Dacryphilia

Ярик не может сказать точно, когда это начинается. Оно просто есть внутри, незримо присутствует с далёкого детства. Это необъяснимое чувство. Дурацкая, непонятная склонность, которую он изо всех сил старается прятать. Просто потому что… Это странно. Люди о таком не говорят. Он не может сказать точно, когда это начинается, но может привести совершенно конкретные воспоминания. Кажется, начальная школа. Коридор, залитый тёплым майским солнцем. И строгая учительница, отчитывающая непутевую одноклассницу, умудрившуюся лишиться портфеля со всем содержимым. Несколько мальчишек на пару лет старше отобрали его и в буквальном смысле смыли в унитаз. Не вытащить не замаравшись. Девчонка ревёт, размазывая по лицу слезы, и бесконечно твердит, что не виновата, но несправедливость мира проявляется уже тогда — портфель увели хулиганы, ругают её. И Ярик конечно же всей душой сочувствует горю и, будь он покрепче, ну, скажем, раза в четыре, точно бы вступился. Но он мелкий, чуть ли не самый мелкий в классе, его самого вместе с этим портфелем в унитаз спустят. Поэтому он только стоит и сочувствует этой глупой несправедливости. И смотрит. Не может почему-то не смотреть на блестящие на щеках девчонки слезинки. И чувствует тепло на кончиках пальцев. Это красиво. Не смотреть невозможно. О том, что подобное, вообще-то, считается странным, Ярик узнаёт много позже. А ещё осознаёт, что тепло это от кончиков пальцев распространяется дальше. Он растёт, пряча это чувство внутри. А потом в его жизни появляется Саша. Ярику на тот момент каких-то сопливых девятнадцать лет. Они знакомятся на каком-то кастинге в театре, совершенно случайно сойдясь на том, что оба исполняют арию Христа из небезызвестной рок-оперы. А потом всё закручивается быстрее, чем снежный ком. Саше двадцать пять. Саша взрослый совсем, кажущийся очень серьёзным и опытным. У Саши за плечами институт. Несколько лет выматывающей нелюбимой работы, даром что артист, выживать как-то надо. А ещё он красивый что пиздец. Саша выше его не сильно, но шире в плечах и раза в два уверенней. У него глаза зелёные-зелёные, хитрые, с каким-то отдалённо азиатским разрезом. Что смешно, учитывая его же любовь к японской культуре и аниме в частности. И губы невозможно пухлые для парня, Ярик таких губ, положа руку на сердце, и у девчонок-то не особо видел. А Саша, вот, рядом, улыбается, растягивая эти самые губы в очередной улыбке так, что на щеках ямочки проступают, немедленно скидывая ему возраста как минимум до Ярикова уровня. И Ярик — тощее нечто со впалыми щеками и большущими выпученными глазами, патлатый как самый заправский рокер, — влюбляется практически мгновенно. Вернее, любовью, этим пафосным словом, он тогда возникшее чувство не называет. Саша просто будоражит, рядом с ним кровь по венам будто бы быстрее начинает носиться, и тепло становится. На него хочется смотреть, за него хочется держаться — в буквальном смысле. Он Ярика, неопытного, но горящего как целый спичечный коробок, подталкивает, направляет и поддерживает — большой палец вверх вскидывает, мол, всё будет хорошо, мелочь, прорвешься. И Ярик упорно рвётся туда, к своим мечтам о больших сценах с парчовыми алыми занавесами, оркестрами огромными и ворохами цветов в руках. Осторожно оглядываясь на Сашу, прорывающегося вместе с ним, бок о бок, и лишь несмело мечтая ненароком переплести с ним пальцы. Они зависают на Сашиной съёмной квартире в Питере чаще, чем нужно было бы. Иногда репетируют, друг другу исполняя арии, готовятся к кастингам и уверяют друг друга, что вот сейчас — самое время. Выстрелит. Получится. А иногда самозабвенно рубятся в Сашину же приставку, бесконечно кроша друг друга в Теккен и Мортал Комбат, никогда не стесняясь в выражениях и действиях. И Ярику тепло от этого всё так же, потому что Саша принимает, кажется, его, вот такого мелкого, как равного. А потом Саша плачет. И всё летит в бездну быстрее, чем Ярик успевает опомниться. Получается как-то очень глупо. Они допоздна засиживаются над приставкой, а потом потрошат холодильник и заваливаются на диван, бездумно включая телевизор и залипая в подвернувшийся ситком. Ярик даже за сюжетом толком не следит, просто лениво жуёт чипсы. А Саша в какой-то момент начинает хлюпать носом. Оборачивается Ярик только на этот звук, чтобы совершенно ошалело обнаружить его с красными от слез глазами и не менее красным носом, уткнувшегося в экран телефона. — Саш, ты чего? — Ярик даже не уверен, что имеет право спрашивать, и мысленно начинает отсчёт до того момента, как тот в своей привычной немного грубой манере предложит ему выместись вон. Но Казьмин внезапно только морщится тяжело, ладонью свободной лицо трет, пытаясь прикрыться и качает головой. У него губы трясутся и слезы текут, кажется, вообще не переставая, но он явно отчаянно пытается совсем уж не реветь. — Саш, ну Сашк, что случилось, эй? Ярик подрывается с места, скидывая пачку чипсов прямо на диван, несильно заботясь о том, что крошки просыплются и Саша точно потом заставит его их всё до единой из обивки выковыривать. Сейчас это не важно абсолютно. Он ближе придвигается, за локоть Сашу тормошит, пытается в лицо и одновременно в экран телефона заглянуть, а тот ладонями закрывается только. — Да ничего, блин, Ярик, отстань, — выходит совершенно неубедительно и гнусаво. Он пытается руку Ярика, костлявую, стряхнуть, но в цепкости тому не откажешь. Он вцепляется почти намертво, лишая Сашу какого-либо шанса освободиться и смотаться. И тот сдаётся удивительно быстро. — Боже, это тупо так, пиздец просто, — Саша снова носом хлюпает, жмурится. — Подумаешь, блин, ну отказали, первый раз как будто, да похер вообще. И в полное опровержение собственных же слов громко всхлипывает, слезы по лицу растирая рукавом домашней толстовки. Ярик дышать боится. У Ярика внутри всё спирает, сдавливает, и он вот совсем-совсем, честно, не знает, что делать. Это же он тут юный и нестабильный, это же он обычно вот так Сашке у того на кухне где-нибудь, а если припрет, так и в трубку телефонную недобитым актёром воет, жалуясь. На несправедливость, на неудачный кастинг, на несостоявшуюся репетицию или вон того мудака в баре. — А я развёл тут… Я уверен был, ну вот прям чувствовал, что сейчас — выстрелит. Получится. Дебил, — Саша губы кривит, подтянутые к груди колени руками обнимает и ревёт уже совсем по-настоящему. По-мальчишечьи отчаянно. А Ярик внезапно малодушно думает, что даже не верил, что Саша умеет. Вот так, глупо, совсем не по-взрослому. Из-за очередного дурацкого проваленного кастинга. Сколько у него их было за последний месяц, а за полгода? Они оба, честно, даже не считали, отшучивались обычно, едко высказываясь о каждом, кто недовольно кривил лицо и уверенно вычеркивал Сашку из списка. И пробовали снова. Оба. Кажется, никто из них не предполагал, что всё закончится именно так. На диване в коммуналке, под аккомпанемент тупого ситкома. — Сашк, да ладно тебе, подумаешь. Ещё будет, ты ж сам говорил. Саш, ну не плачь, а? — звучит как-то совсем не успокаивающе, но ничего другого он придумать не может. А Саша расклеивается совсем и внезапно совершенно Ярика не стесняется. Мешая слова со всхлипами, костерит на чем свет сначала тупую комиссию, потом неудачное стечение обстоятельств, дебильную постановку, которая, вообще-то, того и не стоит, плавно перетекая на себя самого, свою бездарность и тупое желание лезть туда, где ему, очевидно, не место. Вишенкой на торте он объявляет себя старым и потерянным для профессии и обещает погуглить билеты до Нижнего Тагила, откуда и высовываться не стоило. У Саши от слез глаза совсем красные, нос и губы опухли, оттого что он безостановочно трет их рукавом, и это совершенно точно не выглядит эстетично. Но Ярик сидит, затаив дыхание, кивает только и не может прекратить смотреть на Сашкино зареванное лицо и перестать думать, какой он красивый. Вот так, в моменте. В этой секунде уязвимости. В животе теплеет и сворачивается что-то, довольно урча под рёбрами и ниже. И Ярику, честное слово, потом будет стыдно за это чувство, за то, что Сашке, вообще-то, плохо, у Сашки, совершенно очевидно, нервный срыв, а он сидит и пялится как идиот, ничего толком не предпринимая. Тут уж одно из двух: уверенно поддержать или валить к чёрту. Ярик не делает ни того, ни другого. Всё это перенапряжение, ерунда, со всеми бывает, говорит его подсознание. Но в тот момент скорлупа уверенности, та напускная прочность и жёсткость, которой Саша долго и упорно себя от Ярика отгораживал, даёт первую трещину. А глупое, трепещущее в груди чувство влюблённости крепнет и оформляется. Они не говорят о произошедшем ни на следующий день, ни после. И Саша явно благодарен Ярику за то, что тот и сам не поднимает эту тему. Всё остаётся как прежде. Спустя месяц, два, десять… А Ярик растёт. Взрослеет. Обрастает опытом, копит уверенность в себе. И в один прекрасный момент ловит в зеркале взгляд взрослого молодого мужчины. Невысокого, что уж поделать, ростом природа не одарила, всё ещё худощавого, но уже совсем не хрупкого. Скорее жилистого, проворного, как натянутая пружина, готовая раскрутиться и смести вместе с собой всех, кто попадётся под горячую руку. У него внезапно расправляются плечи, словно с них падает, постепенно обваливаясь, неподъемный груз детских тревог и комплексов. И глаза загораются ещё ярче, ещё острее. Юношеский азарт сменяется взрослой уверенностью в себе и своих силах, желанием карабкаться выше, дальше, пробовать новое, ошибаться… Но никогда не опускать руки. У Ярика теперь своя большая надёжная команда. У него бесконечные амбиции и вдоволь развившееся искусство добиваться своего. У него концерты — свои, по несколько раз в год. И концерты для коллег и друзей — не меньше. А Саша… Он вроде бы меняется тоже. Он теперь востребованный артист, покоряет Московские сцены. Толпы поклонников, ведущие роли в театрах. Вот только если сам Ярик с каждым годом взрослеет, мужает, Сашка не взрослеет как будто ни на день. Словно ему всё те же далёкие двадцать пять. Он, напротив, даже худеет прилично, от чего давно перестаёт казаться большим рядом с Яриком, они почти равняются. Разве что в росте Ярик так немного и не догоняет. У него скулы заостряются, и все черты лица словно становятся ещё более выразительными, даже немного кукольными. Одни губищи чего стоят — этого не отнять, Ярик до сих пор на них залипает совершенно нездорово. А ещё волосы отращивает длиннее, чёлка теперь почти до подбородка, и только ленивый не шутит про возвращение две тысячи седьмого, а ещё сошедшую с листов манги анимешку. Стиль тоже неуловимо меняется, в гардероб незаметно прокрадываются всё более оверсайзные и всё чаще чёрные вещи. Конечно, нортоновские мантии Саша всегда любил, но количество их начинает постепенно зашкаливать. Как и безразмерных худи. Ярик, конечно, Сашу знает слишком хорошо. Годы плотного общения не проходят даром, и панцирь той уверенности в себе, что Ярик увидел на Саше в первый день знакомства, давно пошёл глубокими трещинами и кое-где раскрошился. У Сашки комплексов куча — была тогда и осталась сейчас. И как это ни парадоксально, с возрастом их меньше не становится. Они, напротив, с приходящей популярностью словно вылезают наружу, обостряются и мешают. И все эти мешковатые вещи… В контексте этого Ярику кажутся чуть ли не само собой разумеющимся. Ярик просто тихо благодарит судьбу и самого Сашку, что тот со своими загонами хотя бы не лезет под нож пластического хирурга, нос, например, уменьшать. Да и худоба, как Ярик потом осознаёт, тоже берётся не из ничего. Несколько неосторожных фраз, саркастичных подколов над самим собой с Сашиной стороны, и всё становится кристально ясно. Всё это вкупе действует странно. Непривычно. И в один прекрасный момент Ярик вдруг осознаёт, что смотрит на Казьмина по-другому. Не так, как много лет назад. В те далёкие годы, когда Сашка был старшим, авторитетом, опытным уже, по сравнению с ним, малявкой, артистом, Ярик за него держался. Сашина кажущаяся уверенность его самого не раз выручала. И провалы воспринимались легче, ведь всегда рядом был тот, кто поможет. Подскажет и направит. Теперь же всё чаще он ощущает странное, внезапное желание заботиться самому. Ненавязчиво фыркнуть на очередное мимолётное замечание про собственную внешность или, Боже упаси, профпригодность. То, что даже глупые комментарии в интернете на самом деле того задевают до глубины души, Ярик тоже узнаёт только со временем. Саша, конечно, бесится по этому поводу. Что ни говори, за несколько лет они успевают много чего пережить и перетерпеть. Крупная ссора, после которой они не общаются без малого несколько месяцев. Карантин, на котором оба буквально сходят с ума и открывают в себе много нового. Но оба неизменно возвращаются друг к другу. Как и раньше, идут плечом к плечу. И Ярик, как и прежде, на Сашу смотрит восхищённо. По-другому, да, но с тем же трепетом и желанием. И вместе с тем смирением. Он ничего не ждёт, уже давно, он честен с собой. А потом случается чудо. Как-то безумно глупо и пафосно прямо на сцене Ярик случайно пересекается взглядом с Сашкой. И обмирает, на считанные мгновения возвращаясь в тело того неуклюжего нестабильного пацана. Потому что ловит на себе Сашин взгляд. Такой, каким он сам много лет смотрел на него, сначала из зрительного зала, ловя каждый жест, каждый взмах увитых красивыми венами рук, а потом и рядом на сцене. Этот взгляд — не просто восхищение. Этот взгляд — пытливый, заинтересованный. Сашка замечает его как будто постепенно. Что это, Ярик понять не может. Но жесты, взгляды, мимолётные касания… Сашины глаза буквально сигналят ему зелёный свет. При том что резкости, напускной грубости и сарказма в его поведении не убавляется ни на грамм. И Ярик всё ещё боится подступиться. Поверить не может, делает шаг вперёд и отступает. Не может найти нужный момент. И всё случается просто, быстро и до смешного нелепо. Они оба трезвые ровно настолько, чтобы совсем уж не наделать глупостей, не отлипают друг от друга весь вечер на какой-то вечеринке по случаю открытия, или закрытия, черт его разберёт, какого-то Сашкиного спектакля. Они глупо хихикают как два подростка… А потом самозабвенно лижутся у дверей в уборную, не потрудившись даже ввалиться внутрь. Театральная тусовка тем и хороша — здесь действительно всем наплевать. У Сашки губы точно такие, как Ярик представлял себе все эти годы. Полные, тёплые и сухие. Их безумно приятно прихватывать зубами, раскрывать и языком обводить, увлажняя, нетерпеливо толкаясь в рот. И всего Сашку, такого взрослого, такого недосягаемого, присваивать оказывается ещё круче, чем в самых смелых мечтах. Тогда же Ярик узнаёт — у Сашки оральная фиксация настолько сильная, что он почти умудряется кончить, пока стоит на коленях в тесной кабинке и Ярику отсасывает. По своей же, между прочим, инициативе. А ещё обнаруживает интимное местечко под нижней челюстью, когда самозабвенно трахает его рот, прихватив ладонью за шею, от прикосновения к которому Сашу развозит быстрее, чем от выпитой порции текилы. Ярик кончает прямо ему в рот, пачкает губы и подбородок, и Саша вот так просто глотает, ещё и губы облизывает. Ярик через секунду уже сам на колени рядом стекает, не может удержаться и тотчас же большим пальцем Саше по губам водит, с нажимом, собирая белые капли, а другой рукой тянется и просто сжимает через ткань свободных штанов его перевозбужденный член. Саша кончает мгновенно, конвульсивно вздрогнув и закатив глаза. Ярик буквально пальцами ловит вибрацию стона на его губах. Ярик Сашу на полноценный секс разводит ещё спустя три месяца. Ему Сашу взять хочется до трясущихся коленок, хотя в целом он вообще не уверен, что не огребет за такое предложение. Оно кажется слишком смелым и отчаянным. Тот морозится вначале, хмуро фыркает, но не отказывается, а потом достаточно жестко замечает, что для подобного опыт нужен, не маленький, вообще-то, и понимание, как и что сделать правильно, чтобы ему, Саше, тоже удалось получить удовольствие. Не одному же Ярику, в конце концов, кайфовать. К счастью, опыт у Ярика есть. В конце концов, за те годы молчаливого воздыхания на Сашин светлый лик, он тоже не сидел сложа руки. У него и девушки были, и парни, и даже жениться он в какой-то момент хотел. Слава богу, не сложилось. И Саша сдаётся. Это дикость, какой-то безумный сон, — кричит Яриково подсознание, когда Казьмин перед ним прогибается в спине, задницу приподнимая. Когда ноги расставляет широко. Разрешает. Ярику тогда кажется, что он выиграл эту жизнь. Сначала где-то на подкорке Ярика жжёт глупая обида — Саша чересчур легко поддаётся. Принимает его, почти не морщась, слишком правильно расслабляясь в нужный момент и поясницу прогибая. Краснеет ушами слегка, но, кажется, не испытывает того непреодолимого стыда, какой, по-хорошему, должен был чувствовать. И Ярик прекрасно понимает, что наверняка у Саши не первый. Но глупо отрицать — Саша красивый, успешный, у Саши от поклонниц и поклонников отбоя нет, конечно же, он не станет отказывать себе во всевозможных способах получения удовольствия. Осторожный сначала, Ярик всё равно безумно боится Саше навредить, больно сделать. Он его под бёдра придерживает, медленно внутрь толкаясь и умирая от того, какой Саша тесный, горячий… Его. Господи, тот самый девятнадцатилетний мальчишка из прошлого внутри него сейчас бьётся в истерике. Мог ли он когда-то подумать, представить хоть на мгновение, что его взрослый, такой недосягаемый Сашка будет раздвигать перед ним ноги? От осознания этого срывает крышу, а следом и тормоза. — Боже… Какой же ты… Саш… Ох… — Яр, блядь, просто заткнись и трахай. Саша рычит, простынь в пальцах комкает и просит ещё, глубже, сильнее. Ярик втрахивает его в матрас до разъезжающихся коленей. Оставляет на бёдрах и пояснице тёмные пятна, которые на утро превратятся в синяки, под грудью подхватывает, нещадно царапая ногтями, и берёт так, как никого и никогда в своей жизни. Так, как подсознательно всегда хотел. То, что Саше вот так, жёстко, нравится, становится каким-то безумным открытием. Открытием и благословением, потому что Ярику и самому тяжело контролировать себя рядом с ним. Будто вместе с успешным продюсером в нём просыпается и активный собственник. У него в яйцах звенит, а в голове новые звезды взрываются, когда Саша стонет его имя своим музыкальным, пронзительно высоким голосом. И кипятком обваривает от того, как Саша ему позволяет себя по кровати распластать, запястья в ладонях сжать и придавить к матрасу. Он Сашку присваивает буквально. А потом, когда всё заканчивается, Саша лежит рядом, устроившись головой у него на плече, щекочет пушистыми волосами шею и грудь и выглядит таким умиротворенно довольным, что Ярику только руку протянуть к столику да закурить бы, как в самых дурацких вестернах, где главный удалой герой, наконец завоевав сердце красотки, лежит с ней после бурной ночи и чувствует себя победителем. Только Саша не красотка, а Ярик далеко не герой. А жизнь не вестерн, и даже не глупый ромком. В жизни всё куда сложнее и белые полосы всегда сменяются чёрными. Они ссорятся. Но уже не как лучшие друзья, которым бы просто послать друг друга подальше и разойтись. Они ссорятся как настоящая пара, и Ярик, честное слово, офигевает от того, как всё происходит в этот раз. Они, конечно, вместе не живут, их вообще жизнь по разным городам давно размотала, но это не мешает им теперь останавливаться друг у друга на недели и больше во время приездов на мероприятия. И здесь ничего не поделаешь — не уйдёшь, хлопнув дверью, в тёмный зимний Питер с ледяными ветрами и сугробами снега. Простыть — раз плюнуть, а потом пиши пропал голос. Поэтому Саша вполне ожидаемо остаётся, и они уже совсем не ожидаемо орут друг на друга добрых полчаса. Вернее как, орёт, скорее, Саша. Достаточно мерзко визгливо, между делом отмечает Ярик. Сам он пытается давить скорее грубыми аргументами и поддевает совершенно мастерски. Вот только к примирению по, казалось бы, совершенно глупой проблеме их это ожидаемо не толкает. Скорее наоборот. Саша злой как черт. Бесята в глазах скачут, между бровей залегли глубокие складки, а скулы покраснели. И в былые времена Ярика бы это точно остудило. Он бы сдал назад, втянув голову в плечи, и скорее всего признал бы себя виноватым во всех смертных и не только грехах. Очевидно, запоздало думает он, именно поэтому раньше их ссоры никогда не бывали такими уж страшными. Ярик просто капитулировал. Но не в этот раз. Все заканчивается тем, что Саша таки порывается вылететь в ночь, даже не нацепив шапку и наспех набросив на плечи куртку. Ярик ловит его у двери, кажется, вообще растеряв страх, буквально за шкирку как шкодного кота втаскивая обратно в квартиру и ногой захлопывая дверь. Причем далеко не атлетичная комплекция ему совершенно не мешает это сделать, но он даже не успевает поразиться собственной откуда-то взявшейся силе. — Ты совсем охуел, Баярунас? — орёт буквально ему в лицо Саша, кажется, в конец озверевший от таких выкрутасов, а потом совсем не иллюзорно бьёт кулаком под дых. Так, что на мгновение темнеет в глазах и кажется, что сознание вот-вот отъедет. Это пиздецки больно, и Ярик сгибается пополам, зажмурившись. Но дыхание возвращается с притупляющейся болью, и когда зрение проясняется, Ярик понимает, что в коридоре Саши уже нет. Колет в мозгу, что тупой Казьмин, очевидно, таки свалил в ночь, и подсознание зло желает ему заработать как минимум простуду. Однако, бросив взгляд в тёмный проём кухни, он с удивлением замечает скрючившуюся над столом фигуру. Ярику бы по-хорошему сейчас просто уйти в комнату, хлопнув дверью, и прервать конфликт на этой опасной ноте. Но уязвленная гордость не позволяет, и он решительно шагает вперёд, намереваясь… Что намереваясь, он так и не успевает решить, не будет же он, в самом деле, Сашку в ответ бить? Только мордобоя им не хватало сейчас. Только подумать ему так и не дают. Казьмин дёргается будто бы ему навстречу, но, вместо того чтобы совершить очередной выпад, он какой-то ломаной куклой вдруг валится на табурет возле стола и утыкается лицом в ладони. — Блядь, Яр, прости… Я не хотел, правда… Не знаю, что на меня нашло… — он сипит сбивчиво и глухо, трет ладонями виски, запускает пальцы в волосы и с силой их сжимает, так, что это, наверное, больно. Ярик замирает рядом, сбитый с толку такой внезапной переменой и растерявший весь боевой настрой. Саша тяжело, шумно дышит и сжимается весь как будто под грузом собственной вины. В солнечном сплетении всё ещё болезненно тянет от тяжёлой встречи с кулаком. Ярик неосознанно трет место удара раскрытой ладонью, отчаянно пытаясь вспомнить, почему началась эта тупая ссора. — Ладно. Всё, проехали, — коротко произносит он, пытаясь утихомирить внутри голос, взывающий к справедливости и честному реваншу. — Спасибо, что не по лицу, у гримеров бы точно были к тебе вопросы. Саша отрывает покрасневшее лицо от ладоней и смотрит на него побитым зверем, затравлено и так виновато, что не смягчиться невозможно. И мерзкое, так тщательно подавляемое внутри чувство расползается в животе теплом, довольно урча, когда Ярик замечает начинающие краснеть глаза и влагу на ресницах. И в этот раз он почти не чувствует за это ощущение вину. — Господи, не реви только, — говорит он, впрочем, скорее для галочки. — Это меня тут, вообще-то, избили незаслуженно. — Не реву я, — Саша отворачивается, пальцами быстро глаза вытирая. Потом добавляет снова очень тихо: — Прости. Они мирятся бурно, как и всегда, спустя буквально полчаса в спальне. И Саша непривычно тих и покладист, даже не ворчит и не возмущается, когда Ярик выбирает такую неудобную для его вечно болящей спины позу, молча только подтягивает к себе и подкладывает под поясницу подушку, позволяя собственные ноги Ярику на плечи забросить. Тот вечер становится словно каким-то спусковым крючком. Долго сдерживаемые желания вырываются на свободу, и Ярик даже сам не сразу осознаёт, что делает. Он начинает провоцировать. Не задумываясь даже, не совсем отдавая себе отчёт в собственных действиях, он упорно Сашу будто бы доводит. На и без того натянутых по жизни нервах играет. Сначала осторожно. Ярик тащит Сашу в кинотеатр на какой-то дурацкий безумно жалостливый фильм. Но добивается лишь того, что сам под конец заливается слезами, явно не рассчитав собственные силы и переоценив твёрдость характера. Сашу же, напротив, подобным пронять оказывается куда сложнее, он только на самого Ярика снисходительно так косится и явно с трудом держится от того, чтобы глупо не подшутить. Зато музыка, напротив, действует почти безотказно. И Ярик этим беззастенчиво пользуется. Ненароком ввернутая в концертную программу песня, опытным путём проверенная на предмет выведения на эмоции. Ярик знает, у Саши бывает. Торкнет, отзовётся где-то внутри, и вуаля — со сцены он выходит с мокрыми от слез глазами и нервно дергающимся подбородком. Собирается он, конечно, тоже достаточно быстро, приходит в чувство и даже глупо отшучивается. Но этих нескольких секунд бывает достаточно. Кончики пальцев теплеют, в животе горячо, странный порыв удовлетворён. Глядя на всё это, Ярик иногда даже грустит. Он вспоминает себя самого в те далёкие юные годы. Он вспоминает, как ломался на сцене, как выворачивало его порой, бывало, почти наизнанку. Он не знал, куда девать бушующий внутри вихрь из чувств, и все они выплескивались наружу неприкрытым потоком эмоций. Потом прошло, отболело. Он контролировать себя научился почти мастерски. Ни одного лишнего жеста или слова — всё выверено, просчитано, правильно. Саша же всегда сдержанным был, Ярик помнит. Его никогда так, как самого Ярика, на сцене не ломало. Но всё равно неизменно, редко, но накрывало. Тихо, но очень искренне. Ярик с этим почти справился, Саша — всё ещё нет. Дальше — хуже. У них секс и без того никогда не отличался особой нежностью. Теперь же Ярика буквально срывает куда-то не туда. Он вроде бы и не пытается специально сделать больно, оно получается как-то само. Ущипнуть сильнее, чем нужно, запястья сдавить так, что синяки на далеко не нежных Сашиных руках потом будут ещё две недели сходить. Попробовать какие-то совсем уж радикальные практики… Он даже умудряется Сашу однажды на порку развести, и Саше даже совершенно неожиданно нравится. Вот только ожидаемых плодов не приносит. Ярик вдруг замечает, что перестаёт реагировать на Сашины выпады. Сначала мелкие, привычные уже замечания на счёт внешности. Потом — и на счёт профессионализма. Он перестаёт опровергать Сашины обвинения в свой адрес, не останавливает, когда тот в очередной раз погружается в самокопание. Он вообще никак на это не реагирует. А иной раз будто и соглашается с ним. И Саша ничего не говорит, только мрачнеет с каждым днём как туча, хмурится и будто темнеет весь. И Ярик, сам того не подозревая, добивается своего так или иначе. На часах полпервого. Москва. Он возвращается с репетиции в Сашину квартиру, предусмотрительно открывая дверь собственными ключами. Дубликат он уже давно сделал. Свет в квартире не горит, и Ярик таки думает, что Саша, вымотанный вечерним спектаклем, что у него там сегодня было, Карамазовы, кажется, уже ушёл спать. Он собирается наскоро заварить растворимый кофе, повторить пару текстов, которые никак не хотят укладываться в голове, и отправиться спать. А потом проходит мимо спальни и слышит оттуда странные звуки. Саша, в кровати свернувшись, согнувшись почти пополам, рыдает в голос. Ярик сначала растерянно зависает на пороге, не веря собственным глазам и ушам. Его словно кипятком ошпаривает страхом. Что-то случилось? Ярик у кровати оказывается буквально в два шага, на неё садится осторожно, руку протягивает и касается торчащей из-под одеяла взлохмаченной Сашиной макушки. Тот вздрагивает, кажется, за собственным воем даже не расслышав чужие шаги, выпутывается из кокона простыней и подушек, и у Ярика внутри всё переворачивается. У Саши лицо всё мокрое, зареванное, в красных пятнах. Опухший нос и глаза ясно свидетельствуют о том, что истерика началась далеко не в последние пять минут. — Сашк, что такое? — осторожно спрашивает он. — Н-ничего… Уйди, пожалуйста, не н-надо… — выдавливает Саша сквозь всхлипы. Ярик только тихо качает головой, а Саша губы кривит в безуспешной попытке сдержать плач и через секунду с задушенным «прости» тут же срывается снова в рыдания, противореча собственным словам и Ярику в объятия буквально падая. За что именно он просит прощения — за испорченный вечер, очевидно, в скором времени испорченную Ярикову светлую футболку, судя по тёмным разводам вокруг глаз, грим смыть перед сессией рыданий Саша не потрудился, или просто, в целом, Ярик так и не догадывается. Сашу колотит как в припадке, он ревёт до икоты, пару раз порывается что-то сказать, но терпит сокрушительное фиаско. Ярик баюкает его в объятиях, а сердце в груди ухает как бешеное. И он вроде как рациональной частью мозга убеждает себя, что в случившемся нет его вины. Саша последние полгода и сам себя мастерски планомерно доводил. Работой загружался так, что домой приползал едва живым. К тому же, достаточно тяжело переживал окончание Шахмат, а потом и неудачу на кастинге в Небоисю. Проектов у него, естественно, было много просто до неприличия, но все они казались недостаточно важными, значительными. До уровня Шахмат не дотягивал, пожалуй, ни один. Да и на Сашины и без того расшатанные нервы они влияли не лучшим образом. Прорвать должно было, рано или поздно. Так говорит себе Ярик, продолжая упорно отрицать собственную причастность. Вот только то самое горячее чувство внутри, этот порыв, который так пытался удовлетворить Ярик, внезапно не работает. Он глушится, отвратительно перекрывается чувством вины, которое затапливает с головы до пят. И самому становится от себя противно. Саша всегда его поддерживал. Ведь так? А он? Саша успокаивается через несколько долгих, тяжёлых минут. Бесконечно трет лицо ладонями, сипло извиняется и повторяет как заведённый, что всё хорошо. Хорошего тут Ярик не видит ничего, от слова совсем. Разве только то, что Казьмин какими-то неведомыми силами до сих пор не заметил, какая же Ярик скотина. Уже потом, умывшись, избавившись от остатков не уничтоженного слезами грима, Саша засыпает, совершенно вымотанный и разбитый. А Ярик сидит рядом в постели, прислонившись спиной к спинке кровати, и задумчиво сверлит взглядом Сашину растрепанную макушку, на которой бледно отсвечивает лунный свет из окна. И думает, что с этим нужно что-то делать. В первую очередь, с самим собой. Как минимум, срочно что-то менять. Как максимум, убраться из Сашиной жизни и не калечить его своими нездоровыми порывами. И он делает, буквально через несколько дней, в первый же общий выходной. Самое тупое, самое банальное, что только мог придумать. Он зажигает на кухне свечи, приволакивает огромный, просто гигантский, букет цветов, кажется, переплюнув в размерах даже подарки от самых преданных поклонников. Вытаскивает из закромов шкафа самые банальные пошлые шёлковые простыни, чисто по приколу когда-то купленные самим Сашей и так ни разу и не застеленные. Ну просто потому что это кринж. Так говорит Ярик, и Саша с ним соглашается. А потом любит Сашку на этих простынях так медленно и нежно, как никогда. Ни разу в жизни. Ярик, вообще-то, до секса доводить не собирался, романтики хотел, по душам, там, поговорить… Но вечер сворачивает не в то русло сам, как-то быстро и неуловимо. Противиться смысла нет, остаётся только сделать всё, что возможно, чтобы его не испортить. Саша сначала этой его нежности даже удивляется, пытается возмутиться и взбрыкнуть, мол, что это ты, Баярунас, тут удумал разводить. А потом внезапно сдаётся. Расслабляется весь, как будто медленно раскручивается внутри у него туго натянутая пружина. Ярик Сашу, грудью на постель опрокинув, ласкает широко и откровенно, оглаживая бока, бёдра и ягодицы. А потом, поддавшись совсем уж откровенному порыву, ладонями ягодицы накрывает, разводя, и наклоняется, на что Саша вскидывается вдруг весь, на локоть опираясь и пытаясь обернуться. — Яр, ты что… — и замолкает на полуслове, поймав полный какой-то бесконечной решительности взгляд. — Можно? Вопрос повисает в воздухе. Но оба понимают, о чем речь. Густая краска расползается у Саши по лицу. Розовеют уши, шея, щеки. Каким-то совершенно лихорадочным блеском полыхает зелёный взгляд. И кажется, Саша безумно благодарен длинной челке, за которой можно, тряхнув головой, спрятать глаза. — Это… Не слишком? — как-то неубедительно сипло отвечает он. Но Ярик прекрасно видит, как у него сбивается дыхание. И еле заметная дрожь проходит в бёдрах под Яриковыми руками. Кажется, одна мысль о подобном заставляет Сашу возбуждаться. — Ничуть. И Ярик действительно так считает. Запах Сашиной кожи сводит с ума, а растерянное, смущенное выражение его лица лишь повышает градус напряжения. И Казьмин наконец неловко кивает, прикусывая губу и, кажется, забывая дышать. Ярику большего и не нужно. Он наклоняется, щекочет кончиками волос чувствительную поясницу, и припадает губами между разведённых ягодиц. Саша дёргается. Весь напрягается на секунду, а потом издаёт какой-то скулящий, просящий звук. И Ярику сносит крышу. Он на Сашу набрасывается, возможно, слишком сильно стискивает в пальцах ягодицы, так, что кожа под ними белеет, разводит их лишь сильнее, раскрывая для удобства и буквально Сашу вылизывает, дразнит губами и языком толкается внутрь, в жаркую тесноту. И неожиданно Сашу от всех этих действий совершенно развозит. Ярик привык, что Казьмин в постели достаточно громкий. Особенно когда дело близится к финалу. Тот сыплет ругательствами, шипит и вскрикивает, но никогда не теряет контроль, будто бы каждое своё движение, каждый звук сначала пропускает через себя, анализирует, как будет звучать, и именно что разрешает себе его издавать. Всё это воспринимается агрессивно, грубо. В принципе, вполне в стиле Сашки. Такая себе стервозная заноза. Но то, что происходит сейчас… Саша утыкается лицом в подушку, буквально прячет его в ней, горящее стыдным румянцем, комкает наволочку в пальцах и тихо скулит. Ярик никогда бы представить не мог, что Казьмин в принципе способен такие звуки издавать. Сорванные, жалобные, растерянные. Будто он не знает, куда себя деть. И даже не совсем понятно, что именно действует на него сильнее: Яриковы нехитрые манипуляции или просто осознание происходящего. Кажется, ближе быть уже просто невозможно. Ничего интимнее с ними обоими еще не происходило. И это — Ярик понимает, — высшая степень доверия, его самый пик. Дальше действительно некуда. Потому что Ярик хочет, а Саша готов принимать. И в этот раз Ярик наконец уверен, что он первый. Никто и никогда для Саши такого не делал. И это придаёт уверенности, распаляет, горячит. Нехитрые, жадные ласки языка в скором времени доводят Сашу до состояния дрожащего желе. Весь мокрый от пота, тяжело дышащий, не без помощи Ярика он принимает вертикальное положение, чтобы кое-как перебраться к тому на колени, обвить вокруг шеи сильными руками, стиснуть почти до боли, и легко, без малейшего напряга опуститься на член. Это Ярик себе тоже мысленно отмечает. Подобные ласки — отличный способ расслабления. Никогда ещё первое проникновение не было таким лёгким и желанным для обоих. И начать двигаться сразу оказывается проще некуда. Сидя у Ярика на коленях, вжавшись в него всем горячим, влажным от пота телом, Саша обвивает его за плечи, шарит по спине, шее, прижавшись так сильно, словно пытаясь сплавиться кожей. Он лицом, носом тычется ему куда-то в шею, бесконечно тихо стонет, всё так же сорвано и жалобно, будто бы так и не смог собрать себя по кусочкам после откровенных манипуляций, и даже не пытается двигаться в ответ на мягкие, но глубокие толчки снизу. — Хороший мой… Сашка… Самый замечательный… Я так тебя люблю… — Ярик шепчет ему на ухо эту сопливую чушь, чувствуя себя до невозможности глупо. Но слова сами срываются с губ, и грудную клетку переполняет нежностью. А потом вдруг чувствует на разгорячëнной коже шеи ещё более горячую влагу. Ярик замирает, будто ошпаренный этой жаркой влагой. Внутри скручивается тугой узел. — Саш? Он зовёт так осторожно, как только может. А Саша голову поднимает, неловко как-то и медленно, моргает пушистыми ресницами, чуть влажными от выступивших слез, и улыбается, нежно-нежно так, тепло. На щеках проступают такие любимые трогательные ямочки, и лучики морщинок разбегаются от уголков глаз. — Баярунас, ну какого хрена… — тянет он растроганно, наверное, собираясь сказать что-то другое. Но Саша к ласке, к нежности не привык. Все их общение, как во времена дружбы, так и в фазе отношений, всегда строилось на резкости. Страсти. Взаимных подколах. Нежности — никогда. И глядя в полуприкрытые, блестящие от возбуждения и слез глаза Сашки, Ярик искренне не понимает почему. А Саша тянется вперёд, Яриковы губы своими, горячими, накрывая и ещё плотнее его за шею руками прижимая к себе. И Ярика снова ошпаривает. Ещё сильнее, ещё жарче. Горячечное возбуждение накрывает с головой, вышибает все трезвые мысли. Нежность в Сашином голосе, несмотря на всё ещё едкую фразу, влюблённый как у мальчишки блеск в глазах, и эти чертовы слезинки в уголках глаз. Всё это сводит с ума. И становится вдруг легко и понятно. Вот же оно. То, что он искал. То, чего так жаждал всё это время. И отпускает. Наконец-то, впервые за последние месяцы он чувствует, что поступает правильно. И то странное тянущее чувство в животе больше не вызывает стыд и смущение. Теперь он точно знает, как его удовлетворить. И для этого совершенно не обязательно делать что-то, что Сашу расстроит. Достаточно его просто любить. Вот так, неприкрыто, нежно. Ярко. Честно. Саша кончает через несколько чувственных толчков, и Ярик ловит губами таки сорвавшуюся с уголка глаза горячую слезинку, мгновенно срываясь следом.