НОЧЬ КАЛЬВАДОС И АРОМАТ ЛАКОСТ

— Не многовато за сегодня? — хрипло хмыкает Хаск, продолжая лениво натирать снифтер. Даст ухмыляется, пропуская икоту. — Это будет последний, — резюмирует Энджи, запрокидывая в себя седьмой шот и с звонким стуком опускает дно сосуда на лакированную поверхность барной стойки. — Кажется, это ты мне говорил пятнадцать минут ранее, когда я тебе дал только третий, — парирует Хаск, насмешливо выгнув бровь, в ожидании ответной и очередной колкости от демона. Но тот лишь фыркает, пожимая плечами, и на выдохе, отвечает одно лишь только: — Тогда… то, что ты мне дашь следующим — будет точно последним за сегодня и, возможно то, о чем я сейчас говорю — не выпивка. Его голос достиг низкой хрипоты от чего у Хаска внезапно побежали по спине обжигающие мурашки. — Боже, — фыркает. — Да ты пьян. — Хаск отбирает у него пустой шот и ловким движением ставит подальше от Даста. Тот только надувает губы, продолжая следить за каждыми гипнотическими и завораживающими манипуляциями кота. На поалевшем лице паука вновь озарилась похотливая улыбка. — Думаешь, это проблема? — полушёпотом спросил Энджел дотянувшись до пустого хайбола, который он медленно начал вертеть в руках, не отрывая при этом испепеляющего взгляда от Хаска. Демон-кот на несколько секунд оторвавшись от дел, посмотрел куда-то вдаль, затем на Даста, который, казалось, плыл уже во всех возможных и невозможных направлениях. — Проблема будет тогда, когда окажется, что нести твою тощую задницу придется мне в твой номер. И вдобавок ко всему, попутно выслушивать пресловутый поток страданий о бесконечной несправедливости адской жизни. А потом, внезапно тебя осеняет! И ты смерившийся с нашими реалиями — валишься на свою кровать, вырубавшись под мои утробно-недовольные ворчания, — на морде Хаска промелькнуло удивление, сменившиеся озадаченностью. — Смотри-ка, этот сценарий, кажется, я уже выучил наизусть. Поэтому, я думаю, тебе следует, во-первых, притормозить, — Хаск аккуратным движением отбирает у паука хайбол, который чуть был не разбит из-за небрежного перекатывания по барному столу (Хаска аж передёрнуло). — Во-вторых, если хочешь о чем-либо высказаться — валяй, я вижу ты из последних сил тут сидишь — и не просто так. «О, Боже», — тянет Энджи, почти шёпотом. Он прикрывает рукой глаза, но улыбка на его лице выдает его с поличным. Хаск не реагирует. Молча и терпеливо ждет, когда его собеседник по ту сторону бара будет готов. Он знает Даста достаточно долго, чтобы разглядеть в нем удрученность, которую он укрывал не так умело, как могло показаться Энджи. Если было что-то не так, а случалось это часто, паук зачастую изрекал всякую несуразицу, которая приводила к определенным и уже предсказуемым для Хаска последствиям. Это могла быть «случайно» разбившаяся посуда или бутылка початого алкоголя, которая без всякой совести была стырена Энджи. И наполовину уничтожена. Под кайфом Хаск заставал его пару раз и это были те еще «приключения» для них двоих. Это была словно настоящая антимония, перетекающая в тему философии и в ярую попытку доказать, что Луна способна увеличиться до самых масштабных и неизмеримых размеров, которые позволят не только её пощупать, но и даже, черт побери, попробовать на вкус! Хаск был насторожен. Временами даже испытывал подобие растерянности, когда Энджел то залипал в одну точку на несколько томительных для кота минут, то бесцеремонно и бессовестно лез тискаться, издавая и симулируя звуки мяуканья с хихиканьем. Под веществами Даста никогда не тянуло на конструктивный и плодотворный диалог — все сводилось практически к одному: поток несусветного бреда, от которого у Хаска кипела башка, развод на секс, который всячески отклонялся и заканчивался лишь петингом со стороны Энджи и… как их там еще называют «бэд трипами», которые Хаска приводили в отчаянный ужас и страх. Короче говоря, коту-демону жилось весьма весело, особенно, когда в его монотонную жизнь ворвался сам Энджел Даст. — Ладно, — Сдаваясь, паук произносит это на удивление достаточно бодро и трезво. — Вопрос! — Валяй. Хаск ставит на место предпоследний отполированный им бокал, переводя взгляд на Даста. — Представь такую картину: ты — шлюха. У тебя есть сла́ва, деньги, безмерное количество алкоголя, наркотиков и секса. Но ты лишен права выбора — то есть, свободы, к примеру: уехать жить в самый далекий район от Пентаграмма-сити и построить там собственный лофт, завести тучу домашних питомцев и… влюбиться, скажем, в какого-нибудь простодушного хрена, — Энджел делает паузу, пальцем указывая на пустой шот, намекая на очередную порцию алкоголя. Хаск закатывает глаза, но беспрекословно наливает содержимое в сосуд. — И мне, вдруг, стало любопытно, смирился бы ты с такой участью или предпринял бы попытку изменить свою судьбу, не взирая на все это неотвязное дерьмо? Энджел поднимает деловито бровь и опуская локоть на поверхность, подпирает рукой щеку, всматриваясь в нахмуренную морду Хаска. Тот усмехается и ловким движением подталкивает шот к Энджелу, который его тут же подхватывает. Он забрасывает голову назад, принимая очередной удар «спирта» и… — Хаск, блять, это что, вода? Но Хаск, сверкнув удовлетворенной улыбкой, обнажив белоснежные клыки, пожимает плечами. — Ну, для начала, шлюхой я бы не стал при любых обстоятельствах, — он быстро достал кальвадос, уверенно откупоривая бутылку, — но, как говорила Йоко Оно: «вы меняете мир, будучи самим собой». И знаешь, я скажу тебе больше, — затем он делает пару щедрых глотков из горла, ставит спиртное на место, подытоживая свою мысль: — никогда не поздно начать что-то исправить. Даже если ты думаешь, что достиг дна, из которого попытка выбраться равна нулю. Но даже ноль — это число. Тот самый элемент, позволяющий нам умножать и складывать, а тебе остается сделать только одно — поверить в себя и в свои возможности быть кем-то большим, чем ты являешься. Что ж… Энджел не ожидал, что лирика Хаска окажется глубже, чем он мог себе вообразить. Это казалось чем-то даже… немыслимым? — О, Хаски, — кокетливо, — да ты, я погляжу, помимо азартного картежника, еще и неплохой психолог, боже-е-е, — он расплывается в самой слащавой улыбке, которую Хаск одновременно и желает, и не хочет снимать с его опьяненно-рдеющего лица. Это ощущение — оно словно патока: тепло и медленно растекается по всей грудной клетке, греет, дает невообразимую и жизненную энергию, а ещё — воодушевление, которое демон-кот не чувствовал уже очень давно. Это так странно… ощущать это вновь и понимать, что ты… счастлив? Хаск резко тряхнул головой. Он понял: этанол начал действовать. — Есть причины им быть, когда рядом сидит такая бестолочь! Даст фыркает. Кажется, что подкалывать Хаска — это одно из его наилюбимейших занятий, которые его поистине веселят. — Знаешь, не такая уж и бестолочь, — протестующе возразил Энджел. — Раз я сижу здесь — с тобой, в отеле, ведя светские беседы… и, посмотри! я даже не валандаюсь, скажем в какой-то узкой и обшарпанной подворотне!.. — Ты все равно бестолочь, — перебивая Энджи констатирует твердо Хаск и подносит горло бутылки ко рту, делая очередной глоток. — Невыносимая, безмозглая и бестактная бестолочь, которая не знает, что такое грань. Но…, — он выдерживает короткую паузу, — да, наверное, славно, что ты сейчас сидишь здесь — без травм, без нытья о своих ебырях и очередной вколотой тобой дозы, от которой у тебя, в прямом смысле, сдвигается куку-ха. Хаск не был из тех, кто мог откровенно демонстрировать обеспокоенность за окружающих и уж тем более близких ему демонов. Но, он и не был бездушной сволочью. Даже если казалось, что коту-демону всегда и везде на всех индифферентно — это было не так. — Оо-й, — цоканье, — без всего этого увлекательного интертеймента, держу пари, ты бы давно сдох от смертной скуки! — Пытается доказать Даст, интенсивно жестикулирую верхней конечностью руки. — Вот, скажи мне, кто бы тебе рассказывал, а уж тем более показывал всю мою развеселую и насыщенную жизнь? «П-ф-ф, действительно!», — чуть не вырвалось у Хаска, но тот вовремя прикусил язык, невольно вспомнив отрывки густонасыщенных времен, когда всякие чудики-аферисты, коррупционеры, нигилисты настойчиво и настырно решались с ним скорефаниться. Да так, что казалось, тот прошибёт им все мозги, ей богу. Те ещё были проныры. С пустой бравадой и не выносимым чувством юмора, от которой у кота-демона в прямом смысле вставала дыбом шерсть, а охотничий нож так и норовил отрезать ублюдочным клоунам языки. Уголки губ Хаска, вдруг, резко дернулись вверх. — Послушай, таких как ты, в моей жизни встречались сотни, если не тысячи. И поверь, я видел достаточно, чем ты, можешь себе представить. — Но признай, не таких отбитых и умопомрачительных, как я. — Промурлыкал паук, поднося тыльную сторону руки к подбородку, хлопая активно ресницами, соблазнительно закусывая при всем этом уже донельзя припухшую губу. И Хаск, замечая данный жест, незаметно напрягшись, чувствует странную нервозность, которая заставляет его медленно переминаться с ноги на ногу. Положение спасает лишь одна преграда — барная стойка. И если бы не это великодушие, коту бы пришлось передислоцироваться в место, где никто бы не посмел увидеть в нем непосильное и непроизвольное напряжение, которое в последние дни с пауком скрывать было, порой, проблематично. Энджел, вдруг, опомнившись, резко стирает с лица остатки его фальшиво-неестественных эмоций. Его улыбка становится кривой, а суставы пальцев рук начинают неистово ныть, принося за собой чувство смятение и неуверенности в последующих действиях. Даст отводит взгляд, а Хаск это замечает и считает, что это самое милое зрелище, которую он лицезрел за последние дни. И почему-то… он чувствует, что желает это увидеть вновь — запечатлеть глубоко и навсегда в своей памяти, как вечную проставленную им вотермарку. — Знаешь, что я заметил? — нарушив невыносимое и такое тягостно-неловкое молчание, Хаск тихо продолжил говорить: — когда ты со мной и будучи пьяный в стельку — в тебе неосознанно просыпается искренность. Ты много говоришь: бывает по делу, а бывает по всякой ерунде, но я вижу, как эта показуха подавляется… и я, на самом деле, безмерно тебе благодарен… за то, что доверяешь мне. Даст чувствует, что действительно выпил слишком много за сегодняшний вечер. Его глаза предательски слезятся. Он моргает слишком быстро, отверчивая голову в сторону. На самом деле, все хорошо и Энджел старается контролировать все свои эмоции, которые сегодня, видимо, потеряли всё своё управление… Да и к черту! — Я тебя сейчас поцелую. Даст говорит это излишне просто, серьезно и… искренне? Что ж, видимо, это последние безумие за сегодня, на которое у него есть сейчас силы и желание. Хаска пробивает от такой неожиданности словно молнией. Он на миг теряется и не знает, чего хочет сейчас больше: засмеяться, отпить еще спиртного, да так, чтобы не единой капли не осталось в этом блядском кальвадосе или забить хрен — и поцеловать эту бестолочь, которая продолжает терять самообладание в его чертовом баре, на его чертовой ночной смене! Тьфу, будь проклят день, когда Хаска пробила непоколебимая решительность, что он правда сможет с этим справиться (конечно же, мать твою, нет)! — Отлично, надеюсь, это будет только в твоем безмятежном сне, ну или в мечтах, как тебе там заблагорассудится. И пока ты еще в сознании, я прошу тебя, пока не поздно, иди блять спать! Хаск не признается, но он сам стоит уже без сил и молит, как только можно Сатану, чтобы Энджел забив уже на него хрен, благополучно отправился спать. — Не дойду, — ноет Даст, — вот поцелуешь в щечку и, быть может, у меня появятся силы, чтобы… как ты там говорил… дотащить свою «тощую» задницу до своего номера. Энджел уже проглатывал некоторые буквы, а его глаза медленно, но верно начинали слипаться. — И к сведению: не такая уж она и «тощая», — обиженно пробормотал паук и показал Хаску средний палец. Видимо у кота-демона не остается выбора, как смириться и заставить себя поверить, что впредь Энджелу он не будет наливать более трех шотов за вечер, а лучше вообще ему ничего не наливать — пусть довольствуется соком, минералкой или той же газировкой. — Ладно, — Хаск сдается и Даст, вдруг, резко расцветает, но поняв в чем прикол, демон-кот тут же опережает паука и добавляет: — Я ОТВЕДУ ТЕБЯ В ТВОЙ НОМЕР, НО ЦЕЛОВАТЬСЯ МЫ НЕ БУДЕМ, ФЕРШТЕЙН? — Уговор, — внезапно оптимистично. — Но тогда, ты мне расскажешь на ночь сказку. Блять. Хаск очень тяжело вздыхает, а его уже слегка расфокусированный взгляд падает на захмелевшего Даста. Он никогда и никому не признается, но «сказки», а если быть точнее — истории из жизни, он рассказывал Энджи часто, когда оба находились в умеренном градусе. Энджел умел и любил слушать. Внимая речь Хаска, порой, он извинившись, перебивал того, чтобы поспешно задать коту-демону вопрос, который мог ничтожно его мучать. Хаск не был против — наоборот, радовался безграничной самозабвенностью паука. Лучше видеть его таким — настоящим, искренним, местами даже сердобольным (если приблизится к труднодоступной части его души, которая кажется недосягаемой, болезненной, хрупкой…). — Единственное, что я могу тебе рассказать, как Энджел Даст встает и сам тащит свой не тощий зад в свою спальню. Отличная сказка, даже, я бы сказал, реальная. Ну, что скажешь? Да, возможно, они никогда не перестанут в шутку препираться и обмениваться колкостями, которые каким-то невиданным образом делают их взаимоотношения только крепче и теплее. Даст над чем-то начинает размышлять и коту-демону это ой как не нравится. Это будет очередная шутка или прикол, или просто баловство, которое в конечном итоге окончательно взбесит его и точно сбросит Энджи с барного стула, заставив уже ползти до своего номера. — У меня припрятана другая версия… Паук прочищает горло, но всё происходит в одно мгновение. Хаск не успевает среагировать, чувствует, как теплое… нет – обжигающее дыхание касается его щеки. Бархатные уста Энджела касаются уголков губ Хаска, соприкасаясь с ними в нежно-целомудренном и нежданном поцелуе. Кажется, что это целая блаженная вечность. Хаск заставляет себя раствориться, прочувствовать, вдохнуть больше одурманенного запаха амбры, черной смородины, нуги... Напоминает чем-то "Лакост". Даст мурлычет, тихо хихикнув в губы кота. Он поспешно отстранился от Хаска, оставляя за собой лишь шлейф чувственного аромата. — Buonanotte, baby mio! * Энджел убегает, то ли от нахлынувшего смущения, то ли от боязни, что демон-кот, отрезвев от «чар» паука, захочет как можно скорее его отчитать... Но Хаск остается на месте не двигаясь. Он несколько раз моргает. Приходя в себя, он осознает, что его рука непроизвольно тянется за бутылкой спирта. Ну вот, наконец-то хоть повод появился. — Non è così calma ora, baby mio*, — шепчет себе под нос Хаск и сам того не замечая расплывается в самой счастливой улыбке на свете.