Он обещал, что всё закончится.

— А в действительности ли всё закончится? Все! Все кругом обещали, что всё! Конец. Самый настоящий конец всему этому аду. Обещали. Когда пили по утрам чистый эспрессо с сигаретой. Когда не спали сутками, жили, без преувеличений, в кабинетах, чтобы не тратить ни одной лишней секунды. В ярой попытке подарить мальчикам хотя бы драгоценную секунду надежды на спасение. Когда умирала Маруся. Маруся … Тут Боков запнулся в собственных мыслях, спотыкнувшись об открытый источник слишком яркой мучительной боли, рискующий не зажить никогда. Ей он тоже обещал! Обещал, что все закончится. Однако судьба распорядилась иначе и для Марины Боковой закончил всё не так, как отчаянно желал сам Женя. Думать о том, что он сделал всё возможное было также невыносимо, как и выслушивать соболезнования. Он запретил всем об этом говорить и почти пять лет жил в Москве в какой-то нескончаемой прострации. С лёгким сомнением, но всё же было дано обещание даже тогда, когда у Добровольской поехала крыша. Её отстранили, но стало не легче. Ни ей самой, ни кому-либо другому. Обещали. Когда в болото лезли это проклятое. Тёмную, абсолютно неживую трясину, таящую в себе весь скрытый, до поры до времени, ужас произошедшего. Тайну, ранее хранимую самим виновником убийств и мрачным болотом. Головкин стоял там же. С отвратительной улыбкой на лице, гнусно ухмыляясь всякий раз, когда обычно абсолютно непроницаемые лица следователей подёргивались от новых подробностей дела. Обещал. Уже, кажется, на этот раз просто мысленно и исключительно самому себе, когда не выдержав, Козырев затащил Головкина в болото, прекрасно осознавая всю палитру эмоций, что одолевали сейчас мужчину. Ему было очень непросто. Сначала от понимания того, что ты самолично разрушил собственную семью. А затем был вынужден выслушивать от этого полоумного что, где и как он делал с его дорогой коллегой. Именно поэтому Боков не препятствовал, хоть и не одобрял. Чёртова солидарность. Или скорее ирония? В начале его от Головкина оттаскивал сам Козырев. В тот самый момент, когда убийцей была неосторожно брошена фраза: — А ты сына своего приведи. От ярости у Бокова внутри всколыхнулось всё, включая спазм желудка, нещадно напомнивший о том, что последний прием пищи был слишком давно. И теперь наступила его очередь образумить товарища. Пока он ещё мог таковым являться. Обещали. Когда чуть не придушили урода в том гараже. Обещали. Когда того мальца из подвала на руках нёс. До сих пор пробегала дрожь по телу. Слишком явно, слишком живо ощущалась судорожная смертельная хватка на его шее, плечах и спине, когда мальчик услышал голос своего мучителя и вцепился в только - только представленного ему доброго дядю Женю. Обещали. Даже когда Козырева вместе с ополоумевшей Добровольской оттаскивал от маньяка. Слушал отчаянные вопли по настоящему ополоумевший от страха и ненависти женщины. — Я убью его! Тогда-то он тоже боролся с собой. Ох как боролся, однако не мог дать ошибиться товарищам. Козырев и так не мало дров наломал в жизни. Собственноручное лишение жизни маньяка — выходом из положения ну никак не являлось. — Вынесем приговор, закончим следствие. — Какой суд, ты слышал, что новая власть собирается смертную казнь отменить!? Я согласен с Наташей, надо здесь его убить! Прямо сейчас! Вот тут Боков похолодел. — Ты чё несёшь-то, а!? Чё ты несёшь, Валера!? Ладно она, но ты-то чё, а!? Ты с ума сошёл шо ли? Чем ты тогда от него отличаться будешь? — зло кричал Боков, с трудом удерживая Наташу на полу. — Да мне плевать! Ты видел что у него там!? У Валеры аж пена выступила рядом с уголками губ, так яро он кричал на Женю, стремясь передать весь ужас увиденного в застенках преступника. — Да видел я всё, видел! Мы поступим как суд решит и всё. Мы закон! Забирай её и в скорую идите. Передав рыдающую Добровольскую в руки поутихшего Валеры, Боков пытался отдышаться. А он клялся! Клялся матери чудом выжившего мальца, что урод ответит за всё. Расстрел ему должен был грозить! Расстрел! Желательно долгий и мучительный, чтобы хоть чуть-чуть поутихла совесть следователей. Гарантия того, что помучается урод перед своей неизбежной кончиной. Боков едва мог вымолвить слово, когда мельком углядел чего творил маньяк, когда еле живого мальчика и Добровольскую доставали из подвала. На мгновение задумавшись, Женя всё же задал вопрос, желая ошибиться в своих догадках. — Ты чё делаешь!? — Дрочу. — Зачем? До Бокова начал доходить изначальный смысл действий Головина, накатывая волнами ошеломляющего ужаса. — Кончить хочу. Бросив взгляд на гуляющую в штанах мужчины руку, Женя поспешил отвести взгляд в сторону и поспешно полез вслед за Валерой. Он продолжал обещать. Обещал, прежде всего себе, что всё изменится. Но глядя на разъяренную толпу, орущую в натуральной истерике мать и еле успев посадить уже еле живого Головина в машину, он закурил. Устало опустился на капот близстоящего москвича. Сделав вымученную затяжку и сквозь сжатые зубы выдохнув едкий сигаретный дым, Ростовский следователь Евгений Боков повторно задал себе вопрос. — А в действительности ли всё закончилось?