Drogen

Употребление алкоголя и наркотиков — не болезнь, а сложный социально-психологический феномен. Это феномен бегства от самого себя — от собственных мыслей и чувств. Но отечественная наркология не умеет и не собирается учиться возвращать человеку самого себя.

В помещении жарко. Температура, кажется, превысила 60 градусов, тяжело даже дышать, не говоря уже о том, чтобы шевелиться. Клаус лежит на диване, запрокинув голову и прикрыв глаза. Самочувствие, мягко говоря, отвратительное, по ощущениям он находится на грани смерти, балансируя на тоненькой ниточке, которая вот-вот порвется. В голове витает лишь одна мысль - уколоться лежащим неподалеку шприцем. Ягер, на самом деле, давно бы это сделал, но боль, разлившаяся по всему телу, и дикая слабость мешают даже приоткрыть глаз. Полковник в изнеможении складывает брови домиком и позорно, продолжительно скулит, благо в холодной квартире он совсем один, и никто его не услышит. Мысли беспорядочно разбрасываются туда-сюда, уловить хотя бы одну для него- неимоверный труд, Клаус оставил эти жалкие попытки ещё пару часов назад. Ему кажется, что он не может дышать, хотя если бы кто угодно сейчас стоял в этой комнате, мог сказать, что грудь немца вздымается и опускается очень-очень быстро. Ягер собирает остатки своих сил, и с трудом, превозмогая боль, поворачивается на бок, находит мутным взглядом лежащий на столе шприц и протягивает дрожащую руку к наркотику. Сознание убеждает себя в том, что все, через пару секунд наступит долгожданная эйфория, нужно лишь поднапрячься, давай, Клаус, давай, снимай колпачок с иголки… До носа дотягивается тонкий, такой до боли знакомый запах миндаля, немец предвкушающе облизывает сухие, потрескавшиеся губы и осторожно стягивает рукав кофты с левой руки. Взору открывается кожа, местами желтая, местами синяя от недавних синяков и кровоподтеков, около Вены, словно ягодки, видны уколы и маленькие ранки от дрогнувшей во время приема дури руки. Немец тяжело сглатывает и привычным движением втыкает иглу в руку, вводя желтовато-коричневую жидкость внутрь. Ему уже даже не больно. Он совсем ничего не чувствует. Желанная эйфория не наступает. По сравнению с первой в его жизни дозой, это- жалкая шутка над мозгом. Где? Где желание жить? Где яркие цвета в глазах и силы в теле? Шприц летит на пол и ударяется о деревянную поверхность с глухим стуком, закатываясь куда-то под стол, но Клаусу это уже не важно, он снова откидывается на спинку дивана и ждёт, когда «мулька» захватит его сознание, унося дальше от его вечной спутницы жизни- тревоги. Ощущения совсем не такие, как при первом употреблении. Тогда сознание не трескалось от ломки. Тогда тело хотя бы не умирало. Война оставила неизгладимые шрамы на лице Клауса, но кто же знал, что сквозь эти омерзительные раны она вопьется в самую его душу, обволакивая своей чернотой и болью со всех сторон. Скажите, кто знал, что ради избавления от страданий и тревоги ему придется приложиться к дури? Сквозь шум в ушах немец слышит звук открытия замка двери. Ему хочется вскочить и достать пистолет из-за пазухи, но он знает, что встать не сможет, да и никакого пистолета у него при себе нет, потому что его ещё давным давно забрал тот, кто прямо сейчас входит в квартиру. Ивушкин. Николай Ивушкин. Николай… вот черт. —Клаус? Ты мне не отвечал, и я пришел чуть раньше, чем планировал. Ты дома? Клаус? — парень быстро снимает ботинки и проходит вглубь квартиры, осматриваясь по сторонам. Он знает о пристрастии своего парня, поэтому все свое свободное время проводит рядом с ним, но иногда случаются такие казусы, когда он не может быть дома и контролировать желание Клауса. Сердце Ивушкина прямо чуяло, что домой сегодня нужно вернуться раньше, и ведь не ошиблось. Парень нашел Ягера, но тот уже натянуто улыбаться от нахлынувших чувств и сбито дышал. —О, Боги… — Коля кидается на колени перед немцем, хватая его за холодные руки и сильно сжимая. — Клаус! Ягер, мать твою, посмотри на меня! — У парня глаза по пять рублей, а голос очень сильно дрожит. Он с нескрываемой радостью видит, как глаза Клауса приоткрываются и он наклоняет голову вниз. Живой. Бывший полковник смотрит на Ивушкина сквозь разноцветные пятна в глазах, яркость которых режет сетчатку, тянется дрожащими руками к любимому лицу. —Коля… ты пришел, — и накрывает чужие губы своими, совсем мягко, как котенок тычется мордочкой в молоко. Николай бы и рад ответить на нежности немца, но точно не когда он в таком состоянии. Он упирается Клаусу в грудь и встает, потянув его за собой. Тот же еле стоит, шатается, но все так же преданно смотрит в голубые глаза и крепко держится за руки. Энергия в нём нарастает и Ягеру не терпится выпустить её куда-нибудь, пока он не начал биться головой о стену. Немец тянется к губам Коли, и, снова получив отказ и холодный взгляд, заметно грустнеет. —Коля, пожалуйста, — шепчет он, — Я безумно хочу догнаться, но если ты мне поможешь, я не буду. Дай мне себя поцеловать… Рука Клауса тем временем верно спускается вниз, к паху, но глаза держат зрительный контакт. Ивушкин хочет, чтобы действие наркотика поскорее закончилось, но видимо, об этом можно забыть на часа четыре минимум. Сейчас ему стоит принять решение: повестись на убедительные аргументы у своей ширинки, или настоять на своем, лишив и себя и немца удовольствия. Рука на паху вдруг резко сжимается, перевешивая чашу весов, и Коля коротко рычит, нахмурив брови. Схватив Ягера за горло, на что в ответ получает полный блаженства стон, он прижимает его вплотную к себе и заглядывает в огромные зрачки перед собой. —Хорошо, будь по-твоему. Я выполню твое желание сейчас, но взамен ты выполнишь мое, тебе ясно? — И смотрит строго, будто говорит: обмануть не выйдет. Клаус хихикает и кладет ладони на щеки Коли, поглаживая шрам в виде рогатки большим пальцем. — Как скажешь, — И снова целует. Их секс жаркий, быстрый, лишенный привычных, долгих прелюдий, но от этого не становящийся менее хорошим. Клаус, обостренный со всех сторон, становится в разв громче и энергичнее, делает все почти что сам, насаживается, выгибается, стонет, запрокинув голову и царапая плечи Коли. Последний же, пусть и в восторге от ощущений, насладиться ими в полной мере не может, потому что на душе скребут кошки от осознания того, что он трахается с наркоманом под дозой. Он точно уверен, что теперь ни при каких обстоятельствах больше не спустит глаз с Клауса, пока тот не избавится от ужасной зависимости полностью. Да, об этом стоило думать гораздо раньше, но прошлого уже не воротишь, поэтому, чтобы исправиться, Коля клянется себе, что вытащит своего Ягера даже с четвертой стадии. Да что там, даже из лап смерти. Он ни в коем случае не винит в этом немца, потому что он не виноват. Не виноват в том, что отправился на войну, не виноват в получении психологических травм, не виноват в том, что хочет забыться и уйти от них. Коля чувствует себя обязанным помочь. Поэтому, когда Ягер наконец-то засыпает, Николай обходит всю квартиру, выискивая вообще любые заначки, собирая их в пакет, чтобы потом избавиться от них. Также прячет все колюще-режущие предметы, потому что не хочет вернуться и увидеть не справившегося с ломкой Клауса. От этой мысли Ивушкина передергивает, но он быстро мотает головой и торопливо закрывает шкаф. На всякий случай перед уходом закрывает немца в комнате, и квартиру не забывает запереть на два замка. Все ради безопасности любимого. Вообще, после приема дозы сон длится довольно долго, но тратить лишнее время русский не намерен. Очень много часов Ивушкин тратит на поиски лекарств или хоть каких-то средств для восстановления организма, идет на работу, чтобы написать заявление о переходе на дом, ищет подходящего психолога и, наконец, возвращается в холодную квартиру. Убедившись, что Клаус ещё спит, Коля решает начать выведение токсинов из его организма. Приподняв рукав кофты, чтобы поставить капельницу, он дергается, потому что выглядит рука, честно говоря, страшно. Перед тем, как ввести иголку в вену, русский нежно гладит предплечье немца и легонько целует, извиняясь, будто сам лично подсовывал ему наркотики. В сердце теплится слабая надежда на лучший исход, когда парень поворачивает вентиль, пуская физраствор по капельнице. На данный момент это все, что он может сделать. Коля садится на кровать рядом с Клаусом и просто смотрит на его умиротворенное лицо. *** —Коля. Ивушкин тут же подрывается от беспокойного сна, сжимая все еще прохладную руку Клауса. Бегло осматривает того глазами, а потом слезает с кровати и садится на колени рядом с ней. Большим пальцем гладит выпирающие костяшки и взволнованно смотрит в голубые глаза напротив, благо зрачок более-менее вернулся в исходный размер, позволяя рассмотреть радужку. Клаус выглядит болезненно, устало, разбито. От такого вида самому хочется плакать. —Как ты? Ломает? —Терпимо, — Голос Клауса сильно хрипит и его еле слышно. — Коля. Прости меня. —Не извиняйся, слышишь? Это моя вина, что не уследил. Я все исправлю, — По щеке предательски скатилась слеза, заставляя Ягера взволнованно раскрыть глаза. — Я обязательно вытащу тебя, я буду следить за тобой, я помогу. Самое главное держись, хорошо? Мы справимся. Коля эмоционально целует руку Клауса, стараясь сдержать бегущие по щекам слезы. Ему безумно стыдно за то, что оставил его одного, за то что позорно соблазнился на приставания и без того изможденного тела, за то что так долго тянул с необходимой немцу помощью. Клаус гладит свободной рукой волосы Ивушкина, прижимает его голову к груди и наконец чувствует, что он не один. *** —Двести пятьдесят семь дней, —Радостно произносит Ивушкин, зачеркивая ячейку в календаре. — Это по праву можно считать твоим успехом, —Он разворачивается, подходя к Клаусу, обхватывая его за плечи и звонко целуя в нос. —Нашим успехом. Я бы без тебя не справился, — Хмыкает Ягер. Внезапно нахлынувшая нежность накрывает с головой, совсем как наркотик. Клаус дергает головой, отгоняя плохие ассоциации, и прижимается к Коле. Счастливо смотрит в его глаза и улыбается уголками губ. Чувствовать себя свободным от психологического плена в разы лучше, чем сбегать из грязных подвалов на войне. Сеансы с психиатрами помогли не только избавиться от зависимости, но и встать на ноги после воспоминаний и триггеров о военных действиях. Ко всему прочему, очень помогал Ивушкин. Как и обещал, не отходил ни на шаг, подбадривал, сдерживал мучительные порывы ломки, обнимал, целовал, продолжал любить даже взбешенного Ягера, в припадке ломающего посуду и вещи в квартире. Терпеливо ждал, когда весь ужас закончился и… дождался. Сейчас, конечно, на немца иногда накатывало, но контролировать это стало в разы легче. —Я взял отпуск на две недели. Можем съездить куда-нибудь, развеяться, — Ивушкин бубнит это в макушку Ягера, слегка покачиваясь туда-сюда и медленно поглаживая его по спине. —Хочу за город. —Значит, поедем за город. Я тебя люблю. —Я тебя тоже очень люблю.