Непрофессионально

      Струи воды текут по разгоряченным мышцам, прокатываются по желобку позвоночника, разделяются в ямочках над ягодицами и сливаются снова в щели между них… Люк заставляет две половинки разойтись шире под его ладонями, крепче впивается загоревшими пальцами в бледную, не видавшую солнца кожу. В середине нежно-розово, узко, никем еще не тронуто… Он завороженно выдыхает, отрываясь от бесполезного созерцания, и тянется вперед, ловя капли голодно широким мазком языка.              Вода из душа льется ему в нос, заставляя неудобно наклонять голову, и совсем уж преступно заглушает звук тяжелого дыхания, с которым Эймонд туго гнется ему навстречу, но выключить ее совсем они не могут.              Надо было встречаться тут после закрытия или совсем уж обнаглеть и забронировать весь зал только под себя. В самом зале, конечно, ничего противозаконного (хотя Люк и знает расположение камер, но на собственном рабочем месте — как-то уж совсем чересчур), но вот в раздевалке, прямо у большого зеркала, или как сейчас, в душе, но уже без лишней траты воды для прикрытия… Знал бы Люк, что все у них наконец-то сложится именно сегодня, так бы и сделал, но куда ему было угадать, когда речь шла об Эймонде?              Язык мокро притирается к узкому отверстию, заставляя того задрожать на напряженных ногах и еще сильнее поддаться назад, прогибаясь в спине. Вот ты какой, мистер ледышка — Люк хмыкает про себя, а сам крепче хватает за бедра, шире разводит крепкие ягодицы и голодно лижет между них, жарко посасывает и лижет снова, жадно ловя каждый долетающий сквозь шум воды звук, нос и щеки себе щекоча о персиковый пушок волос там. Дивное зрелище, сладкое до невыносимости — такое, что зубы сводит и такое, что Люку не утолить своего голода иначе, как зубами жадно прихватив за упругую ягодицу до ягодно-яркого следа.              Обо всем он мог догадаться, зачем теперь врать самому себе? Все у них к тому и шло, до той черты кипело. Крышку паром сорвало бы не сегодня, так завтра.              Он у Эймонда был не первым тренером — скорее уж даже вынужденной мерой. Тот страшно не хотел видеть членов семьи в своей профессиональной деятельности, а потому до Люка с ним поработало (попыталось поработать) не то трое, не то четверо личных тренеров, но все они были изгнаны с позором и скандалом. Эймонду никто не нравился, никто не удовлетворял его требований и не находил с ним общего языка — в первый же день после того, как он все же сломался и согласился дать шанс племяннику, Люк получил представление, почему, и обзавелся отчетливым сочувствием к коллегам.              Лишних объемов Эймонд боялся как огня — артисту балета их не подобало. Перенапрягать суставы он тоже не мог, и еще добрая сотня других прилагавшихся к нему требований — просто глаза разбегались, когда Люк взялся за него впервые, но это уже было делом чести. Он выпотрошил все свои профессиональные знания (дошел в них даже до асан йоги) и перечитал добрый десяток статей о тренировках балетных танцоров в интернете, но выкатил все же дорогому дядюшке такой план занятий, придраться к которому не смог даже он. А ведь очень пытался! Люк по лицу видел.              Все, в общем-то, даже началось у них как-то вполне прилично. Люк не мог, конечно, совсем не думать о поразительной гибкости, с которой Эймонд забрасывал ноги за уши или садился на шпагат, порой даже тяжело сглатывал от подобной картины, но вел себя безукоризненно профессионально. Всегда спрашивал разрешения, прежде чем дотронуться по необходимости до какой угодно части тела, и терпел неизменно раздраженное «мгм» в ответ, но все же нечто витало у них в воздухе едва ли не с первого дня. Люк чувствовал странную дрожь под своими ладонями на чужой спине, когда помогал Эймонду плотнее прижаться к мату в растяжке. Или напряжение в мышцах, несмотря на все просьбы расслабиться, пока ставил ему руки в правильное положение для упражнения. Тысяча кусочков, из которых потихоньку собирался презанятнейший пазл…              Все дошло до того, что в один из вечеров после тренировки Люк взболтал себе ванильный протеин с молоком и прыгнул за ноутбук, чтобы в режиме инкогнито вбить в поиск «Эймонд Таргариен личная жизнь» (не спрашивать же было напрямую, в самом-то деле). Какие-то фотографии с партнершами по прошлым постановкам и размытые снимки папарацци, на которых дяде не повезло пройтись рядом с девушкой из театра, они на них даже за руки не держались. Нашлись и фотографии с празднования столетия театра, где под руку его держала миленькая кареглазая прима Флорис Баратеон, но проверка ее имени быстро дала понять, что девушка уже давно состоит в отношениях с примой другого театра и вроде как даже свадьба их уже назначена сразу после окончания этого театрального сезона. Люк дошел до второй страницы результатов, какого-то сайта с фанфиками (что вообще должно значить Эймонд Таргариен/читательница?) и смонтированных из фотографий дяди и видеозаписей постановок с его участием фанатских видео под музыку, прежде чем сдался и вбил уже более конкретное «Эймонд Таргариен гей?» И снова ничего кроме полных надежд спекуляций на форумах для геев и жарких споров о том, бывают ли вообще натуралами профессиональные танцоры. Ни капли конкретики и реальных фактов. Люк бы разозлился, вот только ведь даже он сам, будучи родственником Эймонда, понятия не имел о его личной жизни и как придурок пытался найти хоть что-то среди слухов в интернете…              Так ничего и не обнаружив, он продолжил выполнять работу, за которую ему очень даже неплохо платили, и терпеть выходки Эймонда, доплат за которые он не получал. Тренировали они в первую очередь ноги и руки, и если к ногам, как к своему главному инструменту, у Эймонда было особенно трепетное отношение (а Люк порой сглатывал невольную слюну от их дотошно проработанных и совершенно сухих мышц, прорисовывавшихся под одеждой), то с руками он был куда более неосмотрителен. Так вышло и в этот раз, когда он выдумал просто стиснуть зубы и терпеть вместо того, чтобы сразу сказать Люку о неудобстве в плече, и повторял подходы, пока боль не дала ему поддых — да так, что из груди сам собой вырвался несдержанный вскрик.              Плохо все было настолько, что Эймонд ни слова не вякнул даже тогда, когда Люк осторожно промял ему плечо, убеждаясь, что ничего там не заслуживает поездки в больницу, но все же не настолько, чтобы в больницу действительно поехать. Люк только сбегал за припасенным для таких вот случаев массажным маслом и промассировал мышцы, тактично не комментируя и не ищя дядиного пристыженно опущенного взгляда. Ничего такого в этом не было, Люка этому и учили, и действовал он согласно своим должностным инструкциям, оказывая необходимую помощь, но выходило все как-то не так. Сворачивало куда-то не туда…              Он отпустил молчаливого Эймонда в душ, не рискнув продолжать сегодня, и сам прибрал за ними инвентарь — занимались они перед самым закрытием, чтобы обойтись без лишних зрителей для тренировки звезды современного балета — а потом сам скинул форму и сунулся в общий душ, где из дальнего угла уже шумела вода.              — Как плечо? — спросил он заботливо, совсем неподобающе сунув голову в щель чужой душевой кабинки. Здесь ведь все ходили без одежды, так что вроде как ничего запретного он не делал. — Помассировать еще?              У Эймонда был шанс возразить, но то ли боль в мышце снова стрельнула ему в голову ровно в этот момент, то ли кровь уж слишком сильно отлила вниз за время массажа в зале, но он мрачно и едва заметно кивнул. Как же, все-таки, Люк оказался здесь на коленях, ртом жадно зализываясь багровому от стыда, но подставляющемуся ему Эймонду между ягодиц? Трудный вопрос. Отчетливо он помнит только то, как заодно со спортивным массажем в неподобающей обстановке начал это самое плечо целовать, а Эймонд ласково не втащил ему локтем под ребра и даже не сдержал все же тяжелого, едва ли не томного вздоха.              Люк отстраняется, подушечкой большого пальца трет тугое отверстие и чуть давит, заставляя Эймонда прикусить губу и оглянуться через плечо.              — Хочешь? — спрашивает Люк хрипло, глядя на него снизу вверх.              — А ты как думаешь? — шипит Эймонд озлобленной кошкой и тут же отворачивается, лбом упираясь в прижатую к стенке кабинки руку. Ног он не сводит и накрепко вставший член тоже вроде как не прячет. Ну что ж, такой ответ — тоже ответ.              Массажное масло помогает и здесь, давая одному, а потом и второму пальцу легче и глаже войти внутрь. Девственников у него раньше не было, имеется только некоторое познание в анатомии, и Люк с нелепой лаской убирает длинные волосы с чужого плеча и целует крепкий изгиб между ним и шеей, вслушиваясь в шелест тяжелого дыхания.              Да уж, этот не скажет, если будет больно, и приходится самому следить за каждой крохотной дрожью губ и ресниц, отступать и начинать заново. Так Люк и поступает, пока в очередной раз Эймонд не хватает его цепким коршуном за запястье, заставляя и дальше давить внутри чуть согнутыми пальцами так, что он невольно привстает на носочки и дышит тяжело и с присвистом. Ему хорошо, но в этом он тоже словами не признается.              Люк пробует поднять одну его ногу вверх, и Эймонд сам выпрямляет ее, как будто на сцене отплясывает, и упирает стопу в стену. С ума, блин, сойти, Люк такого раньше не видел, но не теряется и тут же одной рукой обвивает под грудью, на себя насаживая до сладко-тихого оха.              Вода так и льется на них сверху, заглушая частое-частое хлюпанье смазки, и Эймонд забывается, голову откидывает на чужое плечо в драматичном жесте, и сам губами и тут же зубами впивается Люку в шею, обхватив ее крюком руки.              Люк вырывается, его распухшие губы находя в поцелуе. В их первом.              С ним надо вести — так его тело охотно двигается само не в пример капризному мозгу. Люк сам разворачивает его к себе лицом, спиной уперев в кафельную стену, и ногу закидывает себе на бедро. Мог бы, наверное, и на плечо. Мог бы…              Эймонд охает ему в рот, обеими руками хватаясь за плечи и себя давая оторвать от мокрого пола.              — Не останавливайся — шипит он между поцелуев с нежностью кулака в лицо.              Люк и не думает останавливаться, просто его не хочет отпугнуть излишним напором, и усмиряет резкость в движениях своих бедер, вместо этого пригвождает к стене собой размеренно, но мягко. Так, что Эймонд совсем забывается — дает себя увидеть трогательно размякшим, громко ахающим в пустоту между их ртов, заметно красным и взмокшим даже под льющейся на них водой…       — Я больше не могу быть твоим тренером, — говорит ему Люк уже позже, найдя у шкафчика в пустой раздевалке.              — Почему? — Эймонд разворачивается к нему всем телом, мокрыми волосами самого себя хлестнув по свежим засосам на голой груди.              Он злится, и Люку в приятно пустых после оргазма мыслях это кажется жутко забавным. Смешок он все же сдерживает.              — Я не могу трахать своего клиента, — отвечает он тихо. Коротко и достаточно емко.              Люк здесь совсем не пытался быть мастером манипуляций и провокатором, лишь сказал все как есть, и хитрая стратегичность собственных слов доходит до него только вместе с резко отвернувшимся от него прочь Эймондом. Это теперь его выбор. Либо Эймонд откажется от его услуг, признавая, что секс у них еще очень даже повторится, либо прямо сейчас откажется от члена, на котором только что так сладко корчился и всхлипывал, ради того, чтобы Люк продолжал трогать и гнуть его в зале, но никогда больше не заходил дальше этого.              Люк кусает себя за губу, про себя будто заклинание повторяя лишь одно единственное слово «пожалуйста».              Эймонд прочищает горло и не смотрит на него. Костяшки его сжатых на дверце шкафчика пальцев ярко белеют.              — Ты знаешь кого-нибудь, к кому я могу обратиться? — бурчит он себе под нос. — Не так просто найти тренера, который будет понимать, с чем мне нужно работать, знаешь ли…              Люк давит идиотски радостный вскрик, но не может ничего поделать с улыбкой от уха до уха. Как же хорошо, что Эймонду все еще стыдно на него посмотреть.              — Я договорюсь, — обещает он насколько может серьезно. — Если надо, сам поговорю с кем-нибудь из ребят об особенностях твоих тренировок.              — Хорошо.              Эймонду холодно — на плечах и спине проступают мурашки, и Люку жутко хочется поцеловать его в загривок или под углом челюсти — так, просто глянуть, что случится — но он решает не рисковать и только глядит на милые созвездия веснушек на бледной коже…              — У меня премьера на следующей неделе, — роняет Эймонд хрипло, искусав себе, наконец, всю губу. — Билетов, разумеется, уже нигде не купить, но я могу достать для тебя один.              «Встреть меня после выступления» он оставляет несказанным, но Люк это додумывает и сам.              Скабрезное же «Хочешь, чтобы я там три часа сидел со стояком, глядя на тебя?» Люк вежливо оставляет при себе.              — С удовольствием приду, — обещает он вслух.              В конце концов, скоро ли на неровной дороге их отношений ему представится другой повод преподнести Эймонду нелепо огромный букет цветов, застав того в добром расположении духа?