себя исключительно для меня.       Последние слова звучат достаточно серьёзно, и Какавача смотрит ему в глаза проницательно, откинув всякую лесть, обнажая свою душу перед ним, парадоксально всё ещё оставаясь в своей любимой пижаме.       Веритас поджимает губы, смотрит не то на возлюбленного, то на огни города сквозь полупрозрачную занавеску.       Это не какая-то игра с особо сложными правилами, не позволяющая ему отступить. Это лишь ещё один способ выразить свою любовь, показать преданность и познать что-то сокровенное — важное для многих древних культур. Это стояло у истоков мира, а если ему что-то не понравится, они остановятся и забудут, посвятят время друг-другу и уснут, не вешая друг на друга неоправданно высокие ожидания.       Доктор Рацио кивает, смотря прямо в авантюриновы глаза, и тот мягко накрывает его пухлые губы своими тонкими, прижимается и зарывается фалангами пальцев в копну фиолетовых волос.       — Погоди.       Мужчина отстраняется, разрушая стремительно тонкую линию из общей слюны между ними, снимая патчи и откладывая их в сторону, не забыв размазать средство по всему лицу.       — Теперь можно.       Тяжёлый вздох роняют уста, когда Какавача более жадно закусывает его нижнюю губу, уже обнимая его за крепкую шею, проводя достаточно уверенно по верхнему ряду зубов, совсем теряя себя, словно это — ещё одна игра в казино.       Но Веритас не выражает никакого каприза по этому поводу. Неужто это те самые потаённые инстинкты утробно в нём урчат, когда Авантюрин вновь и вновь берёт на себя ведущую роль в поцелуе, пачкая подбородок и губы, прикрывая дрожащие веки?       В конце концов, с этим этапом они заканчивают, и доктор мысленно ставит галочку у себя в голове на сей счёт.       Друг-другу они не говорят ничего, лишь шаловливые и умелые руки Какавачи развязывают голубой халат возлюбленного, открывая вид на атлетический торс, те самые крепкие руки и сбивчивое дыхание. К его телу он прикасается осторожно, отчего доктор Рацио дрогает, но не останавливает его, помогая избавиться от лишнего элемента одежды, бегая глазами то по его лицу, то по своему медленно «уплывающему» в далёкие края, халату.       Ему слышится смешок, когда он, пробитый лёгким тремором, тянется к шёлковой пижаме и нервно сглатывает, поднимая взор на лицо партнёра.       — Я в тебя верю, доктор.       Слова звучат достаточно убедительно, чтобы расстегнуть легко поддающиеся пуговицы рубашки, и со всем трепетом стянуть её с изувеченных плеч Авантюрина. О, и почему в приглушённом свете ночника, он кажется таким превосходным?       Рацио резко пробирает воспоминание того, как он сделал его гипсовый бюст; пачкал пальцы о серую глину, уверенно и педантично прикасаясь к ней, формируя знакомые и полюбившиеся черты лица. Он никогда не говорил ему, что тот красивый, старался акцентировать внимание исключительно на том, что многие люди игнорировали, видя пред собой лишь объект. Но он был не только учёным, но ещё и доктором, видевшим утончённость и красоту Какавачи, не имея возможности рассказать о ней словами, так хоть действиями.       Тот подарок горячо полюбился ему, а посему и порой наблюдал за работающим Авантюрином в одной из комнат его просторной квартиры. Пожалуй, то был единственный раз, когда он не испытал отвращения от того, что кто-то подмечает его очарование.       Только сейчас Рацио фокусируется не на его физиономии, а на случайных шрамах, пятнах, родинках и редких ожогах, что рассыпались мириадой по уже не такому худощавому телу партнёра. Все они скрывают какую-то историю, и ему хочется прикоснуться к каждой, как к пузырю воспоминаний, лишь бы узнать тайну.       Посему они аккурат меняют позицию, нежно, и только Авантюрин роняет удивлённый выдох, как он оказывается на спине, а его пепельные волосы рассыпаются по постели и он с любопытством разглядывает лицо Веритаса. Тот же деликатно целует рассыпчатые родинки в зоне ребра, пальцами оглаживая другие шрамы, отчего сам амбассадор КММ извивается змеёй, выгибается, желая освободить себя от костей, не позволяющих ему выкрутиться в нечто невозможное.       Внизу живота завязывается узел у обоих, вот так, оказывается, порхают бабочки? Иль же это эндорфины бьют все рекорды и поток бурлящей крови стремится прямо вниз? Ответы им уже известны, а губы доктора исследуют чужой живот, щедро покрывая их влажными слезами, цепляясь за резинку брюк, медленно спуская их вниз, наслаждаясь моментом.       Цель сегодняшнего вечера — получить удовольствие, растянуть его, дать ему растаять на языке и запомнить его ещё надолго, дабы в голове всплывало оно самыми приятными воспоминаниями — пусть обжигает горло, как самый дорогой имбирь и погружает в безумство, словно шафран с далёких планет.       К горячему лбу доктора Рацио липнут его волосы, и Авантюрин не может не подметить это, резко выдыхая. Вот же, бог среди людей, Атлант! Такой идеальный, но окрашенный похотью столь безобразный.       — Ты же знаешь что делать? — он приподнимает голову, держась на локтях.       Мужчине приходится оторваться от прелюдий, дабы собраться с мыслями и надлежаще ответить на заданный вопрос.       — Понятия не имею, но я хочу, чтобы ты мне сказал, Какавача. Я попытаюсь сделать всё, что в моих силах, чтобы доставить нам удовольствие.       Лицо вышеназванного персонажа густо покрывается краской, и он вскидывает брови, нервно посмеиваясь, не веря своим ушам. И когда же он таким любвеобильным стал, а? Неужели тогда, когда единственный им зритель — звёзды в небе, да спутники?       Уже молча, Веритас стягивает штаны с партнёра, оставляя единственной преградой чёрную ткань нижнего белья. Похоже, на этом его похождения страстного сердцееда обрываются, ибо Авантюрин сам отодвигается от него, усаживаясь на колени, по-лисьи смотря на него. Любовь к контролю — одна из его черт.       — Я скажу тебе, когда ты должен будешь остановиться, Веритас. Но до этого, прошу тебя, веди себя так уверенно, будто ты докторскую по этому получил, — их роняют на одном дыхании, но голос возлюбленного звучит достаточно томно и сладко, чтобы не пожелать согласиться сердцем.       Авантюрин усмехается, и хитрый замысел не покидает его змеиных движений, очаровывающих, пленительных. Он расправляется с последним элементом одежды достаточно быстро, откладывая его куда-то в сторону, представая перед Веритасом Рацио во всём своём величии и своей слабости. У него неполные бёдра — ямочки на них делают его фигуру достаточно запоминающейся, а небольшой живот, всё ещё поблёскивающий от мокрых следов, привлекает, но нельзя зацикливаться на одной вещи. Так можно и зависимым стать, не так ли?       Ноги раздвигаются элегантно, и Авантюрин слегка горбится, заправляя за ухо непослушную светлую прядь, заставляя Веритаса усомниться в том, что удача распространяется исключительно на него. Каковы были вероятности того, что именно именно он, в этот вечер, окажется в его власти? Прикованный к его телу душой, желающий поглотить по-животному, подрывающий все основы методики и логики. О, ну лудоман! Истинный обольститель, не иначе.       Но разве он может на него злиться? Уж точно не тогда, когда Авантюрин роняет слабый стон, а его пальцы касаются уже влажной промежности. Он осторожно массирует клитор, нервно облизывая губы и оставляя их приоткрытыми.       Сердце доктора Рацио, тем временем, беспокойной птицей бьётся в этой костяной клетке, взмывая к богам, дабы те выпустили её из плена. Он никогда не касался чего-то развратного, не видел красоты в похоти. Но этот человек показал ему мир под калейдоскопом, поменял линзу в телескопе, познакомил с миром, о котором ранее никто не слышал.       С этого момента фаланги ныряют глубже, скрываются в тёплой плоти, создавая с волнительными вздохами и сердцами, бьющими в унисон особую композицию, о которой в приличных кругах даже заикаться неприлично. Какавача откидывает голову назад и вызывающе смотрит на партнёра, дразнит его и проверяет на терпение. А Веритас ведь подождёт ещё сотни янтарных эр, лишь бы раствориться в этом моменте навечно.       Нет ни стыда, ни ничего иррационального в том, что он так любит его. На самом деле, он лишь человек, а разве не человек как-раз таки и отличается любовью?       — Наверняка уже заждался, да, док? — конечности покидают ещё горячее лоно, и Авантюрин подползает к нему, жестом приглашая сменить позицию на более оптимальную, — Просто слушай меня.       Именно так они и поступают — устроившись удобно на кровати спиной, он обхватывает талию Рацио ногами, а мощными руками обвивает его шею во второй раз, ощущая, насколько он напряжён. Даже успокаивающие поглаживания по плечам и «всё будет хорошо» не помогают, но похоже, таково бытие исследователя.       В Авантюрина входят с некой опаской, и будто бы стесняясь самого себя, целуют его в губы, редко встречаясь взглядами, всё так же обильно краснея. Со временем, фрикции приносят то самое удовольствие, о котором оба могли лишь мечтать. Лишь короткие «молодец» и «глубже, быстрее, вот так» заполняют жаркую атмосферу спальни, ровно как и влажные шлепки и вдохи с выдохами.       Веритаса гладят по щеке и со всей нежностью смотрят ему в глаза, а он как щенок, не понимая что ответить, смотрит в ответ, лишь когда облизывают губы, то он целует их. В какое-то мгновение по щеке скатывается слеза, сразу же поглощаемая жадными и уже чуть опухшими губами Какавачи.       Уже через минуту или две, они оба прикрывают глаза и лица, стараясь сфокусироваться полностью на эйфории, творящейся внизу. Рацио кончает достаточно быстро, а жадная рука его партнёра тянется к своему клитору, дабы закончить начатое, да вместе с ним роняет протяжный стон и выгибается в экстазе, напоминая персонажа картины эпохи Ренессанса.       Перед глазами всё плывёт, лишь приглушённые цветные пятна танцуют, и он, покинув уже породнившееся место, неуклюже валится рядом с возлюбленным, занимая его часть кровати. От пустоты внутри Авантюрин лишь слабо скулит, но не озвучивает другой претензии по этому поводу.       Ему нравится секс. А ещё ему нравится Авантюрин во всех этюдах и красках, словах и экспозициях. И уж тем более ему нравится секс с Авантюрином, что-то на грани цивилизованного и животного, идеально балансирующего между первобытным и совершенным. Чёрт, да затуманенный разум Рацио бы целую статью посвятил всем выбросам гормонов от этого человека!       — Понравилось? — его дыхание всё ещё не восстановилось, а волосы всё так же растрёпаны, и тем не менее, это ни капельки не портит его лика.       Веритас Рацио может лишь замедленно кивнуть, уверенный в своём ответе, но похоже, на сегодня энергии уже не осталось. Им точно придётся попрактиковаться, дабы их сессии занимали больше времени, чем системных полчаса.