Бедная сковородка

Он смотрит, смотрит. Чёрт, рогов с хвостом не хватает. Буквально чёрт. Чёрная мымра, такая вся, лыбится. А я смотрю. Чертяка белодранная, выше меня на три головы; и сильная; и наглая; и хитрая; и лживая. Где их таких, долбней, выращивают? Ложка скрипит об кружку, чаёк, любимый, сейчас выльется сам собой, чисто случайно, на чертяку. Случайно. Ложка летит в чужой лоб, проклятые, чёртовые пальцы черта, из чёртовых черт, потирают чёртовый лоб, он сам самодовольно лыбится. Улыбака чертяцски шипит. Вон сейчас хвост забьёт адский по полу дранном. О, налесники горят, чертяка из чёртов жрёт все четыре прям со сковородки, даже без сматаны, если ещё не со сковородкой рыжей. Чёртов чертяка саможуй, сам себя сожрёт. – Ты меня не хочешь, – Черт жуёт, своими клыками клацает, неся ахинею хаосную. – Я расист, – Черт чёрный-белокурый, жрёт уже и сковородку бедную. Сам он, Саймон, что-то наоборот ханжи, ведёт грубо, на самом деле вежлев, как это? Подрываюсь, выдергиваю столетнюю бабуську со рта улыбающегося и бью по голове: – Зараза, – Проклинаю, притворяюсь пулеметом с рандомом вместо пуль, в черта летит лопатка, а потом и вилка; сахар; соль; тарелка. А черт чёрный, в тени скроется, – не выколишь. Держу легендарную сковороду, на красотке следы от зубов. Как только черт появляется, летит красавица в чёрта, а чёрт не пальцем деланный, как закрутит фигурой в чёртовом урагане, носочком как балерист встанет, схватит за задницу, и тут уж целая стенка с скафчиков имеет риск полететь в черную ненасытную морду. Тот тянется к шее, бледной, сам человек стонет, хватается за белые волосы. Вот какие клыки, лижут кадык, лижут ушы. Щеки алеют, пока чужые, – белеют. Хвататься за маленькое женское тело, или за мужское которое слишком... Мужское, это совсем не то, что хвататься за чёртовую спину. Да, сильна, и мышцы рельефные, широкая, а плечи то совсем –двуметровые, но серовно есть в этом что-то уж точно не гомосексуальное, ну в Брана хуй есть, рабочий. Но тот черт, а если точно – то ублюдок, а если формально, – то тень соткана из войда фалопасса психического прототипа класса Кетер первый класс. Первый клас это типаж, о-о-очень не безопасных аномалий, которых фонд, или вообще все такого типа организации вместе взяты, слабее в раза так в сто. Класно что меня оприходывает прям на столешнице такой крутой чертяка. За сковородку Саймон его не простит. А в ответ, что кусают за щеку, кусаю за ушы. Лапает, собака сутулая. Дать дёру не получится, как побегу, так нагонет, но, и смысл убегать если нравится? – Демонское отродье, – Рычит Саймон когда тень рвёт прямо на груди футболку. Фига з два, сам он сильный, накачанный. Типажа такого что на фоне здохляков –качок, на фоне качков – просто сильный мужик. Ну к чему я веду... У него есть малая, ну совсем малая, упругость. В груди ну прям парочку сантиметров, ну чуть-чуть, ну мало-... Ой блядь! – Эй, не трожь, – Чужие пальцы сжимают м'яз так сильно, что было бы у Саймона на сюр меньше мужества, звизгнул. Если бы не заорал. Сжал грудину — как жопу. – Почему же ты такой грубый? – Погрустнела тень, схватила налестника кулаком мордой. Заслужено. – Я тебе не женщина, – Рычит как напуганный кошак перед дохлой рыбой. – Я думал геи, – женщины только с мужскими гениталиями... – Не хотя тревожить уж слишком гениальный разум имбицила, спросил: – Ты где во мне гея увидел? – Приподнимает бровь Саймон, звучит глупо но он вылезет на гору с раком и наплюет на каждое мнение что его задница для мужиков. Ну как... Не для человеческих... Но это особо ничего не меняет! Он не гей! – А, – Понимающе тянет Бран, забираясь под порваную футболку к ключице, говоря как агнец божый (иронично), – хорошо. Какая же он иногда умница, сказал бы тот «но», зарезал бы, ему ещё не хватало говорить с космически психической херью чёрно-белой о своей ореентации. Его лапают за бедра, за (опять?) грудь, потом тянут в спальню, там типо по лучше. Хоть Саймону не будет лучше если даже на райском ложе с девицей ангелицей-девстеницой. Ему то по сути не чего в её всажать, разве что, пальцы и язык. Аккуратно, снимают штаны, наконец-то влагилище чувствует холод ветра. – О, Алый, – Тело растекается по кровати в немом удовольствии, истома берёт верх, заставляя тянутся, растягивая мязы. Бедра автоматически раздвигаются шире. Вообще, у него там все красиво. Будто можно было по другому, все брекнет, хочет терение, но в тоже время. Саймон не хочет слышать ни слова о предохронении, ни смазать ничего. А когда белобрысый хочет что-то сказать, то его перебивают: – Просто всади его в меня и всё. Бран так и делает. Дебил сидит не двигается, а единственный отросток к которому Саймон чувствует пассию, придательски и внутри, растягивая и плавля все к чему прикасается, но черт возьми и не двигается. Что же за проклятие то такое? Слава богу что у него дошлость на высоке, о Алилуя.