Одна ночь

Мост Бетанкура в Санкт-Петербурге никогда не разводят, и одной промозглой майской ночью это становится проблемой. – Сереж, ну что ты там делал… как додумался-то до этого, а? – усмехается Волков сухо, но от уголков его глаз бегут маленькие морщинки, а ладонь его – горячая, как поцелуй солнца, и ведь всегда у него руки такие были, даже в холод, помнится, стылой питерской зимой, они согревали Серегу в студенческие годы – лежит на щеке Сережи. В изломе его губ Сережа видит горечь тех лет, что они не виделись, что они упустили. Сережа не отвечает, только жмурится, спасаясь от проницательных, до самого нутра проедающих, но необъяснимо ласковых черных глаз, и трется щекой о ладонь Олега, накрыв ее сверху своей рукой. Недоверчиво Сережа нащупывает пульс, прижавшись большим пальцем к его запястью. Тихий, но живой, крохотным молоточком стучит под кожей, такой реальный. – Ну, чего ты молчишь? Скажи что-нибудь. Грубые пальцы отводят в сторону рыжие пряди, упавшие на глаза. Олег вернулся из Сирии два месяца назад, как он потом рассказывает Сереже. Так вот оно бывает: бросаешь учебу, уходишь в армию, а потом отправляешься воевать в чужую страну, и следующие три года не живешь, а пытаешься выжить. Привыкаешь ко всему, к чему здоровый человек привыкать не должен и не может – к постоянному страху, к физическому истощению и боли, к тревожному – нервным пунктиром изрешетил усталые веки – короткому сну, к вынужденному голоду, к тому, что находишь и теряешь товарищей, к тому, как людей превращают в мясо, к тому, как сам ты становишься кем-то другим, той версией себя, которой никогда не хотел быть, которую даже вообразить не мог. И так до тех пор, пока однажды водоворот ужаса, в котором ты существуешь, не выплевывает тебя обратно в реальный-тихий-прошлый мир, где у тебя ничего нет. Только тени воспоминаний прячутся по углам, словно пауки, но следуют за тобой по пятам – тоскливые, сладко-горькие. Олег снимает крошечную однушку на Васильевском острове, рядом с Приморской, берет первый подвернувшийся под руку дешевый вариант: четвертый этаж, лифта нет, стандартно перегорает лампочка в узкой парадной. На лестничной клетке трое соседей – одинокий мужик с кошкой (кошка орет по ночам, когда мужик на смене), пара влюбленных студентов (такими и Олег с Сережей когда-то были) и бабушка – божий одуванчик, рожденный в блокадном Ленинграде. В самой квартирке – потемневший паркет, шуршат по шкафам и трещинам на кухоньке редкие тараканы, пережившие бы и ядерный удар. В парадной на этаже – окошко в облезлой деревянной раме, его не закрывают даже зимой, потому что курят все, кроме бабушки, а она стабильно ворчит на курящих, смахивает пепельные крошки с подоконника и поливает цветы в горшках. Но зато в однушке у Олега все тридцать три удовольствия: вот тебе, пожалуйста, и койка (черт с ним, что узкая и скрипит), старинное трюмо в прихожей, советский шкаф во всю стену и беленький письменный стол из Икеи (вот так столкновение миров), даже личный холодильник (желтоватый внутри, с гордой табличкой “бирюса” снаружи), высокий потолок (чем не ценность?), подушка, батарея, вешалка (ого, да не одна, а целых три, считай, уже богатый комплект), окно с видом на понурый двор-колодец, наклейки бабочки на серой стене, доставшиеся Олегу в наследство от предыдущих жильцов. Бабочек он замечает уже после того, как заселился… Олег делает вдумчивый обход своей новой берлоги, садится за письменный стол и влипает ногой в ловушку для тараканов. Наклоняется, чтобы посмотреть. Очарование жизни мирской, иронически думает он и переводит взгляд к окну, глядит на кирпичную стену, замечает тонкую вершинку березки и кусочек серого неба, и медленно выдыхает. Олегу еще предстоит решить, что ему дальше делать со своей жизнью, он не может планировать, не фантазирует о будущем, он только пытается вернуться в норму, но если норма – это отсутствие признаков какой-либо патологии, описанной в медицинских справочниках, то Олег не очень-то справляется. Ночью его преследуют кошмары, а днем – тревога и раздражение, его нервируют все звуки, запахи и цвета обычной жизни, от которой он отвык, которую он разучился жить. Он покупает себе мобильный телефон, ищет работу. Ищет Сережу. Они потеряли связь очень скоро после того, как Олега отправили в Сирию, и когда Олег приходит по адресу квартиры, в которой они когда-то жили вдвоем (в которой они смотрели фильмы, ругались, трахались на столе, дурачились, строили грандиозные планы на будущее, в которую Сережа однажды притащил завернутую в шарф крошечную подбитую Марго), на пороге его встречает девушка с черными длинными волосами, с колечком в носу, она жует жвачку и говорит, что сейчас позовет Сережу. Олег, внутренне дрогнув, весь подбирается, выпрямляет спину и напряженно сверлит – чужую, теперь чужую – прихожую взглядом. Неужели?.. Но Сережей оказывается ее парень, лысый, в майке-алкоголичке, он выходит к Олегу и, заняв своими плечами почти весь дверной проем, спрашивает, чего тот хотел. Конечно, никакого Сергея Разумовского они не знают, живут здесь уже год как, извини, мужик, мы правда не в курсе, помогли бы, если б знали. Обо всем этом Олег со смехом рассказывает Сереже той ночью, когда они наконец находят друг друга. Представляешь, Сереж?.. Говорит, сейчас я его позову. Ну, я стою и думаю: да не может быть. А она-то кто? Чего ты с ней живешь? Во дурак. Олег безрезультатно ищет Сережу в соцсетях, но его нигде нет, хотя раньше-то он активным пользователем был, в студенческие годы все в конкурсах каких-то участвовал, в турнире по программированию победил, сайты на заказ создавал, планировал пересоздать киберпространство, но Олег мало в этом смыслил тогда, еще меньше смыслит теперь, он просто не оставляет попыток напасть на след. Олега раздражают звуки города, который он когда-то любил, его раздражают толпы людей днем, гудящие машины, бешеные самокатчики, ему чудится опасность за каждым углом, его желудок скручивает от звуков ремонтных работ на дороге, его голова разрывается от криков детей, играющих днем на улице. Поэтому Олег находит для себя своеобразное спасение в том, чтобы выходить на пробежку по ночам. Он использует всегда один и тот же маршрут, потому что стабильность помогает ему унять тревогу. Налегке он бежит по Наличной улице, на которой живет, и вдоль набережной Макарова до самого моста Бетанкура, который никогда не разводят по ночам, что очень удобно. Обычно он бежит через мост, любуясь далеко тянущейся похоронной лентой черной Малой Невы, до улицы Красного Курсанта, где в круглосуточном киоске покупает бутылку воды и неспешным шагом возвращается обратно. А одной майской ночью происходит это. Олег замедляет бег, переходит на шаг и наконец останавливается совсем. Метрах в десяти от него по мосту ходит человек: темная высокая фигура измеряет шагами расстояние от серой грязной ограды моста до проезжей части, нервно жестикулирует и будто бы о чем-то спорит с собой. В Питере хватает сумасшедших, верно? Глубокой ночью по мосту проезжают редкие машины, но свет их фар не выхватывает лицо человека. Впрочем, освещение на мосту позволяет Олегу заметить ржавчину волос. Так знакомо, что за грудиной напряженно-тоскливо тянет. От проезжей части фигура возвращается обратно к ограде и, перегнувшись через нее грудью, смотрит вниз, на черную воду. Олег наблюдает, затаившись, как хищник, все мышцы его тела собираются в одну напряженную пружину, готовую совершить рывок в случае, если он верно оценил ситуацию. Он медленно возобновляет движение вперед, так медленно, чтобы не спугнуть. Человек впереди не замечает его, он слишком занят. Он снимает свое длинное пальто и аккуратно, педантично складывает его на ограду моста. До воды лететь… сколько? Шестнадцать метров, плюс-минус. Человек кивает самому себе, зачем-то подворачивая рукава рубашки, словно это может придать ему решимости. Челюсть Олега сжимается, каменеет. Бесшумно приближаясь, он начинает различать черты его лица и не верит своим глазам. Чертовщина какая-то, быть того не может. Острый нос, напряженный лоб, ветер растрепал рыжие волосы, он смахивает их с лица привычным жестом. Олегу хочется глаза протереть, проморгаться, но времени стоять и осмыслять просто не остается. Крепко схватившись за холодные круглые перила, он – Сережа? – ставит ногу в черном ботинке на третью балку, всего их восемь. Еще один решительный шаг – ногой на шестую. Если прыгать, то быстро, без раздумий, без сожалений. Следующий шаг будет последним, за ним – бесконечный, но мгновенный полет вниз. Один вдох. Взметнувшись, рыжие волосы вспыхивают искрами в темноте, едва не ослепляя. – Стой! Волков рычит, он бежит, совершает рывок, всем телом бросившись вперед. Он обхватывает Сережу поперек груди и вокруг живота. Упираясь ногами в нижние балки, тянет его обратно, на мост, на твердую землю, к себе. Сережа, испугавшись, борется с ним, он брыкается, вырываясь, хватается за перила, как будто именно от них зависит его жизнь, но его пальцы соскальзывают. Он пинает Олега в колено и кричит: – Отпусти! Отпусти меня! Он дергается, как кот, которого пытаются снять с дерева, цепляясь за это самое дерево, а Олег прижимает его крепче к своей груди, помогая спуститься, и Сережа ругается, захлебываясь собственным дыханием, холодным ветром: – Блять, пусти меня! Сука! – Сережа плюется словами, бьется в истерике, мечется в руках Олега. А Олег тащит его на землю, до боли сжимая в объятиях его ребра, Олег шипит от пинка в колено, но не отпускает его. Они шатаются, запинаясь о ноги друг друга, и едва не падают на асфальт, Сережа наотмашь бьет Олега локтем, но промазывает, а Олег шепчет ему на ухо: – Это я, я, перестань дергаться! Держись за меня. Его дыхание горячо врывается в ухо Сережи, волосы Сережи путаются и лезут ему в лицо, и Олег отплевывается от них, неожиданно хрипло смеясь, потому что аромат от волос родной, и Сережа в руках – родной, дурной, яростный, дышит рвано, трясется весь, но вывернуться не может, как же им несказанно повезло. А Сережа, не веря своим ушам, явно сомневаясь в реальности происходящего, резко оборачивается через плечо, остановив борьбу. Глаза у Сережи дикие, зрачки огромные. Его схватывает озноб. – Олег? – Да, я здесь, – выдыхает он. – Я с тобой. Сюрреализм полнейший, думает Олег, сопровождая по лестнице на четвертый этаж Сережу, бережно, но крепко приобнимая его (чтобы не споткнулся в неосвещенной парадной, где то ли лампочку выкрутили, то ли опять беда с гнилой проводкой), укутанного в драповое пальто, за спину. Его трясет так, будто в холодной Малой Неве он все-таки побывал, и холод от его кожи такой загробный, будто Олег домой к себе ведет выловленного утопленника. У Сереги зуб на зуб не попадает, волосы шторой лицо закрывают, и он шокировано молчит всю дорогу, пока Олег пытается сделать эмоциональный груз, обрушившийся на них, хоть сколько-нибудь терпимым. Рассказчик из Олега, как бегун из хромого, поэтому он говорит отрывисто, что-то в духе: я всего пару месяцев назад вернулся, поселился тут неподалеку, и еще со смешком: я искал тебя, Сереж, вот уж не думал, что найду при таких обстоятельствах, наконец он говорит: мы почти пришли, извини, лифта нет. – Во всем доме электричество отключили, – встревает Марья Никитична, бабушка семидесяти шести лет, она выглядывает из своей квартиры в темноту, заслышав шаги и шорохи в парадной и тихую ругань, – Волков неудачно возится с ключами у двери до тех пор, пока Сережа не включает фонарик на телефоне, чтобы ему подсветить. После затянувшейся неловкой паузы она добавляет: – Говорят, до утра не будет. – Спасибо, Марья Никитична, – отзывается Олег вежливо, но натужно, голос его сквозит очевидным желанием избавиться от бабки и поскорее проникнуть в квартиру. Окинув их долгим озадаченным взглядом, как бы гадая, понадобится ли еще ее помощь, Марья Никитична, наконец, понятливо кивает и, тихонько пожелав им доброй ночи, скрывается в своей квартире. – Какие у тебя здесь соседи участливые, – насмешливо замечает Сережа, а Олег, переглянувшись с ним, отпирает скрипучую дверь. Что бы Сережа ни сказал, он просто рад слышать его голос. Еще Олег рад, что света в квартире нет, и Сережа не сможет так сразу оценить во всей красе ее ущербность (бабочки эти, все же надо было убрать…), Олег помогает ему снять пальто, ухаживает за ним, как за дамой, а Сережа вдруг ловит его за руку и сжимает крепко. Так они стоят пару мгновений, схватившись за руки. Олег потирает большим пальцем холодное ребро Сережиной ладони, пытаясь высмотреть впотьмах его взгляд и расшифровать его порывистый жест. – Я поищу свечи, – говорит он негромко, медленно, не выпуская Сережиной руки. – А потом наберу тебе, – Олег хочет сказать нам, но не решается, – горячую ванну, хорошо? Тебе нужно согреться, ты весь ледяной. Олег, как бы в подтверждение собственных слов, подносит Сережину руку к своим губам. Сережа думает, что сейчас Олег коснется губами его костяшек, но вместо этого Олег с невысказанной, а потому особенно болезненной нежностью укладывает его ладонь на свою щеку. Щетина покалывает кожу, Сережа прижимает кончики пальцев к неглубоким рытвинам – давний шрам, ранение времен приютских войн, тогда еще войны были играми, но ранили уже по-настоящему – на его виске и все больше убеждается в том, что ему все это – вот проклятье, как такое возможно – нихрена не снится. – Диван?! – Олег рассмеялся, уставившись на Сережу круглыми глазами. – Сколько лет тебя знаю, не перестаешь меня удивлять… Погоди, – он перевел взгляд обратно к диковинному зверю, затаившемуся под темной лестницей, ведущей к аварийному выходу из детского дома, и с подозрением прищурился, – не из кабинета ли Иванченко ты его похитил? – Я так часто торчал у нее в кабинете, ты не представляешь, как этот диван мозолил мне глаза, – в свое оправдание, впрочем, очевидно, не раскаиваясь ничуть произнес Сережа. Театрально разведя руками, он прошествовал по закутку под лестницей и плюхнулся на диванчик, ногу деловито закинув на ногу, а руки по-хозяйски распластав по спинке. Обивка дивана, украденного накануне ночью из кабинета школьного психолога Р.М. Иванченко, была пыльно-розово-оранжевой, диванчик скрипнул. – Ну и кого ты подкупил, чтобы устроить все это? – Олег, скрестив руки на груди, скептично дернул бровью, но взгляд его, направленный на Сережу, полнился восхищением, в нем плескалась тщательно скрываемая нежность. Он держал лицо, но уголки его губ ощутимо трещали, угрожая разойтись широкой улыбкой. – Не сам же ты его сюда притащил. А ключи от кабинета кто спер? – Секрет фирмы, – Сережа небрежно пожал плечами, а затем, обернувшись назад и легко протянувшись за спинку дивана, выудил из темноты кое-что еще. – Та-даам! – провозгласил Сережа и покачал в воздухе бутылкой российского шампанского. – Что ты скажешь на это? – Без закусок бухать будем, Серый? – с еще большим скепсисом поинтересовался Олег, но сердце его, чертово его сердце, раздуваясь в груди от веселья и восторга, грохотало, идиотски подпрыгивая едва ли не к самому горлу. В это время Сережа, выразительно поиграв рыжими бровями, медленно развел ноги в стороны и, дурачась, демонстративно водрузил бутылку на свой пах, рассчитывая, что это немедленно привлечет Олега к нему. – Ты неподражаемый придурок! – наконец выпалил Олег со смехом, пораженный в самое сердце (и в пах немножечко тоже, все-таки выглядел Сережа идиотически соблазнительно). – Вот что я скажу тебе, Серега, ты отчаянный тип! Как только Олег оказался рядом с ним на диване, донельзя самодовольный Сережа пихнул в его руки бутылку и торжественно скомандовал: – Вскрывай! Этажом выше, в актовом зале, где под потолком кружился старенький диско-шар, громко играла музыка, так что хлопок шампанского в укромном уголке под лестницей никто не услышал. Это был их выпускной вечер – и прощай опостылевший детский дом, прощайте школьные годы ужасные, прощайте воспитатели и учителя, впереди у нас новая жизнь, лучшая жизнь! Сереже верилось в это, а Олег во всем его поддерживал. Детский дом только назывался так, но никогда не являлся домом для них, и в будущем они планировали построить собственный дом, в котором они смогут жить по собственным правилам, не подчиняясь никому (да-да, даже законодательству). Полоска приглушенного желтого света – из коридора этажом выше – катилась вниз по лестнице, не позволяя им утонуть в беспросветном мраке. Вдобавок Сережа зажег гирлянду на батарейках, которую заранее на скотч прикрепил к стене над диваном. Сверкание гирлянды осветило мириады старых надписей на стенке: катя+жора=любовь, выпуск 2002 круче всех!!, ваня пошел наху… По бледному Сережному подбородку, на котором Олег сосчитал в прошлый вторник, когда они грелись на заднем дворе, подставив лица редкому солнышку, целых три блеклых веснушки, полилась струйкой кисло-горькая пена шампанского. Олегу захотелось ее слизать. Пить из горла неудобно, зато что удобно и приятно, так это праздничное шампанское друг другу передавать. В мерцании гирлянд от губ Сережи оторвалось и блеснуло влажное зеленое горлышко, Олег приложился к нему с жадностью, с какой мечтал целовать самого Сережу, но никогда не решался, боялся спугнуть, оттолкнуть, навеки проебать доверие и дружбу. Пока Олег пил с жадностью путника, набредшего на оазис посреди пустыни, Сережа смотрел на него внимательно, неотрывно. – Ну вот, – усмехнулся он, – а ты ворчал, что без закусок. И так сосешь за милую душу. Сережа шутил неоднозначно – чем взрослее они становились, тем чаще, капканы расставлял будто бы, а Олега так и подмывало оступиться (тоже будто бы) нечаянно и пойти на съедение рыжей суке. Олег самому себе уже признался, что влюбился в лучшего друга, даже объяснение нашел этому, для собственного успокоения, логичное и личное: когда он в приют попал, потрясенный гибелью родителей, когда один-одинешенек остался на белом свете и шарахался от всех, как дикий волчок, от воспитателей, от учителей и одноклассников, только Сережа смог ему помочь. Технически сам Сережа ничего не сделал. Просто однажды ночью Олег проснулся оттого, что услышал чьи-то всхлипы. Им лет по десять было. Это Сережа на соседней кровати плакал. Олег тогда онемел. Не шевелясь, боясь выдать себя и спугнуть его, Олег слушал. Он не решился утешить Сережу в тот раз, той ночью, не хотел смущать его, не хотел, чтобы Сережа знал, что в минуту слабости кто-то наблюдает за ним. Олегу тоже хотелось плакать, но Олег плакать не мог. Он не плакал с тех пор, как потерял маму и папу, и его слезные каналы словно атрофировались. Но Сережа искренне оплакивал свою маленькую жизнь, оплакивал всю несправедливость, с которой столкнулся в столь раннем возрасте, пусть тихо, в подушку, но Сережа проживал свою боль, высвобождая ее. Неосознанно он помог Олегу не быть одиноким в собственном горе. Неосознанно он дал Олегу новый смысл – Олег еще не знал Сережу, но уже в ту ночь решил, что будет защищать его, что будет помогать этому одинокому мальчику, маленькому белому вороненку, что обязательно с ним подружится. Впредь, если Сережа будет плакать, он будет рядом, такое обещание дал себе Олег. Он так и не рассказал Сереже, что слышал его ночью. Но на следующий день, за завтраком, Олег отдал Сереже свою булочку с джемом, а сам прикончил за Сережу порцию молочной гречневой каши, от которой Сережа всегда кривил лицо, в которой Сережа каждый раз копошился ложкой с видом одновременно скучающим и несчастным, с лицом великомученика. Олег протянул ему булочку и забрал у него из-под носа кашу, и Сережа поднял взгляд – синий, ясный, он излучал удивление и благодарное тепло. С тех пор в жизни Олега появился друг, близкий человек, особенный человек, которому Олег всегда отдавал свою булочку, с которым он мог делить горести и радости, шалости и страхи, а также надежды и планы на лучшую жизнь. Сережа, кроме того, хорошел с каждым годом – из забитого слабенького мальчишки в фиолетовом драном свитере, что давился слезами по ночам, он вырос в красивого, уверенного в себе, острого на язык и смелого (пусть и в таком же драном свитере… пока что, Олег, но однажды у нас будет все, что сейчас нам кажется недостижимым, я тебе обещаю) юношу с грандиозными планами на жизнь. Олег обожал его, Олег его боготворил, Олег, в конце концов, тайком на него дрочил, презирая себя за это поначалу, приняв это не так давно за неизбежное, но все еще стыдясь своих желаний перед Сережей. Олег хотел признаться не только себе, но и ему тоже. Для этого требовалось подгадать момент. Олег успокаивал себя иллюзией: если выбрать наилучший момент, самый удачный, то и Сережа его не отошьет, а уж если отошьет, то без особой жестокости. Последние пару месяцев в Олеговой башке одна и та же мысль вертелась, будто заевшая пластинка: что может быть лучше, чем признание в чувствах на выпускном вечере? Это же, типа, верх романтики, это их вечер, их первый шаг во взрослую лучшую жизнь. Надо решаться, повторял себе Олег мысленно, будь что будет. Они сосали шампанское из горла, а бутылка липла к ладоням, несколько капель между ними пролилось и впиталось в пыльно-розово-оранжевую обивку, когда Сережа дернул рукой вверх, воскликнув: – Слышишь, слышишь?! Этажом выше в актовом зале заиграла Dansing Qeen Аббы, ее звуки приглушенно доносились в их уголок под лестницей. Пританцовывая на месте, сидя на диване с бутылкой в руке, Сережа обратил на Олега такой сияющий, что Олег схватил серию микроинсультов, взгляд и подпел: – Ууу, you can dance, you can jive! Мгновенно Олег догадался. – Твоих рук дело? – осведомился он с улыбкой, перехватывая у Сережи бутылку и прикладываясь к ней, с Сережи глаз не сводя. Шампанское уже дало в голову – размягчило ноги и, в случае Олега, мозг. Темненький закуток под лестницей плыл, кружась в водовороте из огоньков гирлянды и сладких шампансковых пузырьков. – Я заказал, – горделиво признал Сережа, – не все же под “Малинки, малинки, такие вечеринки” танцевать, должна быть и нормальная музыка. Сережа говорил, а губы Сережины влажно таинственно поблескивали, приковывая взгляд Олега намертво, не оставляя ему шанса на спасение. Они манили его, и вот уже Олег совершенно не сомневался, что момента лучше не придумаешь. Сейчас, сейчас или никогда. А Сережа вдруг позвал: – Вставай, давай потанцуем. – Прямо здесь? – опешил Олег. – Где же еще. Сережа, шагнув с дивана одной ногой и слегка пошатнувшись, потянул его за руку, а Олег, прости господи, как он потом корил себя за эту тупость, за жалкую зажатость, за неуместность! Олег натурально ненавидел себя за это потом, ведь вот же он… тот самый шанс, которого он ждал, тот самый идеальный момент, как из кино. Вы наедине, танцуете под лучшую песню в мире, которую он заказал персонально для вас, это ваш выпускной вечер, вы немного прижимаетесь друг к другу телами, ты опускаешь руки на его талию, он заглядывает в твои глаза с любопытством, словно ждет, когда же ты наконец сделаешь тот самый шаг, ты наклоняешься к нему, чтобы… – Да не умею я танцевать, Серый, отъебись, – Олег смущенно, вяло засопротивлялся. В его оправдание: он правда не умел. – Брось ты, пойдем, – зауговаривал Сережа и ласково потянул его за руку. – Подари мне первый танец, забери меня с собой… – Сказал же, не умею, – повторил Олег раздраженно и твердо, отдернув руку резче, чем рассчитывал. – Ты, блять, шутишь? – Сережа злобно огрызнулся. Он посмотрел на Олега так, как будто именно он был тем, кто действительно планировал момент, а Олег все варварски портил здесь и сейчас. Диван, шампанское, музыка. Потом, днем позже, протрезвев, Олег анализировал произошедшее и ненавидел себя еще сильнее. You are the dancing queen, young and sweet, only seventeen… Сережа опустился обратно на диван, заметно помрачнев, он вырвал бутылку из рук Олега и, бросив на Олега хмурый осуждающий взгляд, сделал пару рассерженных крупных глотков. Нервно вытер рот тыльной стороной ладони. Тогда-то Олег, опомнившись, догадавшись, что испортил нечто важное, сам потянулся к Сереже, чтобы исправить ситуацию. В конце концов, он выбрал самый неудачный момент из всех возможных. Олег ткнулся в губы Сережи, не изящно накрыв их своими, а плюхнувшись губами сверху – неудобно, странно, неловко и влажно, как лягушка брюшком в пруд, честное слово, чуть мимо губ не промазал, а лучше б промазал. Жалкий и пьяный, просто смешной, и на что рассчитывал? Мог ли Сережа тоже хотеть его поцеловать? Или ты, Волков, размечтался? Сережа, замахнувшись, шлепнул его по щеке. Бдыщ! Звук раздался короткий, но беспощадный и такой сочный, что его можно было увидеть, как в комиксах. Отшил. У Олега зазвенело в ушах, аж искры из глаз посыпались – не от боли, а от обиды. Резко поднявшись, Сережа торопливым сердитым шагом устремился вверх по лестнице – к оранжевому свету и громкой музыке, оставляя Олега в темноте. Ю кэн дэнс, ю кэн джайв, Олег. Ты все проебал. Сережа с ним целый день после не разговаривал. А поцеловались они впервые – уже нормально, по-настоящему, когда стали вместе жизнь, сбежав из студенческой общаги, они на первые кровно заработанные деньги, как планировали, обзавелись собственным домом. Пусть домом для них и стала маленькая съемная квартирка со щелями в белых оконных рамах, из которых зимой дуло так, что Сережа болел примерно с начала ноября и до конца мая. Ничего, Олег его чаем с медом отпаивал и по ночам согревал своим телом, прижимаясь грудью к его сгорбленной спине. Сережа больше в подушку не плакал, а Олег целовал его щеки, в шею и за ушами – там особенно щекотно. Путался лицом в рыжих бенгальских огнях его волос, обжигаясь об их мягкость губами. Сережа никогда не говорил “мы встречаемся”, он не называл Олега своим парнем, Сережа не признавался ему “я люблю тебя”, да они оба и не умели толком обращать чувства в слова, не научил никто. Но Олегу это и не нужно было, он довольствовался тем, что мог хватать Сережу по утрам за голые пятки. Сережа от щекотки забавно извивался и верещал, однажды случайно пнул Олега в нос, да сильно так, что ноздри пришлось ватой затыкать. Зато как Серый потом вину заглаживал… загляденье. В общем и целом, Олегу достаточно было знать, что они – одной крови, что даже если весь мир против них, они – друг за друга горой. Всегда. Целую вечность короткой человеческой жизни. А потом Олег бросил учебу на третьем курсе, и его забрали в армию. Такая жизнь, так бывает. В моем доме не видно стены, в моем небе не видно луны… Я слеп, но я вижу тебя, я глух, но я слышу тебя, или как там пел Цой? Олег перебирал струны гитары и тихо пел в тот последний вечер, что они могли провести вместе перед его отъездом. Сережа, кажется, все еще злился на него. На нем была длинная белая футболка – она когда-то Олегу принадлежала, но Сережа постоянно тырил его вещи, потому что вещи Сережи – только его вещи, а вещи Олега – общие – с маленькой дырочкой на воротнике. Уложив подбородок на колени, подобранные к груди, и обхватив руками свои пальцы ног – босые, он смотрел печально, задумчиво в окно, за которым город накрывала, вытесняя оранжево-багровый закат, темнота. – И снова приходит ночь, я пьян, но я слышу дождь, – пел Олег. – Дождь для нас… Квартира пуста, но мы здесь... Здесь мало что есть, но мы есть. – Можно? – Олег коротко постукивает в дверь, она не заперта. За дверью еще шумит вода. Через пару мгновений раздается Сережин голос: – Заходи. Сережины вещи, небрежно свернутые, лежат на старенькой стиральной машинке в углу, сам Сережа полулежит в ванне, пристроив затылок на бортике и глаза прикрыв. Он кажется обманчиво расслабленным, выглядит хозяином положения, с которым все в порядке. Но как только Олег, неловко приоткрыв дверь и протиснувшись в нее с табуреткой в одной руке и свечами – обычными, не ароматическими, купленными в подвальном хозяйственном магазинчике – в другой, заходит в ванную комнату, Сережа тревожно открывает глаза и поворачивает к нему голову. Вода шумит из крана у его ног. Хотелось бы Олегу знать, о чем он думает сейчас. Сережа не прячет свою наготу, но ванна почти набралась, вода доходит до его груди. Расставив свечи по углам ванны, Олег опаляет фитили зажигалкой. – Романтик, а? – он хрипло посмеивается, как же все это неуместно. – Ужасно, – соглашается Сережа, но его губы тоже трогает улыбка. Он выключает фонарик в телефоне (тот почти разряжен, осталось 20%), которым подсвечивал себе обстановку. Остаются только свечи. Олег ставит низкую деревянную табуретку рядом с ванной и присаживается на нее. Его взгляд быстро, ненамеренно скользит по телу Сережи под водой, но затем обращается к его лицу. Сережа не прикрывается, не ерничает, глядит в ответ устало и задумчиво. От пламени свечей ползут по настенной (советской, бледно-зеленой) плитке их тени, вытягиваясь до потолка и соединяясь в одно черное пятно. Когда воды становится достаточно, Сережа тянется к крану и закрывает его. От движения рябь идет по воде, подрагивают огоньки свечей, их тени вальсируют в темноте. Им нужно о многом поговорить, но оба они не знают, с чего начать. – Так ты значит… здесь живешь? – спрашивает Сережа, возвращаясь в прежнее положение, Олегу мерещится брезгливость в его голосе. Олега обжигает стыдом – он бы хотел начать с чего угодно, но не с этого. – А ты привык к условиям получше? – Олег старается не звучать грубо. Сережа неопределенно ведет плечом, погружаясь под воду по шею, – его ключицы и плечи затапливает. – Я думал, ты хотел служить по контракту. Военным мало платят? – его взгляд прожигает Олега. Кажется, Сережа никогда его не простит. Олег почти забыл, каким острым он может быть, Олег вспоминал только хорошее: поцелуи, голые пятки, общие шутки. Это помогало ему держаться на плаву. И вот теперь Сережа, повзрослевший, все такой же красивый, все такой же несчастный, но скрывает это чуть лучше, смотрит на него волком, ждет чего-то… Сереже, может быть, не только печально, но и сладко-злорадно видеть, что Олег, бросив его, поплатился за это? Может быть, Сереже хотелось бы, чтобы Олег нуждался в нем? В сложных, смешанных чувствах Олег мало смыслит. Чем взрослее они становились, тем труднее Олегу давалось разгадать, чего Сережа от него хочет. А за последние три года вообще мозги отшибло, стал понимать только приказы. Когда мелкими были – все понятно, булочку с джемом, похвалить рисунок, потрепать по волосам, на царапину подуть, обнять покрепче, и солнышко Сережа уже сияет. А что теперь? А теперь Сережа, глядя на него, будто упивается его несостоятельностью, как бы внушает ему всем своим видом: ты бы сейчас гораздо лучше жил, если б остался со мной, мы оба были бы счастливы, мы были бы полноценными. Посмотри, что ты с нами сделал. – А я думал, – выдавливает из себя Олег, – перед тем, как недовольство высказывать, ты мне спасибо скажешь. За то, что поймал тебя. За то, что ты не по Малой Неве бездыханном телом плывешь, а в горячей ванне кости греешь. – Я тебя о помощи не просил. Сука. Олег поднимается с табуретки, та кратко скрипит ножками по плитке. Вот так счастливая встреча, думает Олег. – А когда мне нужна была твоя помощь, тебя рядом не было, – обвинительно нападает Сережа. Но Олег больше не может его выносить, он резко выходит из ванной комнаты, а Сережа, умолкнув, провожает его напряженным взглядом. Сережа сверлит взглядом дверь, оставшись в гнетущей тишине. Но через пару минут Олег все же возвращается. Зачем?.. Теперь у Сережи чуть громче стучит сердце. На стиральную машинку Олег кладет для Сережи свернутое чистое полотенце, футболку и мягкие серые спортивные штаны, но прежде, чем Сережа успевает открыть рот и что-нибудь ему сказать, Олег выходит обратно, крепко закрыв за собой дверь. Прикрыв глаза, Сережа медленно соскальзывает затылком по стенке ванны, погружаясь под воду с головой. – Теперь ты здесь хозяйничаешь? – с нескрываемой иронией интересуется Олег, его бровь ползет вверх. Скрестив руки на груди, он останавливается в проеме, привалившись плечом к дверному косяку. Он наблюдает за тем, как Сережа – о да, в его футболке, в его чертовых серых штанах – шастает, как шкодливая мышь, по его кухне, перетащив из ванной комнаты свечи. – Ты не предложил мне ужин, так что я решил раздобыть его самостоятельно, – горделиво и независимо отзывается Сережа, даже не обернувшись. Он достает с верхней полки граненые тяжелые стаканы из стекла – один, затем, помедлив, все же достает второй. Значит, пить будут вместе. Олег хмыкает. Рядом на столешнице уже стоит початая бутылка виски, рядом с ней – пакетированный химозный яблочный сок. – Ужин или бухло? – уточняет Олег, он рассматривает Сережину спину и даже не пытается помочь. С некоторым мрачным удовлетворением он замечает, как Сереже некомфортно на чужой территории, как он пытается сделать вид, что не чувствует себя виноватым за то, что нагрубил ему в ванной. Будь Серый птичкой – топорщил бы перья, чтобы выглядеть грозно и непокорно, такой уж он человек. Хотя Олег отлично помнит, каким послушным он может быть, и каким ласковым, и как он нуждается в том, чтобы его любили и восхваляли, и окружали заботой. – Что имеется, тем и отужинаю, – огрызается Сережа, – выбор невелик. Все это Олега умиляет, и он не хочет Сережу долго мучить, поэтому, присоединившись, помогает ему: достает из холодильника сыр, колбасную нарезку, банку оливок, кладет на стол нарезной батон и вскрытый пакетик фисташек. Набор нехитрый. – Покорнейше прошу простить, но у нас нет фуа-гра и креветок к нашему шведскому столу, – деловито предупреждает Олег и косится на Сережу. – Мы с этим справимся? Сережа косится на него, Олег отвечает ему невозмутимым лицом. Вдруг губы Сережи начинают дрожать, у Олега резко дергается рот, через мгновение их общий смех сотрясает кухню. Откинув влажные волосы с глаз, Сережа щедро плещет в стаканы виски и говорит с улыбкой: – Обслуживание в вашем отеле никуда не годится, позовите управляющего. – Я и есть управляющий, – фыркает Олег, разворачивая пленку на сыре у которого от Гауды одно название. После недолгой паузы Сережа интересуется с чуть ядовитой ухмылочкой: – Ты больше не любишь готовить борщи и плов? – Просто не для кого, – отвечает Олег, и его ответ своей прямотой и искренностью бьет Сережу под дых. Олег хочет добавить “было”, но он не знает, как долго Сережа планирует задержаться у него, с ним, и вообще на этом свете. Они пьют виски, разбавленный соком, и постепенно пьянеют, свечи медленно истекают воском на столе, а расстояние в годы между Сережей и Олегом постепенно размывается. Они не обсуждают сейчас, они вспоминают старые времена – свою воспитательницу, своих детских врагов, глупые подростковые шалости. Олег любуется Сережей почти беззастенчиво: те же длинные рыжие волосы, тот же смех, артистичный, весь он – ярко пламенеющий, надломленный нерв, жестикулирует изящными кистями, словно музицирует, громко вспоминая что-то. У Олега чуть слюна не течет, он уже и забыл, как это бывает, какой Сережа манкий, какой завлекающий и завораживающий. На него, как на огонь, можно смотреть вечно. Не сразу Олег замечает, что Сережа, закинув в рот фисташку и подперев щеку рукой, хрустит и смотрит на него немигающими синими глазами: ну, а ты что скажешь? чем удивишь? Сережа как будто ждет, что Олег поразит его чем-то, завоюет его расположение, но у Олега, как и в четырнадцать, как и в семнадцать лет, как всегда, отсыхает язык от его красоты. И Олегу глубоко поебать, что Сережа видит его немое идолопоклонничество, что Сережа упивается своей властью над ним, как и когда-то давно. Когда Сережа подходит к раковине, чтобы поставить в нее опустевшие стаканы, вдруг за его спиной раздается эхо давних лет… Ууу, you can dance, you can jive… – Нет, – отрезает он, резко оборачиваясь на звук. – Да, – говорит Олег, коварно щурясь, он прибавляет громкость на телефоне, поднимаясь с табурета. У него тоже есть козыри в рукаве. На кухне звучит Dansing Qeen. Комично отпрянув к раковине и прижавшись к ней задницей, Сережа заявляет: – Ты не посмеешь, это запрещенный прием! – Еще как посмею, – угрожающе произносит Олег, поднявшись, он начинает наступление. Ужасно, просто чудовищно пританцовывая и прищелкивая пальцами в ритм, он приближается к Сереже, его глаза хищно блестят. – Нет, нет, нет! – Сережа прикрывается руками и даже бросает опасливый взгляд на нож, лежащий рядом с раковиной. Олег хрипло смеется, схватив его за запястье и напевает, не попадая в ноты: – See that girl, watch that scene! – Оставь меня в покое! – умоляет Сережа, но из его горла уже вырывается пузырями смех, а Олег плавно, на удивление бережно затягивает его в танец. Так неестественно, неорганично для Олега, а потому ужасающе… он покачивает бедрами. Сережа жмурится, он просто не может на это смотреть. Он не знал, какую ошибку совершил на выпускном вечере, потребовав от Олега танец, потому что Олегу не стоило танцевать ни-ког-да, и позже Сережа узнал об этом и навсегда в этом убедился. Не существовало человека более неспособного к танцам, чем Олег. – Ты от меня не отвяжешься, да? – страдальчески ноет Сергей. – Ни. за. что, – отчетливо и тихо произносит Олег, склонившись к его уху и взяв его пальцы в свои ладони. Сережа сдается, он смеется, запрокидывая голову, а Олег спускает одну руку на его талию и прижимает его ближе к себе. Они молоды и пьяны, они все еще могут быть счастливы? Почему нельзя повернуть время вспять, если им повезло вновь друг друга найти? Если ты ловил кого-то вечером во ржи, так там было? Они лежали на траве во внутреннем дворике детского дома, рядом поскрипывали качели, в воздухе пахло первым днем июня и свежевыстиранным бельем. Когда шестнадцатилетний Сережа читал Олегу вслух Сэлинджера, а Олег клевал носом, потому что не очень-то его вдохновляли и беспокоили душевные терзания Холдена Колфилда, у которого и родители есть, и дом, и деньги, а он дурью мается, мог ли Олег подумать, что однажды ему придется ловить Сережу над пропастью? Покачиваясь, они неспешно кружатся под песню их юности, и это, на самом деле, хорошо, это прекрасно. Олег заправляет за ухо Сережи рыжую прядь волос, и Сережа не сопротивляется ему. Они почти соприкасаются носами – самыми кончиками, но не решаются преодолеть последний сантиметр. Одна из свечей гаснет, догорев, а песня подходит к концу. Они вместе убирают со стола, не говоря ни слова. Они оба ощущают странное волнение, беззвучное колебание наэлектризованного воздуха после танца. Слышно, как за окном начинает накрапывать дождь. Олег моет посуду, а Сережа собирается пойти и почистить зубы его (все твое – мое, даже такая мелочь, так было всегда, так всегда будет) щеткой, но отчего-то, остановившись, замирает у стола. Сережа изучает растрепанный затылок Олега, сильный изгиб его спины, знакомый разворот плеч. Олег чувствует его за своей спиной, ощущает его пристальный взгляд, но терпеливо смывает пену с посуды, тихо позвякивают пустые тарелки и стаканы. Закрыв кран, Олег тщательно вытирает руки кухонным полотенцем, разворачивается к Сереже и сокращает расстояние между ними в два шага и одну стремительную секунду. Сережа успевает открыть рот, но не успевает вдохнуть, как руки Олега уже, сгребая его в охапку, шарят по его телу, а кожа вокруг губ Сережи загорается от трения щетины. Олег дергает Сережу за бедра на себя и всем телом толкает его к столу. Наконец Сережа получает шанс вдохнуть, но его вдохом становится горячий выдох Олега. Их мало волнует, что дыхание пахнет спиртным, оно смешивается. Руки Сережи, жадно пробежав по бокам и груди Олега, оплетают его шею. Олег усаживает Сережу на стол, толкаясь между его ног и вынуждая Сережу развести их в стороны. Сережа, не прекращая целовать его, охотно разводит ноги, а затем обнимает Олега ими в такой беззащитной позе, что сердце Олега, и без того будто попавшее под обстрел, раздолбанное, торопливое и громкое, заходится под самым горлом. А в горле сухо, как будто не пил вовсе. Он не видел и не касался Сережи три года, но теперь упивается им, его вздохами, его губами. Прикрыв глаза, Олег до боли чувственно ведет носом по его щеке, отмечая мысленно, какой жар от нее исходит. Сережино лицо и тело под футболкой горит и плавится, и Олег подрагивающими – подумать только, эти руки не дрожали, когда им приходилось убивать, но дрожат теперь, как у подростка на первом свидании – кончиками пальцев, забираясь под его футболку, касается его живота, груди. Олег ждет, что Сережа, как раньше, трогательно вздрогнет, когда он притронется к соскам и, ущипнув, потянет за них. Так и происходит, Сережа вздрагивает, а у Олега вырывается короткий гортанный стон-рычание. Блять, как же он скучал, как же Сережа скучал по нему. Сережа гладит его спину, тоже забравшись под его футболку руками, и жмется лбом к его плечу, и трется о него в бессильной жажде выразить тоску, которую выразить невозможно ни словами, ни взглядами, ни битой посудой. В тот день, когда Олег покинул его, Сережа бил посуду с остервенением, со всей ненавистью к гребаному миру, в котором они не выбирали родиться, в который они были вышвырнуты, чтобы однажды встретить друг друга, а затем разлучиться. Олега больше не было рядом, чтобы его остановить. Он разрушал их милую уютную кухню до тех пор, пока не занес над головой любимую кружку Олега, из которой тот всегда пил. Тогда рука Сережи дрогнула. Медленно опустив руку и поставив кружку на стол, он закрыл глаза, чтобы не видеть руины жизни, которой у них больше не будет. Пальцы Сережи натыкаются на неровный шрам, бегущий наискось под лопаткой Олега, и он замирает. – Сереж, – Олег хрипло, раскатисто мурлычет в его ухо и, схватив затылок Сережи одной рукой, прижимает его к себе крепче, беспорядочно целует его в ухо, в висок, соскакивает губами к его щеке, покрытой бордовыми пятнами. Сережу начинает трясти мелким дождем; точно же такой дождь идет сейчас за окном. Сережа задыхается, захлебывается, как будто все-таки идет ко дну Невы и его раздутые легкие забиваются водой, а Олег ласкает его лицо губами, царапает небрежной щетиной и превращает в текучий воск его щеки, все его лицо – в смазанную картину Адриана Гение; в прошлом году на выставке в Эрмитаже Сережу удивило и вдохновило густое уродство и безумие его картин, словно написанных не только маслом, но кровью, слезами и выпотрошенными кишками. Сережа не думал, что будет плакать, что он вообще способен, но из его гортани вырывается какое-то невнятное бульканье, он правда тонет. Олег заглушает все неприличные, жалкие, влажные и гневные звуки, затыкая его рот своим, и гладит его по щеке одной рукой, другой наматывая на кулак и сжимая его волосы. – Мой мальчик, – Олег выдыхает в его губы, почти не разрывая влажный поцелуй, губы Сережи вздрагивают и кривятся в беззвучном... Короткими ногтями Сережа впивается в его спину, царапая кожу до неровных розоватых полос. Если бы Олег решил разложить его, распять его прямо здесь, на этом столе, Сережа не стал бы сопротивляться. Он почти готов просить Олега сделать это – грязно, грубо и быстро, чтобы обоим сделать больнее, и чтобы за физической болью отступила другая – боль души, сердца, всех этих тонких материй, в которых они оба не смыслят, боль которых не могут выразить по-человечески, и потому срываются теперь на эти постыдные звериные звуки, и терзают рты друг друга в отчаянной печали, нелепо стукаясь зубами, толкаясь, будто в борьбе, языками. Сереже хочется, чтобы они друг друга разорвали на куски, чтобы кухонный стол затопило кровью, чтобы под воду ушла эта маленькая темная квартира, чтобы весь Петербург ушел под землю, чтобы они рассеялись на ебаные молекулы. Тогда бы Сереже не пришлось, содрогаясь в ужасе и отвращении при виде собственной слабости, сознавать, что ему нужна не грубость, ему нужно, чтобы эти руки обнимали его и качали, утешая, как дурного орущего младенца, немилосердно выброшенного в огромный злой мир. Сереже нужно то, о чем он никогда не попросит. Но Олег, словно прочитав его мысли, прерывает поцелуй, сгребает его за плечи и талию к себе, и обнимает так крепко, как обнимают только родные, самые близкие люди, и наступает тишина. Они оказываются в кровати около часу ночи. Предварительно Олег меняет постельное белье на свежее, чтобы Сережа не морщился, хотя Сережа не собирался морщиться, ему, в общем-то, все равно. Узкая койка поскрипывает, когда они вдвоем пытаются разместиться на ней. На столике рядом догорает последняя свеча, принесенная в комнату. Места мало, Сережа ворочается и долго не может удобно лечь. Олег весит чуть больше, так что Сережа скатывается ему под бок немедленно, как только Олег ложится, вытягиваясь в полный рост. Почти столкнувшись с ним лбом, Сережа поднимает взгляд и замечает безмолвную, но вполне говорящую насмешливую нежность в его глазах. Или это Сереже просто хочется, чтобы она там была? – Устроился? – уточняет Олег полушепотом. – Долго возишься, – дразнит он. И снова Сереже все происходящее видится нереальным, несбыточным, невосполнимым. – Обзавелся бы ты нормальной кроватью, не пришлось бы возиться, – шепотом возмущается Сережа. – Как ты сюда гостей водишь? – он вызывающе дергает бровью. Хочет знать, был ли у Олега кто… – Не вожу, – отвечает Олег, нависая над Сережей, вынуждая его сильнее и глубже вжаться спиной в тонкий матрас. Затаившись на долю секунды, Сережа с волнением ожидает, что Олег поцелует его снова, но Олег, протянувшись через него, задувает свечу на столе и погружает комнату в прозрачный полумрак. Дождь за окном все чаще и громче, подгоняемый ветром, постукивает в стекло. Олег сдержал обещание. В следующий раз, когда Сережа ночью, сжав пальцами подушку и уткнувшись в нее покрасневшим лицом, мелко трясся, стараясь сдержать слезы, Олег осторожно, чтобы не испугать, погладил его по плечу и заполз в его кровать. Это произошло через пару недель после первого обмена кашей и булочкой. Олег боялся, что они еще не слишком близки, что Сережа его прогонит, но Сережа приподнял край одеяла, впуская Олега под него. Неожиданно порывистым болезненным рыжим пламенем Сережа прижался к нему. На миг Олег даже дышать перестал. Он аккуратно, будто боясь ненароком затушить лихорадочный, но слабый огонек спички, обнял Сережу и положил подбородок на его волосы. Он услышал, как судорожно Сережа втянул носом воздух и несколько раз шмыгнул носом в попытке не расплакаться сильнее. Такой маленький и щуплый, в тот миг он показался Олегу совсем крошечным. Закрыв глаза, Олег стал вспоминать, как мама успокаивала его, когда он был еще младше, чем теперь, как она утешала его перед сном, когда чернота ночи и таящиеся в ней монстры пугали его. От светлого нежного образа мамы, мелькнувшего в темноте, под закрытыми веками защипало. Поглаживая Сережу по волосам, Олег шепотом, едва слышно начал напевать песенку, которой мама убаюкивала его когда-то: баю-баюшки-баю, не ложися на краю, придет серенький волчок, поцелует за бочок… Сережа затих, вслушиваясь. Через некоторое время он шепотом спросил: – Там поется не “укусит за бочок”? – Нет, – уверенно шепнул Олег, – точно нет. Так Олег впервые по-настоящему разделил с ним их общее горе – бескрайнее, как небо над ржаным полем, одиночество маленьких детей, у которых никого нет, кроме друг друга. Постепенно дыхание Сережи выровнялось, и Олег, успокоившись вместе с ним, перебирая его волосы, тоже уснул. Наутро они проснулись в одной кровати. Увидевшие это мальчишки из группы подняли их на смех, так Олегу в первый, но не в последний раз пришлось ввязаться в ожесточенную драку, чтобы защитить Сережу и себя. Именно в этом порядке: Сережа всегда был на первом месте. После той ночи, казалось, даже рисунки Сережины чуть утратили былую мрачность. Хотя черное пернатое существо никогда не покидало их полностью. – Сереж, ну что ты там делал… как додумался-то до этого, а? Ну, чего ты молчишь? Скажи что-нибудь, – просит Олег, но Сережа держит глаза закрытыми, а Олегов пульс держит на мушке, зажав его большим пальцем. Пытается разгадать в его морзянке, как же так получилось, что Олег подоспел в точности до минуты, чтобы поймать его. Грубые пальцы отводят в сторону рыжие пряди, упавшие на глаза. Пульс Олега не врет, – вот же он, здесь, вернулся к нему. Живой. – Поцелуй меня, – вместо объяснений требует Сережа. Это не просьба – требование, Олег безошибочно считывает и реагирует в секунду, подавшись вперед. Олег сминает его губы. Сережа жадно принимает его дыхание, как наркозависимый – ампулу морфина, как проститутка – любимого клиента, и языком, заманивая, приглашает его глубже в свой рот. Олег напирает на него грудью, подминая Сережу под себя, а Сережа под ним раздвигает ноги и, по-прежнему сжимая запястье Олега, опускает его руку вниз и заводит между своих ног. Наконец Сережа распахивает глаза и заставляет очередной вопрос, зудящий на губах Олега, растаять прежде, чем тот озвучит его. Что же ты пытался сделать на гребаном мосту этой ночью, печаль моя? Олег не спрашивает, но Сережа вдруг говорит: – Я тебя призывал, – он посмеивается, щурясь, – как видишь, сработало. Пальцы Олега бегут по бедру Сережи изнутри, разглаживая широкой ладонью серую ткань мягких штанов. Они касаются сквозь ткань члена и укрывают его, поглаживая. Сережа вздрагивает, тихо шипит, словно Олег обжигает его. Узкая койка под ними скрипит, они вертятся в ней: не столько гладят, сколько щупают друг друга, щиплют, как бы проверяя реальность на прочность, но надеясь не проснуться. Торопливо целуясь, они меняются местами. Сережа задирает футболку на его груди, Олег же, быстро сориентировавшись, стягивает ее и откидывает в сторону, открывая Сереже путь. Прижавшись лбом и носом к груди Олега, Сережа в центр ее целует, будто икону, и неторопливо, плавно стекает вниз. Его волосы, заструившись по груди Олега, растекаются по его мышцам вулканической лавой, тускло мерцая в синем полумраке комнаты. Олег медленно выдыхает и запускает в них пальцы, погружаясь в красное золото с благоговейным трепетом. – Сереж, – шепчет Олег и, запрокинув голову, издает шумный вздох. Сережа его не жалеет – с силой дернув домашние штаны на Олеге вместе с бельем, обнажив его сильные бедра, он садится между его ног. Напрягаясь всем телом, Олег старается не делать грубых движений, но ему тяжело, потому что – развратные, блядские, вот как Олег думает о них, блядские и великолепные – губы Сережи накрывают его член мягким кольцом и туго сжимают головку. Олег хрипит, выгибаясь в пояснице, и сгребает в кулак Сережины волосы, когда тот, проникая языком под крайнюю плоть, оттягивает ее и умело обнажает губами истекающую нетерпением темно-розовую головку. – Я скучал по тебе, красавчик, – звучит насмешливый голос, дыхание опаляет беззащитную плоть. – Детка, ты ко мне обращаешься или к нему? – уголок губ Олега дергается. Но Сережа не дает ему опомниться. Немедленно он позволяет головке скользнуть в свой рот, и Олег каждым сантиметром чувствует мягкую силу его языка, его щеки изнутри, когда Сережа втягивает их и прячет зубы, как опытный любовник, как дрянь со стажем. Олег скучал по этому. Когда-то они учились вместе, как доставлять друг другу удовольствие, но как много парней у Сережи было после него? Сережа всегда любил пофлиртовать, а еще Сережа всегда любил трахаться. Дыхание Олега сбивается. Влажное тепло Сережиного рта вышибает мысли из его головы. Не сдержавшись, Олег толкается в его узкое горло. Сережа издает глубокий захлебывающийся звук, но не отстраняется, а только вбирает больше, будто из упрямства. Хотя Олег уверен, что он увидит, если… И он опускает взгляд. О, это оказывается даже лучше, чем он ожидал, это нестерпимо, это просто греховно. Член полностью в его горле, но глаза Сережины направлены на него – разбитое синее небо, влажное, взволнованное. Даже в потемках Олег видит, как безжалостно черные зрачки пожирают радужку. По напряженной Сережиной шее вверх, по острым углам его челюсти и впалым щекам, по выступающим скулам растекается неровными пятнами румянец. Их взгляды сталкиваются, но это длится лишь мгновение. – Блять, малыш, – вырывается у Олега то ли пораженное, то ли восхищенное, а Сережа урчит с членом во рту, уничтожая Олега вибрацией, заставляя его, стиснув зубы, вцепиться рукой в одеяло, бессильно скомкав его в потном кулаке. А Сережа занят делом. Очевидно, что его первостепенное дело – это душу из Олега высосать через член, так полагается суккубу? Или кто он такой, черт бы его побрал? Зажмурившись до красных пятен и откинувшись затылком обратно на подушку, Олег глухо стонет сквозь зубы, а Сережа сосет, наслаждаясь процессом, упиваясь захваченной властью, он трахает Олега ртом, и Олег позволяет ему это. Олег позволил бы ему все, о чем бы Сережа ни попросил, потому что Сережа – его слабость. Олег разгоряченно усмехается, подумав об этом. Сережина голова покачивается между его ног, от его губ до головки тянется ниточка слюны. Быстро слизав ее, Сережа заглатывает член вновь и стонет сам. Мурашки облепляют плечи Олега, его бедра дергаются, а член пульсирует. Этот стон становится последней каплей – Олег больше не может бездействовать, он с силой давит рукой на Сережин затылок и начинает, покачиваясь на скрипучей кровати, короткими толчками вбиваться в его горло. Нет, так Сережу не устраивает. Это его игра, сейчас его ход, к Олегу право хода перейдет позже. Выпустив член изо рта, Сережа облизывает губы. От слюны поблескивает его подбородок и член, его щеки полыхают, с кончика члена стекает, смешиваясь со слюной, прозрачный предэякулят. Сережа держит член за основание и трется щекой о головку, пачкаясь о нее, и зовет хрипло: – Олег, взгляни на меня. И Олег слушается и смотрит. Он смотрит, как Сережа – розовощекий, нежный и хищный, со спутанными волосами, самодовольно улыбаясь и закусив нижнюю губу, накачивает его тело удовольствием. Сплюнув на головку, Сережа размазывает языком по ней естественную смазку и собственную слюну, заставляя Олега дрожать и заживо гореть. Сережа держит его в кулаке, он разгоняет жар и скользкие жидкости по его члену, двигая кулаком поначалу размеренно, но все быстрее и быстрее с каждым толчком. Олег чувствует, как слюна стекает к его мошонке, его яйца поджимаются и ноют без разрядки. Его бедра, словно повинуясь Сережиной руке, следуя за ней, раскачиваются, требуя еще – больше стимулирующей, жаркой, сжимающей тесноты любимой ладони. – Да? – самодовольно шепчет Сережа, не сводя глаз с багровеющего лица Олега. Ритмичное движение его руки ускоряется, становится беспорядочным, жестким, вынуждая Олега подчинятся темпу, который задает он. – Да, – кратко выдыхает Олег. Его глаза, как бы он ни старался держать их открытыми и смотреть на Сережу, закатываются, с его пересохших от частого дыхания губ срывается стон. Он раскачивается, вбиваясь членом в Сережину ладонь, способную причинить ему жгучее почти до боли удовольствие. – Давай, – одними губами произносит Сережа. Олег не успевает вдохнуть, как его бедра, ведомые желанием получить разрядку, крупно вздрагивают – раз, и еще, еще, как будто Олег больше не имеет власти над собственным телом, и струи спермы, выплескиваясь, ударяют Сережу по красной щеке и губам. Сережа раскрывает рот и бесстыдно ловит их языком. На несколько мгновений все, что Олег слышит, – его собственное тяжелое дыхание. Наконец он находит в себе силы приоткрыть глаза и взглянуть. Сквозь влажный туман он видит, как Сережа слизывает белесые вязкие капли со своих изгибающихся в улыбке губ. У Олега кружится голова, пульс еще стучит в ушах. Он смотрит лучшее в мире порно, в котором Сережа играет главную роль персонально для него. Протянув руку, большим пальцем Олег стирает капельку с припухшей нижней губы Сережи, а затем запускает палец в его рот. Охотно обхватив палец губами, Сережа тщательно обсасывает его. Потрясающе. Всю жизнь Олег молился на эти губы, когда-то он и вообразить не мог, что они достанутся ему. Еще совсем недавно он думал, что потерял их навсегда по собственной глупости и больше не увидит их. – Как я мог тебя оставить? – еле слышно, с хрипотцой спрашивает Олег. Вопрос риторический. Направленный на него синий взгляд кажется тускло-темным, но Сережа так ничего и не отвечает, задумчиво прикусив щеку изнутри. Его лицо становится нечитаемым. Олег тянется за салфетками, чтобы привести его в порядок. Время близится к двум часам ночи. – Не кусай меня за бочок! Ты говорил, что волчок только целует! – Сережа смеется, отбиваясь от настойчивых объятий и нежно-щекотных издевательств. Олег трется о его живот, раздражая кожу колючей щетиной. – Ну ты вспомнил! – удивляется Олег, его брови радостно взмывают вверх, но руки его немилосердно стискивают бедра Сережи. Отрывистой, торопливой очередью поцелуев Олег покрывает его бока и трогательно, как от икоты, вздрагивающий живот. Он опять предпринимает попытку прикусить Сережу за манящий бок, но Сережа, задыхаясь от смеха, все больше обретающего истерические ноты, пинает его коленом под челюсть. – Да твою ж! – шипит Олег, хватая его за колено. – Я случайно! – задыхается Сережа. – Но ты сам виноват, не нужно было меня атаковать… – Это я еще не начинал, – рычит Олег беззлобно, но глаза его устрашающе сверкают. В пылу безжалостной возни, которую они устроили, Олег просовывает руку между ног Сережи. – Значит, мне не показалось… как я и думал, – резюмирует он, посмеиваясь. – Когда ты решил, что белье тебе не нужно? – Еще на мосту, – фыркает Сережа, – выпрыгнул из трусов от счастья, когда ты меня схватил. Сережа язвит, жестокий, дурашливый, каждый раз без ножа режет Олега словами. Но Олег знает, что он так обороняется, если ощущает себя в уязвимом положении. Всю жизнь у Олега были кулаки, но у Сережи было только слово. Олег чувствует колкое сжатие под ребрами. Как он мог бросить своего мальчика, рискуя потерять его? Наверное, верил, что однажды вернется и все уладит, но ведь он и сам мог погибнуть. Олег тянется вверх, чтобы поцеловать его, чтобы сделать то, в чем они оба нуждаются больше всего. Сережа доверительно приоткрывает рот, их губы встречаются с мягкостью. Их мягкость всегда может легко перерасти в жестокость, но на этот раз Олег, расслабляя Сережу языком, ласкает его, гладит его от бедер и до груди. Зажав между указательными и большими пальцами, потирает его соски, и сжимает грудные мышцы, наслаждаясь тихим вздохом в ответ. Под пальцами соски очаровательно твердеют. Оторвавшись от открытых губ Сережи, спустившись губами по любимому подбородку (остались ли еще веснушки на нем? в темноте он не успел разглядеть), Олег размеренно и бережно целует его шею - один короткий поцелуй, второй, третий, их становится все больше... Зарывшись одной рукой в волосы Олега и прикрыв дрогнувшие веки, другой рукой Сережа охватывает его плечи, обнимая его. Олег прикусывает его шею сбоку, мучительно всасывая губами кожу, чтобы оставить на ней влажный пламенеющий след. Сережа дрожит, как от холода, когда рука Олега ныряет в его штаны, касаясь подушечками пальцев. Они сухие, но теплые, и касаются так аккуратно, что не причиняют боли. Сережа отзывчиво дергает бедрами, закусив нижнюю губу, его брови надламываются, между ними образуется складка. С довольной улыбкой Олег выдыхает в его шею, согревая краснеющий засос дыханием. Его рука уверенными, массирующими движениями гладит Сережу между ног, заставляя его дыхание учащенно трепетать на кончике языка и на губах. Олег спускается ниже, царапнув щетиной твердый Сережин сосок, и шепчет в его солнечное сплетение: – Давай снимем с тебя все лишнее, милый. Я хочу рассмотреть тебя. Поцелуев много, как дождевых капель за окном, хотя дождь, кажется, уже давно утих. Последние капли ползут по стеклу. Олег поступает с ним немилосердно, распаляя его полностью обнаженное тело, разбирая его на фрагменты и составляя с ним единую мозаику, будто они влюбленные с картины Климта. Все было бы очень красиво, если бы не было так грязно. Поставив Сережу в коленно-локтевую и навалившись сверху, покрыв его собой, Олег обнимает его со спины, прижимая к себе за бедра и обхватив его поперек груди. Сережины ноги под Олегом раздвинуты – колени упираются в матрас, койка все еще поскрипывает под ними от каждого неосторожного движения. Пружинный каркас проваливается под весом, и от его неустойчивости ноги Сережи подрагивают. Олег целует его шею и плечи, оставляя Сережу задыхаться, путаясь носом и губами в собственных волосах, и хвататься пальцами за простынь, – уже не такую чистую, местами влажную под ними от слюны, выделяющейся смазки и пота. Поцелуями Олег спускается по его спине, уделяя внимание каждому позвонку. Одной рукой стиснув Сережину грудь, а другой поглаживая низ его живота, в глубине которого скручивается жгучим узлом возбуждение, заползая кончиками пальцев в рыжие завитки его паховых волос и дразня основание его члена ненавязчивыми поглаживаниями, Олег интересуется, не отрывая губ от спины Сережи, приглушенным, опасным и медовым голосом: – Как ты думаешь, что я сделаю с тобой? Сережа не думает, Сережа знает, и оттого горячий узел под его пупком завязывается туже. Пальцы его ног поджимаются. Сглотнув, он прогибается в спине сильнее и покачивает задницей, трется ею о пах Олега, и это лучший ответ. Другого Олег и не ожидает. Но все же ему хочется немного помучить Сережу, потому что ход в игре наконец-то переходит к нему. Убрав руку от его члена, Олег кладет ладонь на ягодицу Сережи и поглаживает ее, заботливо и тягучее, сжимая и пощипывая своего мальчика, такого податливого сейчас. Так сразу в нем и не узнаешь суку, которой он был час назад. Тяжело вздохнув, Сережа жмурится и стыдливо трется горящей щекой о матрас. – Молодец, – хрипло хвалит Олег, улыбаясь в его спину, – моя умница. Ты все делаешь правильно, Сереж. Просто позволь мне… И Сережа позволяет. Он становится пластилином в руках своего друга, своей опоры, своей первой – и последней – любви. Дыхание Олега, лизнув его по копчику, прижимается к щелке между его ягодиц, и Сережа позволяет это. Пальцы Олега гладят и сжимают, распространяя тепло, его ягодицы, и беззастенчиво раздвигают их шире, растягивая в стороны, открывая Сережу в самой похабной, самой откровенной позе, и это Сережа позволяет тоже, и он хочет этого. Языка Олега – умелый, сильный, с нажимом проходится от яичек Сережи до копчика несколько раз, превращая его промежность в мокрое и жадно пульсирующее воплощение греховности, и Сережа не просто позволяет ему это, он жаждет получить больше. Он рвано всхлипывает и стонет, но вместо слов Олег шлепает его по отставленной ягодице. Кожа розовеет сильнее, Сережа вздрагивает и сбивчиво дышит. – Тшшш, – успокаивающе шелестит Олег, поглаживая место, вибрирующее от шлепка. – Прояви терпение, дорогой, и ты все получишь. Раздразненные щетиной ягодицы полыхают, но язык Олега, прежде нерасторопно, почти лениво кружащий вокруг мышц Сережи, теперь толкается внутрь. Сережа хватает воздух распахнутым ртом и тянется рукой к своему члену, но Олег хватает его за руку и прижимает ее к матрасу, не позволяя Сереже облегчить свое состояние. Языка Олега проникает медленно и плавно, выходит так же неспешно и входит обратно в том же темпе, давая Сереже привыкнуть к нему. Но как только Сережа, расслабившись, начинает впускать его больше, Олег, усмехнувшись и помяв его ягодицы в руках, берет новый темп. Сережа что-то вскрикивает, но Олег не разбирает, что именно. Теперь его язык вбивается в Сережу короткими и резкими, частыми толчками, теперь Олег трахает его, а Сережа шумно дышит и стонет, и становится развратным, дрожащим и вожделеющим. О, как это Олегу льстит. Ради одного этого Олег готов вечность терпеть его стервозность, его дрянной характер, его жестокость. Когда Сережа дергается особенно сильно, пытаясь то ли соскочить с языка, чтобы снизить интенсивность, то ли насадиться на него сильнее, Олег осаждает его жгучим шлепком. Но вслед за грубостью идет ласка – Олег накрывает ладонью его член, растягивая по нему удовольствие, он щекочет и трет его кончик, тесно зажимая головку кольцом пальцев. Олег размеренно обводит ее большим пальцем по кругу, скользит по щелке уретры, вытягивая из Сережи всхлипы и капли предэякулята, и размазывает их по стволу. Сережа крупно дрожит, а Олег словно питается этим. Но Олег не зверь, он дает Сереже продышаться; некоторое время он водит приоткрытыми губами по его ягодицам, томительно целуя их, и аккуратно, с нежностью сжимая и оттягивая его яички. Олег знает, что лаской заставляет Сережу таять. Сережа знает, что последует за лаской. Он добивает его языком – мощными и сильным толчками, придерживая Сережу за бедро, чтобы не упал раньше времени. Щеки Олега трутся о ягодицы и краснеют, его дыхание сбивается тоже, но скулящие звуки, которыми Сережа награждает его, стоят всех усилий. Сережино сдавленное, задыхающееся, умоляющее Олег того стоит. Олег туго прокатывает его член в ладони – от основания и до головки, он дрочит ее быстро и беспорядочно, пока Сережино тело не напрягается под ним предельно ярко, а из головки не выстреливают первые капли. Они пачкают ладонь Олега и простынь под ними, хотя ей в любом случае конец. Олег замедляет движение руки, его язык приятно немеет и вибрирует во рту. Он выжимает Сережу до предела, до последней чертовой жемчужинки спермы. После этого он позволяет Сереже обессиленно рухнуть на живот. А сам, устроившись на его бедрах, уделяет внимание своему вновь вставшему члену. – Позволишь? – со смешком интересуется Олег. Сережа невнятно мычит и подает ему сигнал, махнув рукой. Тогда Олег мастурбирует, заканчивая на ягодицы Сережи и его спину. Это почти красиво: среди россыпи звезд из веснушек пролетают белые хвосты комет. Олег устало, но удовлетворенно усмехается. Или Сереже кажется, что он слышит его усмешку, да и сам Сережа, не открывая глаз, улыбается тоже. Ему хорошо, он возвращается к жизни, он хочет здесь задержаться. Как если бы они вернулись в студенчество на одну ночь. Они целуются позже, как влюбленные голубки, и окончательно портят постель, размазывая по белью сперму. Скрипучая койка кажется еще более расшатанной теперь, и Сережа паскудно хихикает: – Мы ее разрушили. – Хуже уже не будет, – с улыбкой отвечает Олег и гладит Сережу по щеке. Сердце тоскливо щемит, Сережа не хочет засыпать, но все же командует: – Смени постельное белье, пока я буду в душе. Когда Сережа уходит, его одолевает странная тревога, кажущаяся бессмысленной, как будто он может не обнаружить Олега в комнате, вернувшись. Возможно, ему стоило меньше пить. Когда Сережа возвращается, Олег ждет его там, свесив ноги с кровати, он выглядит взъерошенным и встречает Сережу теплой неповторимой улыбкой, похлопывая по матрасу, заправленному чистой простыней. Позже и сам Олег отходит в душ, чтобы освежиться, а Сережа открывает окно, впуская в комнату свежий ночной воздух. Снова начинает накрапывать, капли стучат по карнизу. На часах почти три. Сережа прижимается спиной к груди Олега, а Олег, закрыв глаза и обняв его рукой поперек живота, тихо вдыхает аромат его волос. Под глухую дробь дождевых капель Сережа зевает и продолжает шепотом: – …И мы отправимся в Италию, это будут наши венецианские каникулы. Отправимся на прогулку на гондолах по большому каналу, – бормочет Сережа сонно и мечтательно, – посетим Дворец дожей и поднимемся на колокольню Святого Марка… – Будем объедаться пышной пиццей и пить вино? – предлагает Олег. Сережа слышит улыбку в его голосе и фыркает. Конечно, Олег жаждет не искусства, а обывательских развлечений. Он хочет отдыха. А Олег добавляет: – Представь, это вино старше нас, оно ждало нас все эти годы в большой дубовой бочке, настаиваясь в темном и тихом погребе, чтобы однажды именно мы разлили его по бокалам. Тут Сережа не может не признать, что звучит это привлекательно, так что он кивает, поглаживая Олегову руку от локтя до кончиков пальцев. Их пальцы тепло переплетаются. – Пьяные и веселые, мы будем гулять всю ночь, – поддерживает Сережа его фантазию, – и по старинной брусчатке будет глухо разноситься эхо наших шагов. Тенями мы будем скользить под оранжевым светом высоких черных фонарей. – И на одной из этих узких улочек, – подхватывает Олег, склоняясь к уху Сережи, – я прижму тебя к стене. Она будет увита мягкой виноградной лозой, в которой ты утонешь спиной. – И мы, – неразборчиво продолжает Сережа, – будем целоваться. – Да, – с удовольствием соглашается Олег, – под звуки тоненькой скрипочки, – дополняет он шутливо, опаляя кромку Сережиного уха дыханием, – и я трахну тебя под луной. Так и будет, детка, – говорит он, но Сережа, засыпая, уже почти не слышит его. – Так и будет. Целуя его за ухом, Олег шепчет: – Ты должен пообещать мне, что больше не будешь рисковать собой. Ты должен закончить работу над... На часах десять утра. В двор-колодец заезжает машина, кто-то под окнами врубает музыку. Громкий звук вытряхивает Сережу из сна, как насмешка, по двору и комнате разносится Nautilus Pompilius: я просыпаюсь в холодном поту, я просыпаюсь в кошмарном бреду, как будто дом наш залило водой… Сережа приоткрывает глаза, словно засыпанные песком, белый утренний свет режет их. Из приоткрытого окна тянет прохладой, пропитавшей всю комнату насквозь. И что в живых остались только мы с тобой, и что над нами километры воды, и что над нами… В ушах пронзительно гудит. Обхватив голые плечи руками, Сережа сонно потирает их, а затем вслепую отправляется на поиски одеяла. Он шарит рукой по узкой кровати, пока не осознает, что натыкается на одеяло, но под ним нет Олега. Раскрыв глаза, игнорируя резь в них, Сережа осматривается. В комнате нет никого, кроме него. С улицы доносится: слушая наше дыхание, я слушаю наше дыхание, я раньше и не думал, что у нас… Резко двинувшись, Сергей захлопывает окно, заставляя улицу стихнуть. Замерев, он вслушивается в мертвое, вакуумное безмолвие квартиры. Он надеется услышать шипение яичницы, уловить запах кофе, он надеется, что до него донесется звук шумящей из крана воды. Он надеется услышать, как Олег на кухне что-то намурлыкивает себе под нос. Но звуков нет. Тогда Сережа, опасливо оглядываясь, спускает босые ноги с кровати. Его тело тяжелое, его мышцы болят. Кое-как поднявшись, он чувствует себя мешком, набитым мусором, выброшенным на помойку. Его голова трещит, его конечности промерзли за ночь под открытым окном. Осмотревшись, он находит одежду, в которой был вчера – футболка и штаны Олега, – и натягивает ее. Оставив кровать незаправленной, Сережа выходит из комнаты. – Олег? – зовет он через мгновение, когда не находит его на кухне, но на зов квартира отвечает ему тишиной. В висках Сережи поднимается панический стук, в его ушах – шум самолета, движущегося по взлетной полосе. Срываясь на крик, он повторяет: – Олег, ты здесь? Тогда Сережа возвращается в комнату, он распахивает шкаф и находит в нем одежду. Он шарит по столу, но не находит на нем ничего, кроме мелочей, вроде ручки, ножниц, пустого блокнота, таблеток обезболивающего. Высыпав пару на ладонь, Сережа заглатывает их без воды, надеясь избавиться от боли и назойливого гула в ушах. Он переворачивает квартиру вверх дном, выдергивает каждый выдвижной ящик, шарит по тумбочкам. Он смеется, представляя, как Олег, вернувшись с батоном из булочной за углом, потеряет дар речи от увиденного, ведь Сережа зря… зря начал паниковать. – Серый, ты спятил? – спросит Олег. Но Олега нет, нет его телефона и нет документов, удостоверяющих его личность, военника или договора на аренду квартиры. Только какие-то вещи, принадлежность которых Олегу можно поставить под сомнение. Шумно, лихорадочно дыша, Сережа заходит в ванную комнату. Из зеркала на него глядят его собственные испуганные глаза. – Нет, нет, нет, – бормочет Сережа, не зная, за что схватиться, в чем найти опору. Он подходит к зеркалу, пытаясь разглядеть в отражении следы собственного недуга или, напротив, убедиться, что он в порядке. Его спина становится липкой от пота, на футболке в подмышечных впадинах проступают следы. Схватившись за голову и закрыв уши ладонями, чтобы избавиться от гудящего шума, Сережа застывает. Дыхание Олега лижет его шею. Ну и что ты здесь устроил? Зажмурившись, он мотает головой и вновь распахивает глаза. На его шее сбоку, там, где Олег ночью оставил засос, нет ничего. Следующий час Сережа проводит лежа в постели, зарывшись лицом в одеяло и подушку, пытаясь найти его запах, дожидаясь его. Но нет ни запаха, который он ощущал ночью со всей отчетливостью, и не слышно приближающихся шагов за дверью. Сережа ждет целый час, пока утихает его головная боль, пока он не уверяется в том, что ждать бессмысленно. Какой-то крошечной частичкой сознания он все еще надеется, что, оставшись, сможет дождаться его и потребовать объяснений. Или же, покинув эту квартиру, он сможет найти его. Какую-то информацию о нем. Сережа не помнит, что уже не раз искал ее. Он находит ключи в прихожей на крючке, запинается о какую-то обувь, он уже не уверен, что принадлежащую Олегу, хотя куплена она на его вкус и размер. Как и кожаная куртка, висящая рядом с пальто самого Сережи. Дотронувшись до нее, Сережа проводит пальцами по мягкой черной коже. На языке он чувствует горечь. Выйдя из квартиры, он закрывает дверь его ключом, мысленно прощаясь с ним, снова и снова. В ту же минуту соседская дверь, скрипнув, открывается. Ходил к соседке за сахаром, мысленно умоляет Сережа, хоть бы это был он, хоть бы… Обернувшись, Сережа рассеянно смотрит на престарелую Марью Никитичну. Кажется, они встречали ее ночью. Она выходит из квартиры шаркающими шагами и, заприметив Сережу, приветливо кивает ему: – О, здравствуй, здравствуй, – говорит она, закрывая дверь в свою квартиру. Затем она замечает что-то и, приняв озабоченный вид, искренне произносит: – Олеж, да на тебе лица нет. Стряслось что-то? Сережа быстро прячет в карман пальто ключ от квартиры, потому что тот начинает неконтролируемо дрожать в его руке. Обозналась? Совсем выжила из ума на старости лет? Он не находит ничего лучше, чем замотать головой и устремиться вниз по лестнице, опустив голову и спрятав затравленный взгляд за волосами. Ему нужно на воздух, ему нужно поскорее уйти. Может быть, в этот момент, сбегая по лестнице, Сережа вспоминает, как искал, множество раз искал информацию об Олеге и находил, но собственное сознание водило его лабиринтами. Он мог столкнуться с этой реальностью, но не мог долго в ней находиться, потому что рано или поздно собственное сумасшествие привело бы его… Стылый весенний воздух ударяет его в лицо, треплет волосы. Солнечный луч бьет по глазам. Щурясь и прикрывая их рукой, Сережа идет по Наличной улице. Навстречу ему тяжелым громким потоком несутся люди, его едва не сбивает с ног самокатчик. Увернувшись, Сережа прижимается спиной к холодной кирпичной стене какого-то здания и перебирает в кармане позвякивающие ключи от квартиры, его грудь панически раздувается и резко опускается. Он закрывает глаза. И я прижму тебя к стене, увитой мягкой виноградной лозой. Над его ухом звенит колокольчик, он открывает глаза, поворачивая голову на звук. Перед ним раскрывается дверь кофейни, из нее нестройными рядами вываливается группка подростков. Не зная, что делать, лишь желая спрятаться от гудящих машин и бешеных пешеходов, Сережа заворачивает в раскрывшуюся дверь. Он втягивает носом аромат терпкого кофе и сладких булок. Этот запах не возвращает его к реальности, но слегка заземляет. Все еще до конца не осознавая, как ему действовать дальше, он встает в неровную очередь. Подняв взгляд, через пару людей впереди Сережа видит темный затылок, его шею, знакомый разворот плеч. Сережино сердце подпрыгивает к горлу. Он хочет рассмеяться и спросить: что, так долго стоял в очереди за хлебом?