Взлёт ворона

Уже много, много бесконечно длинных дней подряд с небосклона палило нещадное солнце, стремясь сжечь дотла остатки жизни в Сумерской пустыне. Никто из живущих в те времена не мог представить места более безжизненного, и даже Мудрецы из Академии не знали, отчего в этой местности царил невиданный ни в одном месте Тейвата зной. Казалось, сама пустыня ожесточилась против всего живого и не жалела никого — ни людей, ни животных, ни растения — уничтожая всё жаром, которым полыхали даже бескрайние пески и единичные оазисы. В народе поговаривали, что это место проклято Архонтами. Ходило даже поверье, что в пустыне прекращаются песчаные бури и начинаются дожди, как только в ней погибает злой человек. И длительность хорошей погоды, как верило простонародье, зависела от того, насколько был грешен этот злодей. Чем больше зла он совершил за жизнь — тем больше было дней, когда через пустыню могли идти караваны, не опасаясь погибнуть под палящим солнцем. И было похоже, что именно по этой причине в глубинах пустыни, возле почти пересохшего оазиса, в страшных муках умирал человек. Это был совсем молодой мужчина, ещё юноша, облачённый в некогда длинную и некогда белоснежную курту и в бирюзовое хаори с широкими рукавами. Теперь же эта курта была заляпана грязью и разодрана в клочья до середины бедра, а кое-где на ней пестрели пятна засохшей крови. Изящные узоры на рукавах и полах хаори, вышитые золотыми и серебряными нитями, выглядели жалкой насмешкой над израненным владельцем. Казалось, что молодой человек побывал в когтях тигрёнка-ришболанда: в прорехах одежды виднелись ещё свежие раны, словно от резкого взмаха когтистых лап зверя, а в некоторых местах будто и вовсе когти безжалостно вонзались в его тело. Но то, как и от кого юноша получил все эти ранения, было куда страшнее того, что мог сделать обычный детёныш тигра. Скорчившись в мучительной судороге, юноша вновь взмахнул ладонью, стараясь зачерпнуть тёплой мутной влаги со дна оазиса. Головной убор — бирюзовый берет с кисточкой — не спас его от солнечного удара, отчего рассудок был затуманен, и мужчина в стремлении наконец-то напиться не отдавал себе отчёта, что в воде из такого оазиса кишат бактерии и плесневые грибы. Ему было всё равно. Было важно почувствовать влагу на потрескавшихся губах, на сухом языке и в горле, в котором саднило от обезвоживания. Это могли быть те капли, которые подарят ему смерть. Не менее мучительную, но более быструю. Смочив горло грязной водой, юноша поднял глаза к небу, к солнцу, из-за которого его лицо, шея, руки и ноги стали одним сплошным ожогом, и улыбнулся во всё лицо. Вернее, оскалился, показывая медленно убивавшему его солнцу почти животную злость. Это телодвижение вызвало адскую боль, но в его голове оно было так же необходимо, как и глоток свежего холодного воздуха. Так же необходимо, как и последовавший за этим оскалом поток проклятий. Юноша проклинал всё на свете, начиная от солнца и жары, заканчивая «недоумками из Академии» и «тупицами, загасившими светоч». Молодое, всё ещё прекрасное, несмотря на ужасный ожог, лицо исказилось злобной гримасой. — Они ещё узнают меня… Ещё будут стелиться под ногами того, кого сами оплевали и отвергли! Но раз они были так беспощадны ко мне, почему бы и мне не отплатить той же монетой? О да, я буду с превеликим удовольствием… наблюдать, как их недвижные тела будут громко пожирать опарыши, и лично отгрызу им яйца! Суки… Это словесное бесчинство продолжалось недолго, так как голос изгнанного из Академии становился всё более и более хриплым от чрезмерного напряжения голосовых связок, пока не затих. Рубиновые глаза осоловело глядели сквозь песок, будто их взору было открыто нечто непостижимое и сакральное, что зримо только умирающим в минуты агонии. Преддверие бесконечного тоннеля. — Я так легко не сломаюсь… Они ещё узнают… дастура Зандика… — тихо прохрипел он, погрузив пальцы в песок, словно цепляясь за соломинку. Опираясь на ладони, он приподнялся и попытался подвинуться вперёд, но от этого движения в гноящиеся раны на теле снова попал песок. Мужчина зашипел и, опрокинувшись на бок, свернулся калачиком, содрогаясь от боли. Через какое-то время бывший дастур замер, его взгляд скользнул по бескрайним пескам. Перед глазами всё поплыло. Словно туман, царивший в его разуме, стал застилать и его взор. Или всё было наоборот? Неважно. Где-то в душе Зандик понял, что скоро провалится в последний сон. «Вот и всё… Эта жидкость меня усыпит, и я умру. Забавно… Мой механизм был куда менее совершенен… Наверное, стоило бы его улучшить? Можно было отползти на край оазиса… или пустыни… и там сделать его совершеннее… Отрастить длинные корни… то есть, уши, что я говорю… И тогда бы эта жара была бы мне нипочём, как тушканчику… или как феньку… или как вот этому огромному кактусу вон там, вдалеке… Ха, а я его и не заметил… Удивительно, с такими-то иголками, чёрными, как задница дьявола… как я мог его проглядеть? Таких раньше не видел… О, кажется, он ещё и движется… Ко мне?» Подняв ладонь над глазами, юноша прищурился, стараясь разглядеть очертания непонятного силуэта. Будь он не так изможден, то он бы увидел, что к нему приближается человек, одетый на удивление тепло для этого места — в длинный меховой плащ с капюшоном, обитым чёрным мехом. «Архонты, он ещё больше, чем кажется… Интересно, он меня попытается съесть?» В нём словно открылось второе дыхание. Невзирая на боль в мышцах, ставших похожими на кисель, мужчина поднялся на четвереньки и напряжённо уставился на приближавшегося к нему.

***

«Это и есть тот учёный из Академии Сумеру? — подняв брови, подумал Пьеро. — Видимо, они не сочли нужным щадить его» Минув последний бархан, доверенный Крио Архонта подошёл к облачённому в разорванные одежды человеку и на миг остановился, разглядывая его. Много отчаявшихся и забитых людей повидал он за свою жизнь, но такое… Бывший учёный Сумерской Академии, стоявший на своих четверых и враждебно глядевший на него, был похож на изголодавшего дикого зверя. «Голубые волосы, красные глаза, довольно высокий, если будет стоять прямо… острые, словно акульи зубы… Это определенно он», — подумал Пьеро и поднял руку, собираясь заговорить. — Никогда не видел кактусы, которые могут так быстро двигаться… и которые питаются падалью, — внезапно заговорил он хриплым, срывающимся голосом. Его взгляд затравленно скользнул по поднятой вверх руке. — Не ешь меня. Здесь есть куда более полезная еда. Проваливай, иначе я брызну в тебя водой или чем-нибудь похуже. Брови Педролино вновь взметнулись вверх. Пришлось приложить немалое усилие, чтобы не усмехнуться. «Видимо, бредит. Оно и не удивительно» — Ты — дастур Зандик, изгнанный из Академии Сумеру? — громко спросил он, опускаясь на корточки. Лицо юноши вытянулось, а после исказилось от боли — солнечные ожоги давали о себе знать при малейшем движении мимических мышц. Он медленно пополз назад, увидев в движении неизвестного ему существа угрозу для себя. В мутных рубиновых глазах, не способных сфокусироваться на лице Педролино, сверкнуло изумление. — Говорящий кактус… Словно заворожённый, Зандик без опаски подполз ближе и протянул пальцы к оторочке капюшона — интерес ко всему новому не покинул его и в таком состоянии, — но внезапная судорога заставила его, схватившись за живот, скорчиться. Спустя минуты мук и едва ли не детского плача его стошнило недавно выпитой водой на туфли Пьеро. «Так дело не пойдёт. Надо его забрать и выходить, тогда и поговорим», — решил мужчина. Как только молодой человек опустошил свой желудок и начал оседать на песок, он склонился, взял его за талию, аккуратно закинул к себе на плечо и понес туда, откуда пришёл. Всё бы ничего, если бы едва живой юноша не взбунтовался, возмущённый и испуганный тем, как с ним обращались. — Выпусти меня, ты, чёрный! Я тебе все иголки поотрываю… — взвизгнул он, беспорядочно колотя Пьеро по спине. — Успокойся. Иначе уколю, — произнёс глубоким басом мужчина без тени усмешки на лице. Бывший дастур тут же замолк и замер. — Как скажешь, чёрный кактус… — пробормотал он. Ещё некоторое время, пока тело на плече не обмякло, Педролино слышал сзади хриплый плачущий смех.