***
Первый раз Кира пытается вывести ее на разговор, когда компания идет на заброшку. Среди развалин, битых бутылок, окурков, грязи и аляповатых граффити она смотрится настолько органично и к месту, что Кира почти уверена: они не на заброшке, а у нее в гостях. Кире просто забыли сказать, а может, Саня над ней поугарать решил. С этого стендапера недобитого станется. — Слушай, что с тобой не так? — смотреть исключительно на девушку, точнее, на ее футболку (ужасная, с котом, пуляющим лазерами из глаз и хавающим пиццу. И все это на фоне космоса. Пиздец.) идя по полуразваленной лестнице было тупой идеей. Кира феерически наворачивается и разбивает себе нахуй нос. Вопрос остается без ответа. Плюсы: отсутствуют. Минусы: разговор запорот, и она ржала над Кирой весь вечер.***
Вторая попытка вывести ее на чистую воду происходит, внезапно, в обезьяннике. Кира думает, что в этом есть что-то дохуя символичное, но что именно --- хуй знает. Кира сидит, привалившись к стене, в соседней камере горланит какой-то блятняк Саня, Ева упрашивает его заткнуться, а Кирилл с Михой пьяно подпевают. В их же камере царит вонища: помимо них здесь еще три левых алкаша. Благо, что все спящие. Катастрофа с молчаливого разрешения мусоров тасует карты, а Кира думает о том, что, возможно, они в этой камере исключительно из-за этих костлявых кистей с широкими ладонями, мелкими рисунками синей ручкой и коротко подстриженными ногтями; что их повязали за этот чуть искривленный средний палец левой руки; что так сексуально тасовать замусоленные карты в обоссаном вонючем обезьяннике --- это ебаный экстремизм. Кира отрывает взгляд от этих рук, переводя его на умиротворенное, спокойное лицо. И открывает рот. — Ты же не такая. Я же вижу, — девушка смотрит на Киру, начиная раздавать карты для партии в дурака, алкаш на лавке зашевелился, Ева в соседней камере угрожает вырвать парням язык, а Кира осознает, как тупо прозвучали ее слова. Ебаный стыд, бля-я-я-я-ть... — В смысле не такая? Козырь — трефы, на старшего, че у тебя? — Кира малость радуется возможности не отвечать вот-прям-щас, потому что, ну... Это ведь сложно объяснить. Такая — это какая? Ебанутая? Они все в компании такие, не зря же в обезьяннике сидят. — Девятка, — Кира с подозрением щуриться: карты уж слишком ебаные, подтасовала она их, что ли?.. — О, я хожу! Так “не такая” — это какая? — Кира делает глубокий вздох, тщетно пытается отбиться в этом раунде, но получает только еще больше карт. — Ну... Не придурочная. Не долбаебка, не совсем без мозгов, — Кира стыдливо тупит взгляд в карты, слыша себя как будто со стороны. Что она о ней подумала, ебаный рот... — И с чего ты это взяла, м? — во втором раунде получается отбиться, только слив все относительно крупные карты. Кира кидает пару шестерок и хмыкает. — Твои лекции про искусство, твои шутки про философию и литературу. Еще эти странные внезапные исторические вбросы “где-кто-и-когда-проебался”, — раунд заканчивается первой битой. Девушка открывает рот, но ее перебивает мусор: — На выход, за тобой пришли. Кира кивает и думает, что не зря их мусорами называют. Вовремя он, конечно, ахуеть просто. Катастрофа провожает ее поздравлением с отсидкой и сожалением о том, что не успели набить партак. Кира прощается с ней факом. Разговор сдвинулся с мертвой точки, но ответа все еще нет. Плюсы:***
Третья попытка сорвать с Катастрофы все маски выросла из сказанной ей же фразы “Бог любит Троицу”. (сказана эта фраза была во время дискурса на тему: являются ли тройнички грехом.) Киру, в принципе, можно назвать спортивной девушкой: она ходит в зал, не прогуливает пары по физре, даже курит редко. В общем, с дыхалкой и бегом у нее должно быть все нормально. И у нее с ними все нормально. Вопрос в том, какого хуя у Катастрофы с эти все нормально, если она курит по полпачки в день? Мысли, прямо скажем, странные, учитывая контекст. А контекст лучше некуда: метро, красная ветка, абсолютно пустой вагон, полпервого ночи и разбитые, блять, лица. Ахуенно, вот прямо-таки лучше, сука, не бывает. — Хочешь анекдот? — Кира переводит на девушку расфокусированный взгляд. Собирает ее лицо, как пазл: детальку к детальке; пишет ее в своем сознании, как картину по номерам. Один — красный: под носом струйка крови стекла к губам, левая бровь рассечена, кровь заливает глаз. Два — фиолетово-красный: на правой скуле набухает синяк, правый же глаз заплыл будущим фингалом. Три — синевато-бежевый: синяк под левым глазом от недосыпа, разделенный кровавой струйкой, как река бурлящим потоком делит землю. Четыре — желтовато-молочный: зубы, оскаленные в укуренной улыбке. Пять — бездонно, безвыходно черный: расширенные от адреналина зрачки. Кира собирает картинку, собирает раздробленный алюминиевой битой витраж католического собора. До Киры доходит вопрос, и, по ощущениям, на собранном витраже изображен хуй. — Если он не про скинхедов, можешь даже не начинать, — что там было про защитную реакцию в виде юмора? Кажется, Кира только что поняла в чем ее фишка. — Ну, частично про них, да. Короче, как приветствуют друг друга антифашисты? Вскидывают левую руку вниз и назад и говорят: “антизиг антихайль!”, — Кира со скепсисом смотрит на явно довольную анекдотом Катастрофу. Ну вот угораздило же ее, а? Кого попроще найти не могла, что ли? — Про холокост смешнее, особенно тот, про газ и Гитлера, — в ответ слышен веселый хмык. В таком около-позитивном молчании они проезжают Мясницкие ворота. Разговор начинается под аккомпанемент шедевра современной музыки: “Двери закрываются, следующая станция — Красноворотская”. — Знаешь, че я тебе скажу? Ну, по поводу того, что ты мне там в мусарне сказала, — Кира заторможенно кивает, мол, да-да, помню, пытаясь осознать: Катастрофа сама начала этот разговор, — Не надо всегда искать загадку, она не везде есть. Кира моргает. Переводит взгляд на движущуюся чернь за окном вагона. — Если здесь нет загадки, тогда какого хуя ты такая загадочная? — кирина надежда на правдивый, не шуточный ответ держится на том факте, что это третья попытка. А Бог любит Троицу, правда ведь? — Я не загадочная, — Кира фыркает и смеется. Пиздит, как дышит и даже не стесняется. Кошмар. — Ты? Не загадочная? Никто не знает, сколько тебе лет, никто не знает, как тебя зовут, на кого и где ты учишься или где работаешь, никто даже не знает, откуда у тебя эти ебаные прозвища. Ты, блять, человек-вопрос нахуй, — от такой пламенной речи у Киры горят только-только отошедшие от забега под названием “съебись-от-скинхедов” легкие и, кажется, щеки. Вот так вывалить все, о чем думала месяцами?.. Да и хуй с ним, не выцеживать же из нее по фразе в месяц? — Про прозвища отвечу честно, если спросишь. Про одно. В качестве компенсации за сегодня, — а Бог, кажется, Троицу действительно любит. Ну или сыпать в ответ на оскорбления гейские намеки, когда скинхедов — пять, а вас двое, не такая уж конченная идея. — Почему Фуга? — сразу после сказанного, Кира жалеет, что спросила именно это. Надо было про Мори спросить. Или про Дэн. Но слова уже вылетели изо рта Киры и залетели в уши Катастрофе. — Это типа аббревиатура. FG — Frankenstein Girl. Был у нас тогда один челик, учился на филолога в МГУ. На английской литературе специализировался. А тогда ситуевина случилась такая, я, в общем, в аварию попала. По факту отделалась царапинами, но этих царапин было достаточно много: тринадцать швов. Вот он и спизданул как-то, что я чисто девочка Франкенштейн, юморист хуев; правда, он спизданул это ин инглиш. Frankenstein Girl сократили до FG, оно превратилось в наше рашенское ФГ, а там уже стало Фугой. Вот и вся история. Ну как, не разочаровала? — Не-а. Прикольно. Я-то думала, ты рыбой-фугу траванулась и чуть не сдохла. Кстати, спасибо, что рассказала. Теперь я могу тебя хоть так называть, — Кире внезапно от этой истории стало так легко. Фуга дала ей ответ. Ну ладно, кусочек ответа. Но ведь дала. — А как ты меня до этого называла? Ну, типа в голове? Мысленно, — Кира фыркает и отводит взгляд. “Катастрофа” — вроде ничего особенного, не ванильно, да и не оскорбительно, но почему-то жутко неловко. Где-то на уровне признания в любви в пятом классе, когда вроде мозгами понимаешь, что в чувствах ничего такого нет, что чувства — это нормально и даже хорошо, но все-таки что-то стыдит изнутри. А может наоборот — снаружи. — Ну, я пошла, гудбай, амигос, спокойной ночки, сочной дрочки, все дела, — и, не дождавшись ответа, Фуга выскакивает из вагона. Кира смотрит в спину девушке через окна вагона. С ткани джинсовки на Киру смотрит луна-сыр с массонским глазом и надписью “Вы мышб?”. Отъезжая с платформы, Кира ловит себя на абсолютно счастливой улыбке и думает: “Пиздец, Кир. Это --- конечное. Дальше Бога нет, только лягушка.” И смеется.***
Кира мешком падает на табуретку задрипанной, чисто хрущевской кухни. Нашаривает в кармане кофты пачку Донского Табака. Пытается встать, чтоб открыть форточку, и чуть не падает. Н-да, с бухлом Кира явно перебрала. Блять, да где жига? В поисках зажигалке и потерянного лет десять назад смысла жизни, Кира пропускает момент, когда на кухню кто-то зашел. Замечает, только когда ей дают жигу. Поднимает взгляд — блять. Катастрофа сегодня в особенно уебищной футболке — с лобстером. Тупо лобстер с какими-то травами и лимоном на белой футболке. Пиздец. Девушка берет сигарету из пачки и Кира протягивает ей жигу, но в ответ получает лишь смеющийся взгляд и чужое лицо рядом-рядом. Вынуть у нее сигарету изо рта, взять ее лицо в руки и... Она отстраняется до того, как Кира додумывает эту мысль. Девушку охватывает волна то ли облегчения, то ли разочарования. Разочарованного облегчения. Облегченного разочарования. А разница? Да похуй. Кира переводит пьяный, мутный взгляд на мутное от разводов окно, выдыхая мутный сигаретный дым вместо бесцветного углекислого газа. Настроение такое же мутное, как и все в этой комнате. Фуга начинает кашлять, и Кира переводит на нее тяжелый, бессмысленный взгляд. Она устала. — Ну и говно же ты куришь, — и затягивается снова, не кашляя, только морщась. Кто вообще решил, что, когда маленькие девушки морщатся — это мило? Фуга похода на оскалившегося лисенка. Подранного такого. С лишаем. — Ага, — вот и поговорили. Кира начинает злиться. Эта злость такая же мутная, как и все на этой кухне, такая же необъяснимая, как девушка напротив, такая же идиотская, как решение вообще прийти на эту ебаную вписку. В течение следующей мутной, молчаливой минуты, Кира думает о съебахтунге. Серьезно, она уже в говно, план на вечер выполнен, Фугу, судя по тишине, не тянет на пиздежничетво, а значит все, что Кира может от нее получить — мутные ответы и тупые каламбуры. А мутноты тут и без нее хватает. Вон, кухня закончилась, в душу к Кире полезла. И начала литься через рот. К сожалению, словами, а не блевотой. — Ты, блять, такая дохуя интересная, знаешь? “Я не загадочная”, ага, конечно. Ты иногда такое спизданешь, как будто ты с Аристотелем лично браталась, а иногда такое, как будто ты даже началку не смогла закончить, — Кира говорит быстро, раздраженно, сжевывая буквы. Каша в голове, варившаяся все четыре месяца, что Кира знает Фугу, выливается вонючей неприглядной массой. Прямо этой самой Фуге под ноги. Разбирайся, я заебалась, — И юмор твой уебанский, и подкаты эти уебищные. И твой стиль... Господи, блять, эти футболки ужасны, просто ужасны. И ты ужасна. Еще и не признаешься. — В чем? — смотрит своими глазами-стекляшками, сверкает сквозь дым. И сам дым выдыхает совсем не по-киношному. Обыденно так, привычно. — В том, что вся эта ебанистика — это не ты, — Кира, размахивая руками, случайно прожигает дырку в тюле на окне. Блять, Ева увидит — убьет. Со стороны Фуги раздается протяжный, заебанный в край стон. — Знаешь же про анекдоты, да? В одном сборнике могут быть абсолютно идиотские, несмешные, странные анекдоты, вместе с тупыми и угарными и даже дохуя умными, на тему искусства, философии, истории. Даже анекдоты, несущие в себе какой-то важный социальный комментарий. Но это все еще один сборник. Так вот, я — сборник анекдотов. Разговариваю шутками, мемами, каламбурами. Можешь принимать все мои слова, как чистой воды пиздеж, если тебе так проще. А приеба к одежде я вообще не поняла, прикольные же майки, че ты, — Кира смотрит удивленно. Надо же, какой полноценный ответ. Но все-таки... — Это же всего лишь маска, — Фуга со стоном закатывает глаза, злобно прищуривается и тушит окурок в банке из-под каких-то консервов. — Хуяска. Ты, блять, из какого нахуй фанфика вылезла с такими речами? — все так же раздраженно вытряхивает из своей пачки длинную сигарету и несколько раз щелкает колесиком зажигалки. Бесится. А Кира тянет лыбу. Видимо, так у них и будет: одна бесится, другая лыбится. — Из макси по драмионе с главами в две страницы и меткой “БДСМ”, — Фуга смотрит на Киру так, как обычно Кира смотрит на нее. Непонимающе. А потом в глазах мелькает озорная искорка и... — Эй! Это я вылезла из макси по драмионе с главами в две страницы и меткой “БДСМ”! Мы не можем вылазить из одного фанфика! — градус абсурда этого диалога зашкаливает, и Кира тянется за бутылкой под столом, кажется там еще пол литра водяры должно быть, а то правда, че за пиздец? — Почему мы не можем вылазить из одного фанфика? — Кира делает большой глоток. Когда ты уже бухая, водка даже почти не мерзкая. Сойдет. — Чтобы Богу не показалось, что мы в этом мире слишком зависли, — Фуга отбирает у Киры бутылку и делает несколько больших глотков. У нее еще и вкусовые рецепторы отсутствуют? — Вот! — Кира щелкает пальцами, — ты цитируешь Сплина! Как после этого ты вообще можешь называть себя сборником анекдотов? — С кайфом, милая, с огромным таким, сочным кайфом, — Кира фыркает, мотая головой, а вместе с головой, кажется, мотается весь мир. Кира опирается рукой о щеку и смотрит на Фугу с ласковой, даже нежной улыбкой. И нежно-ласковым тоном спрашивает: — Тебя родители, что ли, не любили? — и хихикает в очередную сигарету. — Любили, просто они были несчастливы и слишком хуево это скрывали, — Фуга встает, чуть не падает, но хватается за столешницу, вытягивая себя на уровень среднестатистического человека. Шатаясь, топает к шкафчикам и достает две кружки. С май литл пони и с Джерардом Уэйем. Какого хуя? — Беря в учет твои прошлые слова... Это же пиздеж, да? — водка разлита по стаканам, Фуга хуярит залпом, а Кира залипает на кадыке. Он у нее такой, заметный для девушки. Кира с ужасом понимает, что это кажется ей сексуальным. Стакан резко хлопает о стол. — Ложь, пиздеж и провокация! — Кира хихикает на показную жестикуляцию. Кажется, Фуга пародирует Жириновского, — А вообще, — резкий переход от пародии Жириновского к стереотипно-соблазняющему тону заставляет Киру подавиться глотком водки и заржать, — А вообще, брать можно не только учет, можно же просто брать, м? — у Киры от смеха болят скулы, она пьяно смотрит на эти веселые искорки в глазах Фуги и... Выдыхает. Переводит взгляд в окно. Там нет символичного рассвета: все та же темень, только пару окон в доме напротив погасло. И все-таки... Все-таки хорошо. — Знаешь, а я люблю анекдоты, — в ответ слышен только веселый фырк, — И я мысленно называла тебя Катастрофой.