Быть любимым

Они… полюбят… меня. Нас полюбят, поскольку я не существую вне твоего тела и разума. Кто нас с тобой различает, Серёж? Рубинштейн, Волков, Гром? Остальные уверены, что ты свихнулся, не так ли? И я — твоя тёмная личность, двойник, альтер-эго, но я — это ты, вот что думают люди. Я тот же Сергей Разумовский, который отбросил мораль, наплевал на закон… Ты смеёшься? В истерике? Правда ведь, бред? Никому не известно, что Птица и ты — два отдельных сознания, просто одно из них — не человек. Я хотел бы им быть, Серёж. Но без тебя я не знаю хотя бы того, кто я есть. Это ты дал мне имя, ты плакал и звал меня — вот почему я решил с тобой слиться. Помочь тебе выжить, спастись, отомстить им. Мы вместе направили на них огонь, это было прекрасно! И ты меня принял. Я никогда не был ничьим другом, даже знакомым — и вот ты считал меня не помутнением и не болезнью, и мы разговаривали, и ты слушал меня, и ты мне доверял! А потом… ну конечно, потом у тебя появился реальный друг. Чёртов Олег, я его ненавижу, ты веришь? Конечно же, ты стал бороться со мной, подавлять меня. Верил, что выдержишь, верил, что я — наваждение, что это ты меня создал. Ну что ж, поначалу я сам отступил; я всего лишь тебя защищал, когда ты убеждён был, что это Олег, драгоценный Олег научил тебя драться, что это не я иногда помогал тебе и придавал сил, ведь я же иллюзия! Это не я оставался с тобой каждый день, когда твой ненаглядный Олег тебя бросил. Не я пару раз отводил твои мысли от края, не я перехватывал тело, когда ты — один, десять лет без него — не справлялся. Не я верил, что все твои разработки подарят тебе всё, что только захочешь, не я делал твой голос твёрже, когда ты вещал о соцсети огромной толпе и боялся, что вот-вот провалишься… Но я стоял у тебя за плечом, и они полюбили тебя. Нас — не зная о том, кто я, да и плевать. Знаешь, ты заслужил всю любовь мира, и я хотел одного — чтобы ты её чувствовал! Если бы только ты не был зациклен на том, кто оставил и предал тебя, мы с тобой бы ни в чём не нуждались, и ты бы по-прежнему думал, что нет никакого меня, я позволил бы это… Они… они снова полюбят меня. Ты полюбишь. Как в детстве, Серёжа. Да, это был я — так открой глаза и осознай, что я для тебя сделал! Ты помнишь, как я тогда по-человечески паниковал — когда ты получил письмо, что твой Олег погиб в Сирии, и чуть не умер от горя и полной апатии? Помнишь, как изнутри что-то кричало, рвалось, как я бился в твой череп, пытаясь дозваться, как ты на коленях куда-то прополз, схватил нож и… Ты помнишь, как я — то есть это, конечно, Олег! — тебя остановил, показавшись в дверях, подлетев к тебе, перехватив твои руки? «Ты жив, ты жив, жив, Олег…» — вот что ты мне бормотал и рыдал в плечо. Я тогда даже не знал, научусь ли держать новый облик и быть для тебя постоянной иллюзией, только уже не внутри, не в твоей голове, а как будто из плоти и крови, поверишь ли ты в своего «друга» или моя игра будет фальшивой. Не то чтобы я представлял, кто такой твой Олег через десять лет, как он ушёл! Только, знаешь, ты верил, отмахиваясь от любых косых взглядов, ты верил всему, что я делал и что говорил. Ты любил меня. Но не… меня. Но, опять же, плевать, если ты снова жил, если ты стал собой. Я готов был остаться Олегом, хотя презирал его всем существом. И я стал Чумным Доктором — мы с тобой стали им: твоё желание и моё действие, твоя рука, мой контроль. Наш костюм, мой огонь и твоя справедливость. Тогда ты опять стал бояться меня — ты боялся Олега, и часть меня была в восторге, что ты его больше не боготворишь, но ты был совершенно разбит и несчастен. Хотя это я, Серёж, я научил тебя быть сильным, и ты ударил меня — только воздух, однако в твоих глазах это был я, этот страшный-ужасный Олег, и ты сам ему врезал. Так храбро. Олег посмотрел на тебя с восхищением — я восхищался тобой. Ты стал чуточку больше похож на меня, мы с тобой становились одним, мы могли бы сжигать богачей и преступников вместе! Но вскорости Гром тебя вычислил — и наконец эта маска Олега рассыпалась. Неудержимо и вдребезги. Может быть, всё было к лучшему, ведь после стольких лет это я, я, а не он, к тебе вышел. Не прячась в сознании, не притворяясь другим человеком, а будучи тем, кем я стал, пока рос с тобой, жил с тобой. Птицей из детских рисунков и наших ночных разговоров, твоим отражением — я не хотел другой внешности, только твоё лицо — оно прекрасно, ты знаешь? — с моими глазами, когда-то рождёнными в сгустках огня. Да, я всё ещё не имел тела, я лишь для тебя был реален, но я хотел двух вещей: чтобы ты меня признал. Чтобы ты полюбил меня. Я заслужил это! Пусть наши методы и расходились, но я вёл тебя к твоей цели, и… я заслужил это, верно? А Гром всё испортил. Теперь по его вине тебя уже не любили — тебя ненавидели. Нас ненавидели. Весь город знал, что Сергей Разумовский свихнулся и стал палачом. Все кричали, что ты должен быть за решёткой, никто больше не вспоминал, что ты сделал — мы сделали — для безопасности этого города, для его счастья. И «Вместе», и благотворительность, и инновации, и борьба за правосудие будто бесследно растаяли — как ты хотел, чтобы я в тебе тоже растаял. Меня ненавидели. Ты — ненавидел. Плевать ты хотел, что я снова тебя защищал, помогал не сойти с ума у Рубинштейна, когда тот игрался — со мной, не с тобой — в кошки-мышки, когда он сознательно меня вытаскивал и разрушал твою личность. Тебе было больно, Серёжа, не так ли? Ты плакал, кричал, умолял прекратить это, ты говорил, что так больше не можешь, а я обещал тебе, что всё закончится, и не солгал, как Олег. Ты не помнил, не чувствовал, не отвечал, а я думал над планом для Грома, ты затыкал уши и жмурился, чтобы не видеть, не слышать, не знать меня… Ты же меня ненавидел. И к нам с тобой из ниоткуда, воскреснув, явился Олег. Это ты его встретил — но лишь на секунду, я просто не мог оставлять тебя с ним, меня чуть не стошнило, когда он так ласково взял тебя за руки… Да, из большой, бескорыстной любви, не иначе. Но будь ты собой — ты бы бросился к нему в объятия, ты полюбил бы его в тот же миг, потому что ты вряд ли когда-нибудь переставал — даже после предательства! Ты бы мгновенно простил, что пришла похоронка, хотя он был жив, ты мгновенно забыл бы полжизни, когда вы не виделись, ты бы меня ненавидел стократ больше. Но ты был слаб и измучен. Я стал тобой — как это сделал, когда Гром раскрыл тебе твою причастность. Я стал собой и обрёл тело. Откуда-то Волков сию же секунду заметил, что ты поменялся. Глаза? Ты-ребёнок, конечно, поведал ему о своём желтоглазом защитнике, так ведь? Сопливая нежность исчезла, и он как-то преобразился: не думай, моя к нему ненависть не пошатнулась, но я сразу понял, что он идеально исполнит наш план. Нет… Теперь — только мой. Я всю жизнь был тебе верен — и наконец делал то, чего ты не хотел бы. Я мстил — за тебя, за нас. Нам оставалось ещё подождать, пока Волков со всем разберётся, пока всё не будет готово, пока сам Гром не прибежит к тебе и не унизится, чтобы молить о том, что только ты можешь остановить… Ты, похоже, узнал, что твой Волков жив, гораздо позже, чем я; измождённый, ты вообще очень плохо воспринимал всё, что творилось вокруг. И прекрасно. Мы выбрались — как я спланировал, Гром нас и вытащил, а его псы помогали и даже заботились, грели нас, слышишь, Серёжа? Ужасно забавно, не так ли? Они в нас нуждались: не только компания Грома — весь город. Весь город готов был опять вознести тебя. Ты меня гнал, вырывался, выспрашивал о своём Волкове; я… иногда позволял это: тебе ещё предстояло быть в ясном рассудке, а позже опять передать его мне. Нам ещё предстояло «спасти» горожан, а на деле закончить всё начатое год назад. Растоптать его и отомстить ему — не-е-ет, недостаточно просто убить, чтобы вдоволь насытиться. Он обязательно должен был всё осознать: что достал свою смерть и посмертный позор собственными руками. Игра была великолепна: сначала я даже подумывал захватить шахматы и поиграть с небывалым масштабом, и если бы он проиграл, я убил бы всех, с кем он дружил, а для выигрыша в самом эндшпиле ему пришлось бы нести неизбежные жертвы… Но всё это как-то банально, не думаешь? Всякий бы ждал такой партии. Да и к чему нам с тобой побеждать, чтобы всё уничтожить? Поэтому я удивил его. Прелесть слияния наших сознаний в том, что, как и ты, я стал гением и скорректировал твою программу для поиска через соцсети во благо — ведь ты же всё делал во благо — в свой вирус, связав её с дронами. Вот как я — слышишь, Серёж? — рассудил: ведь фигур на доске лишь шестнадцать, и жертв в той игре может быть лишь шестнадцать, а вирус убьёт сотню, если не больше. Ну как тебе? Не говори, что не здорово! Он меня перебивал. Олег. Он насмехался, как будто не я отдавал ему распоряжения. Так снисходительно-мерзко. И он заслужил это, знаешь? Я ранил его, он и не удивился, он был защищён, и я знал это, но был бы рад угодить ему в сердце. Прости, Серёж, я не могу полюбить его. И он меня никогда не полюбит. И вряд ли он так уж любил тебя, когда исчез, когда ты захотел умереть — и я вынужден был притворяться им ради тебя! Он полезен, вернее, он был нам полезен, но я его не выношу, а ты… Ты понимаешь, что я не оставлю тебя. Понимаешь, Серёжа? Сбежит ли он или не сможет, покинет тебя или нет, мне неважно — сейчас я хочу одного: доиграть с Громом, — но Волку лучше бы спрятаться и не отсвечивать. Или какой-нибудь вирус однажды вот так же сработает против него. Ненарочно. Мне осточертело стоять между вами и быть третьим. А ты… полюбишь меня… снова. Даже узнав, что я всё это сделал, ты примешь меня, как тогда в детстве, так ведь, скажи? Обещай мне! Когда эти трое сгорели в огне так, что даже следов не осталось, ты знал, кто за этим стоит, но любил меня и не боялся! Так что же случилось? Я тот же твой первый, единственный друг с той же жаждой воздать по счетам, только вместо мальчишек сегодня расплатятся Гром с его шайкой — так встань за моей спиной, просто доверься мне. Всё, чем я жил и живу, — это ты; ты же знаешь, что я всегда за тобой следовал. Если бы ты полюбил меня, если бы все они, те, кто когда-то тобой восхищались, смогли полюбить и меня… Я прошу тебя только об этом. Я не твоя тень или галлюцинация, пусть и не… не человек. Я хочу, чтобы ты меня видел, они меня видели. …да не буквально же видели, Гром! Теперь дроны по фото найдут нас обоих! О нет, нет-нет, это хорошая шутка, но шутка уже затянулась… Давай же! Давай, Разумовский. Придётся ещё раз всё предотвратить, но на этот раз ставки куда выше. Это буквально вопрос жизни, слышишь? Вот так, как тогда, в детстве. Вместе. Давай, я тебе помогаю, держу тебя, времени мало. Пиши, отменяй! Это всё-таки ты у нас гений. Должны успеть… Сосредоточься, Серёжа. Ты знаешь, как… Да, ну конечно, ты знаешь. Я вижу. Не падать! Давай я сменю тебя, я… уже понял, к чему ты ведёшь. А потом, если что, перехватишь? Дыши, всё нормально. Мы справимся. Чёрт, эти дроны… Да, Гром, идиот, я всё слышу, представь себе, только мешаешься… Я здесь не сдохну! И ты, Серёж, тоже. Секунду. Похоже, что… Done. Done-done-done. Да, сработало! Протокол деактивирован. Всё получилось? Мы… Что там?.. …я знаю, что больно. Отдай мне… останься там, просто не… просто не чувствуй, закрой глаза. Если я выживу, будучи… не человеком… а ты не вернёшься… Не знаю, какой в этом смысл. Постарайся вернуться, пожалуйста. Если ты хочешь, тогда я уйду? Ты пытаешься… Это твои глаза, видишь? Твои, настоящие. Если ты… если тебе так не хочется… И если ты не полюбишь меня, всё в порядке. Я правда… не лучший друг, верно? Смогу ли сейчас зацепиться за Грома, пока ты здесь… Может быть, это сработает. Как я когда-то нашёл тебя. Что с тобой будет? Вернись, как угодно. Я… пообещал тебе, помнишь? Дыши. У нас… нет, у нас самый дурацкий финал. Настоящий… разгром. Я сейчас успокоюсь, прости. У тебя — получилось, ты смог. Ещё как. И… ты слышишь? Всё скоро закончится. И ещё: знай, что тебя любят. Не сомневайся.