Привычка

Грызение пальцев до крови для Достоевского было самым малым из того, как он мог себе навредить. Пусть даже это уже вызывало в Дазае чувство тревоги, но его представление о демоне окончательно перевернулось, когда он узнал о других особенностях его борьбы со стрессом. Все руки и ноги Федора были исполосованы шрамами и свежими ранами. И если Осаму вредил себе только ради попыток суицида, то Достоевский делал это, дабы выместить накопившуюся боль, злость, обиду, грусть, — буквально все негативные эмоции оказывались позже выплеснутыми на и без того изувеченной коже. Это происходило чуть ли не каждый день и Дазаю было больно смотреть, как его возлюбленный истезает себя. Он бережно накладывал повязки на свежие раны, шутя: — Если хочешь умереть — надо резать глубже. На что Достоевский, нахмурившись, отвечал: — Я хотел просто причинить себе боль. Ты должен понять. — Хорошо, но в следующий раз, если захочешь причинить себе боль, обращайся ко мне: я покажу, как сделать это правильно. Осаму нежно поцеловал того в щеку. Ему гораздо больше нравилось, когда Федор просто грыз ногти, — по крайней мере, когда для Дазая это выглядело так: когда этот секрет еще был от него сокрыт. Он понимал, что, скорее всего, не сможет отучить возлюбленного от этой злосчастной привычки, но волнение от данного факта не поубавилось. Впрочем, не смотря на переживания за партнера, у Дазая появилась какая-то нездоровая тяга к ранам и шрамам на теле того. Он любил слизывать кровь, сдирать корочки и смотреть, как Федор корчится от боли. Это было что-то интимное, даже интимнее самой близости, словно он касался чего-то сокровенного. Будто мог залезть в самую душу демона, играя на ее струнах. Его кровь была на вкус слаще сахара, почти не отдавая железом из-за низкого гемоглобина. Это было так неправильно и так приятно одновременно, что Осаму метался от ощущения к ощущению, не понимая, стоит ли ему испытывать сострадание к Федору или отдаться сиюминутным порывам похоти, вновь вкушая свой особый сорт вина, — такой пьянящий и будоражищий разум. Достоевский с удовольствием позволял партнеру резать себя. Он также получал от этого очень странное, но такое пьянящее удовольствие. Это совсем отличалось от того, как когда он занимался этим сам. Наблюдая за тем, как Дазай проводил лезвием по его бледной коже, как надавливая на раны усиливал боль и как слизывал бегущую ручьем кровь, внутри что-то переворачивалось и он будто входил в эйфорический транс. По телу расплывалась волна истомы, собираясь узлом где-то в солнечном сплетении в виде щекотания бабочек. Это было очень неправильно, но так приятно для обоих. И эта тайна оставалась только между ними — ночью в их спальне.