Кричащий в затихшем зале, твой гений сохраняет жажду проблем

      «Представьте эти мысли, как безграничный свет,       Проливающийся на замкнутые схемы ужаса.       Представьте каждую секунду, когда Вы не дышите,       Как дробную часть минуты смерти».       Иногда Разумовскому кажется, что сознание утекает сквозь пальцы журчащим песком, а его память — всего лишь разбитая колба песочных часов, переставших отмерять положенное время.       Что не было никакой смерти Олега, не было Марго, а он сейчас просто откроет глаза и снова увидит трещину, молнией прорезавшую потолок его — их — спальни в приюте. И небо снова станет высоким-высоким, васильково-недостижимым, и что главной проблемой будут всего лишь недалёкие одноклассники и шатающийся зуб с левой стороны. И что Олежа снова смотрит на него, как на единственную ценность в его — их общей, у них ведь всё общее — жизни.       Что не было никакого Игоря, цепким взглядом следящего за ним, когда они встречаются в кабинете наверху башни Вместе. И что сердце не сбивалось с ритма под этим взглядом, заставляющим губы пересыхать, мысли — путаться, а Олега (тогда ещё вполне настоящего, пусть и из воспоминаний, а не этой проклятой птицы) — понимающе ухмыляться.       Мечты у них тоже всегда были общие, какими бы запретными они ни были.       Но что тогда было, если этого всего не было?..       Таблетки доктора Рубинштейна, сытым лоснящимся тигром смотрящего на него из-под своих блестящих очков, ненадолго отгоняют птицу, заставляя перегруженный мозг притормозить и попытаться по-настоящему вспомнить.       Вспомнить, как покидал приют вместе с Олежей, как фотографировался с ним на прощание и таскал эту фотокарточку под сердцем.       Вспомнить, как упивался кофе настолько, что не различал уже никого и ничего, кроме выученных мозолистых рук, поднимающих из компьютерного кресла.       Выученных рук. Выученных губ. Изгибов тела, морщинок в уголках глаз, угла привычной ухмылки и амплитуды особо глубокого проникновения в тело.       Вспомнить, как выл над пришедшей домой похоронкой, срывая голос и сбивая костяшки в кровь, распугивая всех соседей шумом посреди ночи.       Вспомнить, как Олег пришёл к нему, привычный, спокойный и тёплый, только смотрящий странным взглядом выгоревших под палящим сирийским солнцем знакомых глаз.       Вспомнить открытие Вместе, грубые поцелуи в лифте, распаляющие тело и охлаждающие голову, пресс-конференцию и долгий, жаркий секс после.       Вспомнить Игоря, недоверчивой уличной псиной смотрящего ему в спину. Жаждущей добиться от него правды любой ценой. И, может быть, совсем чуть-чуть жаждущей просто его?       Вспомнить ужасы, сотворённые его — их с Олегом, у которых всё всегда было общее — руками, смерти людей, самую родную улыбку на свете, превратившуюся в собственный хищный оскал.       Вспомнить задержание, суд и отправку в больницу.       Вспомнить?..       Птица ласково и жарко, совсем как тогда, шепчет, упиваясь, ему на ухо, что нет ничего непостояннее человеческой памяти, особенно в сравнении с вечностью.       Глаза жжёт чуждым золотом, а его — настоящего только ли? — снова уносит в обрывистый поток воспоминаний-картинок.       Спасение из лечебницы на боевом вертолёте, дворец в Венеции, кровавая человеческая партия, разыгранная на двоих, пять выстрелов в любимую грудь, припечатывающих вечным смертельным «люблю».       Истёртая плёнка памяти снова перекручивается, запуская новую постановку.       Открытие Вместе, их с Олегом квартира на вершине главной башни, Игорь, по какому-то делу заглянувший в его кабинет и почувствовавший точно такой же магнетизм, что возник — возникает или только возникнет? — между ними тремя, долгое отнекивание, ухаживания и, наконец…       «Ты бы смог принять их внутрь обоих одновременно, правда ведь, а, хороший изголодавшийся мальчик?» — щебечет в голове заливающаяся хохотом птица, одним щелчком пальцев выкидывая его из воспоминания, за секунду до срыва в ослепительную бездну, с ощущением четырёх горячих рук на его распалённой теле.       Заставляя его буквально голодать по людскому теплу там, где он оказался никому не нужным и где ни Олега, ни Игоря нет и в помине.       Там, где он шагнул с крыши университета за полчаса до торжественного вручения дипломов.       Там, где Олег не пришёл к нему в палату, умоляя позволить ему забрать его домой, и там, где он не казался потом навеянным птицей миражом.       Там, где нет…       Сжирающий его взглядом доктор Рубинштейн кладёт ему на язык горькую алую таблетку, погружающую его в матрицу нормальности. У них очередной с е а н с.       — Вам удалось что-нибудь вспомнить? — спрашивает доктор, курящий после изматывающей процедуры в чуть приоткрытую форточку. Сигаретный дым вуалевой копотью вьётся в цветных стёклах витражей.       — Я боюсь, что я только забыл всё остальное.       «Отец, ваша честь, можно я объяснюсь?       Мой мозг одолел меня,       У меня сердце доброе, пусть и сумасшедшее…       Отправьте его в изолятор».