В твоих окнах не горит свет

      — Понимаешь, это ненормально, — в который раз за этот вечер повторяет Сынмин, отвлёкшись на секунду от пролистывания галереи и подняв взгляд.              — Я знаю, — Чонсу вздыхает. Он перемешивает сахар в уже остывшем кофе, звонко постукивая ложечкой, скребёт ей по дну. Экран телефона, лежащего рядом на столе, вновь загорается. Высвечивается номер звонившего.              Гониль.              Чонсу обеспокоенно хмурится, рука застывает над экраном, но он не решается и просто выключает мобильный: тот наконец перестаёт тревожно вибрировать. Раньше на рингтоне у Чонсу стояла энергично-весёлая песня недавно дебютировавшей девичьей группы, но неделю назад он установил режим вибрации.              Экран вновь загорается по завершении звонка. Пятого за последний час.              Сынмин морщится и сводит брови к переносице. Бормочет:              — У вас же всё нормально было, разве нет?              Чонсу неуверенно кивает: он не знает, как объяснить то, что было между ними. Ему тоже раньше казалось, что нормально. Теперь — не очень. Сомнения всё больше и больше грызут его изнутри.              Не добившись внятного ответа, Сынмин раздражённо фыркает, и решает отвлечься от неприятной темы — протягивает Чонсу свой телефон:              — Выбери фотографию из этих четырёх. Мне надо обновить профиль в Тиндере.              Чонсу растерянно застывает, пролистывая чужие селфи из тренажёрного зала. Все до ужаса похожие с отличием лишь в сантиметрах ракурса. Он выбирает почти наугад, указывая на ту, где лучше виден рельеф мышц. Сынмин довольно мычит и устанавливает фотографию на аватар. Чонсу на это ничего не говорит: не хочется расстраивать друга тем, что тот вряд ли найдёт ту самую истинно-единственную, выставляя на сайтах знакомств полуобнажённые фото. Да и не Чонсу рассказывать про здоровые счастливые отношения, когда он уже третьи сутки игнорирует Гониля.              Сотовый на столе вибрирует. Опять. Чонсу вздрагивает.              — Объясни ещё раз, почему ты не отвечаешь ему? — не выдерживает Сынмин.              — Я отвечал сначала, — поправляет Чонсу, качая головой, — но это было бесполезно: всё заканчивалось криками и угрозами. Я уже не выдерживаю, мне легче просто не брать трубку, — он наконец делает глоток почти нетронутого кофе и морщится: тот отвратительно горький и остывший. Это ещё больше портит настроение.              Сынмин снова сетует на всю эту ситуацию, говорит, что у него были похожие ситуации с его бывшими девушками и подталкивает поговорить с Гонилем вживую. Чонсу лишь молча кивает и больше не притрагивается к своему кофе. Объяснять Сынмину, что ему страшно и он просто устал, не хочется. Не хочется говорить и о том, что сам Гониль вовсе не бегает от возможности личной встречи: Чонсу видел его у подъезда своего дома пару раз. И его это сильно напрягает.              Ближе к десяти официант сообщает им, что они скоро будут закрываться и приходится собрать свои вещи и выйти на свежий воздух. Ночь прохладная с сыростью после дождя на асфальте и отражением фонарей в лужах. Сквозной ветер забирается под толстовку, пробегается мёрзлым касанием по голой коже, заставляя вздрогнуть. Чонсу ёжится и потирает предплечья. Прощаться почему-то не хочется. Сынмин, заметив это, предлагает:              — Хочешь я тебя провожу? Раз ты так боишься.              Чонсу вдруг становится стыдно. Он взрослый парень, регулярно ходит в спортзал и роста далеко не маленького, к тому же Гониль заметно ниже его. Боятся просто напросто глупо и трусливо.              Поэтому он отнекивается, качая головой:              — Всё нормально, мне тут недалеко, сам смогу дойти.              Сынмин заметно расслабляется и кажется даже веселеет, похлопывая его по плечу:              — Вот видишь, ты же не зря ходишь в спортзал, — делает шаг в сторону, а потом вспоминает: — Точно, нам нужно сделать совместный доклад к понедельнику. Встретимся тогда завтра у тебя?              — Ага, — кивок.              Они прощаются, и Сынмин идёт дальше по улице, скрываясь в одном из переулков. Чонсу немного жалеет, что на этом курсе решил выехать из общежития и снять маленькую квартирку в паре районов отсюда. Квартал спально-пустынный в такое время, под ногами немного хлюпает, когда он старательно обходит лужи, но не все подсвечены фонарями. Сумка через плечо на каждом шаге немного похлопывает его по бедру, и Чонсу рассеянно думает о докладе, который надо сдать к понедельнику. Честно: он без понятия, что писать, но, возможно, вместе с Сынмином они что-нибудь придумают.              На улице неприятно, что-то мерзкое слизью скапливается в душе от этой промозглой сырости, и его изнутри передёргивает от всего. Хочется поскорее добраться домой, и Чонсу сворачивает в полутёмные дворы, чтобы срезать путь. Половина фонарей тут не горит — выбиты или просто сломались — и Чонсу спустя пару минут петляний всё же встаёт в лужу, отпрыгивая и тихо ругаясь на свою оплошность: носок в кроссовке мгновенно мокнет, но лишь чуть-чуть.              Чонсу втыкает один беспроводной наушник в ухо, включая музыку, и ускоряет шаг — побыстрей бы добраться.              Что-то яркое и энергичное звучит из плейлиста, побуждая пританцовывать, так сильно контрастируя с окружающей обстановкой. Маленький островок спокойствия. На самом деле помогает не очень: слабый холодно-кусучий ветер всё ещё треплет волосы и забирается за шиворот, заставляя вздрагивать.              Музыка внезапно замолкает, перестаёт литься из наушника, сменившись на назойливые однотипные гудки. Чонсу морщится и принимает вызов, лишь бы поскорее прервать эту гудящую цепочку. Только затем он бросает взгляд на номер звонившего, и понимает — Гониль. В сердце всё холодеет.              Чонсу ожидает чего угодно: криков, холодного тона, который потом явно сорвётся на что-то гневное. Ожидает угроз, возможно, даже упрашиваний, уговоров не разрывать их отношения. Но ничего. Чонсу замедляет шаг, пока окончательно не останавливается, и слышит: дыхание. Размеренное, ровное, но сейчас в ночной моросящей тишине кажущееся оглушительно громким. Чонсу неспокойно, Чонсу тревожно. Он думает: лучше бы кричал.              Наконец раздаётся знакомый голос, от которого пробивает на дрожь:              — Ты где?              В вопросе ни намёка на ярость, лишь спокойствие и как будто бы нотки едва уловимого волнения. Чонсу вдруг становится стыдно: Гониль беспокоится о нём, а он всё ещё как ребёнок так глупо обижается на их ссору и не берёт трубку.              Чонсу сначала хочет сказать, что он на пути домой, но страх вновь пронзает его, когда в паузу чужое едва уловимое дыхание по ту сторону экрана заполняет разум, проникает в каждую клеточку. Он слишком давно знаком с Гонилем, и чувство, что это затишье — хрупко-напускное, не покидает. Поэтому Чонсу сглатывает, облизывая пересохшие губы, и говорит:              — Дома.              Он очень надеется, что голос его не дрожит.              Гониль молчит. Чонсу немного продвигается вперёд, надеясь, что Гониль не слышит, как шаги его чуть влажно хлюпают по асфальту, как капает морось.              — Ты не дома, — чужой голос звучит разочарованным этой маленькой глупой ложью, и Чонсу вдруг чувствует себя таким беспомощным, таким слабым. — В твоих окнах не горит свет.              Дыхание сбивается, и он замирает. Боится выдать себя чем-то, выдать как-то своё местоположение. Столкнуться сейчас лицом к лицу с Гонилем — самый большой его страх. Обрывистый вздох всё-таки предательски срывается с губ, Чонсу жмурится, говорит:              — Не важно, я у Сынмина, — и сбрасывает вызов.              Музыка обратно врывается сквозь наушник в его сознание безграничным весельем и живостью, но Чонсу её не слышит: он всё ещё окружён, забит под завязку чужим дыханием в динамик и...              «Ты не дома».              Холодно. Очень холодно, ледяные иголки забрались ему под самую кожу и тыкают, тыкают, тыкают.              «В твоих окнах не горит свет».              Чонсу ставит песню на паузу, вынимает наушники из ушей и осторожно оглядывается. Тёмный безлюдный двор, половина фонарей не работают: выбиты. Он всегда ходит этой дорогой, чтобы быстрее сократить путь, но теперь Чонсу не уверен в том, хочет ли он домой вообще.              Он представляет: Гониль сейчас стоит у его подъезда. Может быть сидит на скамейке, или в своей машине — Чонсу тогда его точно не увидит. Возможно, Гониль уже внутри: проскользнул в подъезд вместе с каким-то прохожим.              Стоит у его дверей. Или на лестничном пролёте на этаж выше. Чтобы видно не было.              Чонсу быстро выныривает на паралелльную дворам улицу — оживлённую и светлую от ярких уличных фонарей. Он заходит в круглосуточный магазин, и хотя он не голоден — в горло просто не лезет ни кусок — всё равно покупает небольшой перекус и готовит себе стаканчик растворимого полухолодного кофе. Тот просто отвратительный на вкус, но Чонсу этого практически не чувствует.              Время почти доходит одиннадцати часов. Чонсу всё ещё сидит в круглосуточном магазинчике на углу и греет в руках остывший полупустой стаканчик с кофе. И он всего в одном дворе от собственного дома.              На телефоне открыт контакт Сынмина. Чонсу догадывается, что тот вряд ли уже спит. Наверное, следует позвонить ему, спросить, могут ли они как в старые времена потесниться на одной кровати хотя бы на эту ночь. Сынмин бы не отказал, это ясно.              Или просто позвонить, просто сказать, что ему страшно и попросить Сынмина проводить его.              Чонсу не пробует ни один из вариантов.              Он медленно сбрасывает с себя оцепенение, когда проходит ещё двадцать минут. В этом же магазине в уголке с хозяйственными товарами для дома покупает небольшой спрей от насекомых: Чонсу не вчитывался именно от каких. Ему важно лишь то, что спрей едкий достаточно, чтобы заставить человека закашляться. Это внушает немного спокойствия, и сердцебиение утихает, перестаёт биться так загнанно.              Гониль наверное ушёл, скоро будет полночь в конце концов. Он всегда строго соблюдает режим сна.              В Чонсу снова вселяется уверенность, ластится, плескается на самом дне грудины где-то. Все прошлые страхи кажутся глупостью: что ему может сделать Гониль? Ударить? Не так уж и страшно, с Чонсу происходили вещи и похуже.              Он проходит ещё несколько сотен метров по освещённой улице и вновь сворачивает во двор: тот весь заставлен машинами, в ночи сонно поблескивающие туслым светом фонаря на стёклах. Чонсу пугается, когда разросшийся куст сирени рядом шуршит, но понимает — это всего лишь ветер. Ветер.              Замедляет шаг, держится в тени деревьев, высаженных у каждого подъезда. В полумраке плохо видно, но Чонсу осторожно высматривает знакомую машину и не находит. Это его заметно успокаивает, расслабляет.              Гониль не настолько сумасшедший, чтобы подкарауливать его у подъезда после одиннадцати — он никогда, никогда не нарушал свой распорядок дня. За год отношений и двух месяцев совместного проживания Чонсу выучил чужое расписание наизусть: подъем ровно в шесть тридцать, пробежка, быстрый душ, потом плотный завтрак из продуктов, богатых белком. Учёба на последнем курсе и работа. Перекус и занятие в спортзале в шесть вечера. К семи уже дома, а там Чонсу с попыткой приготовить здоровый ужин — тому больше хочется заказать пиццы, но нельзя, в ней же столько углеводов и жиров, полезных только для набора массы жира.              В десять Гониль обычно заканчивает со всеми запланированными делами по учёбе, принимает душ и лежит в кровати с книгой. Ему очень нравится читать публицистику: что-то про мотивацию, здоровый образ жизни и тайм-менеджмент, изредка — популярные философы.              Иногда ближе к одиннадцати освобождается Чонсу и устраивается рядом, заглядывая в чужую книгу — едва ли понимает там предложение и устало вздыхает. Его очень выматывает учёба в университете, а недавно он ещё и устроился на подработку. Совмещать очень тяжело.              Вздохи его раздражают Гониля, рассеивают его сосредоточенность, но возможно этого Чонсу иногда и добивается — они занимаются любовью, и тогда усталость сменяется удовольствием. Это всегда быстро, без затяжных предварительных ласк: менять простыни никому не хочется, к тому же у Гониля расписание — отбой в одиннадцать. Если он ляжет позже, то на утро точно проснётся злым и невыспавшимся, будет полдня срывать своё раздражение на Чонсу.              Чонсу привык жить далеко не по такому жёсткому расписанию: он любит подольше полежать в кровати, нежась, неторопливо встать, в перекусы таскать что-то сладкое, а ложиться поздно под очередной сериал. Живя с Гонилем, он такого лишается, потому что должен вписываться в это расписание по часам, минутам, потому что должен тоже успевать всё сделать до одиннадцати, иначе будет мешать чужому сну.              Они очень часто ссорятся на этой почве, а Гониль любит всегда и во всём доминировать, подавлять, но Чонсу отпускать почему-то не хочет. И если поначалу Чонсу привлекала именно эта сила и неотступность чужой личности, то неделю назад он просто днём собрал свои вещи после очередного скандала и перевёз обратно в квартиру, от аренды которой уже хотел было отказываться. После этого они разговаривали только по телефону, но все диалоги всегда заканчивались криками. Кроме сегодняшнего.              Чонсу сглатывает. В голове у него кто-то шепчет:              «В твоих              окнах              не горит              свет».              Он поднимает взгляд — и вправду. Не горит.              Окно тёмным прямоугольником, тонким стёклышком, сдерживающим сгусток черноты в квартире, смотрит на него пустым взглядом.              Ускоряется, потом — окончательно срывается на бег, и дыхание слегка сбивается, сумка шлёпает бёдро, ладонь потеет, короткие ногти скребут по железной маленькой баночке спрея от насекомых. За пару секунд добегает и врывается в свой подъезд, закрывая двери. Немного выдыхает. Узкие петляющие коридоры, но зато тут есть свет.              Лампочка тускло мигает.              Чонсу сразу подскакивает к лестнице, преодолевая ступеньку за ступенькой, не ждёт занятый лифт. Торопливые шаги его раздаются гулким эхом.              «Дурак, — отчаянно думает он, — и зачем только побежал? Как глупо».              Гониля здесь нет и быть не может, потому что когда Чонсу поднимается на свой этаж и проверяет телефон, время уже переваливает за полночь. Это значит, что Гониль уже как час спит в своей кровати в центре города в двадцати минутах езды отсюда. Это значит, что Гонилю уже снится второй или третий сон. Это значит... Значит что Чонсу и вправду трус и последний дурак.              Он ругается тихо под нос, когда возится с ключом у двери: свет на их этаже не горит, лампочка неисправна. Надо бы пожаловаться, но Чонсу это не волновало, ведь он жил в последние месяцы у Гониля. Этаж до сих пор неплохо освещён из-за лунного света, подглядывающего сквозь узкое окошко под потолком, но всё равно... Всё равно...              Чонсу шугается, когда лифт останавливается на его этаже и тихонько оповещает об этом. Через плечо оборачивается, нервно скребя, царапая ключом замочную скважину. Ну почему же не получается, чёрт возьми, протолкнуть его дальше?              Кому могло понадобиться выйти на его этаже в двенадцать ночи? Все соседи Чонсу — немолодые семьи, ложащиеся спать рано.              Человек делает шаг из лифта, и фигуру его тут же скрадывает мрак, но Чонсу неуловимо кажется, что...              Он выдыхает, когда ключ наконец-то удаётся нормально вставить. Мгновенно проворачивает на один оборот, вынимает и ныряет за мгновение в квартиру, захлопывая дверь. Выдыхает и запирается уже изнутри. На все три оборота. Сердце стучит, бьётся о грудную клетку.              Тук-тук. Тук, тук, тук.              Но это изнутри, не снаружи.              Чонсу приникает к дверному глазку. И видит как фигура попадает под разлитый лунный свет. Мгновенное узнавание — его сосед. Тот пошатывается, хмурясь — наверное, пьян — и проходит к соседней двери, тоже провозившись минуту с ключём прежде чем попасть в квартиру. А потом хлопок и этаж вновь пустеет, затихая.              Чонсу отлипает от двери и смеётся громко, в голос. Через мгновенье затихает: не дай бог жалоба от соседей. Однако всё равно гораздо тише, но давится хохотом, откидывая чёлку со лба.              Дурак, дурак, дурак... Всё-таки Сынмин был прав: он слишком много придумывает и боится всяких глупостей.              Волна спокойствия экстазом разливается по телу, проникает в каждую мышцу, расслабляя. Медленно накатывает усталость, омывая разум, когда Чонсу бросает сумку на пол, кидает ключ на комод у входа и вышагивает из кроссовок.              Неожиданно запинается обо что-то и вслух раздосадованно ругается:              — Чёрт!              Это пара ботинок прямо на проходе. Чонсу рассеянно отпихивает их в сторону к другой обуви.              Он проходит по тёмному коридору и заходит в спальню, устало падая на кровать. Свет Луны украдкой кусает его за рукав толстовки. Чонсу берётся за телефон, и посмеиваясь, хочет набрать Сынмину и рассказать ему всё, что произошло. Рассказать, что он чуть не умер от страха пару раз, когда просто добирался до собственного дома, как до чёртиков перепугался пьяного соседа и ругал все сломанные фонари в округе. Сынмин всё равно поздно ложится спать и любит слушать его дурацкие истории.              Чонсу в предвкушении долгого разговора по душам, полного смеха, тыкает на последний контакт в истории звонков и тут же прикладывает телефон к уху, слушая гудки.              Один, второй...              Связь медленно устанавливается.              На пятый или шестой Сынмин обычно отвечает. В крайнем случае на восьмой, если он позвонил не вовремя.              Чонсу напрягается, когда слух, помимо гудков, улавливает ещё что-то. Какую-то тихую мелодию. Вслушивается, пытаясь понять, откуда она исходит. Песня очень знакомая, Чонсу не может уловить слов, но губами уже их беззвучно проговаривает. Болезненно не может понять, почему её так хорошо знает.              Мелодия неожиданно затихает, обрываясь на начале припева, а Чонсу наконец-то пронзает воспоминание.              Это рингтон.              Он замирает, не дыша. Жмурится и кажется мысленно начинает молиться, хотя не знает кому, как: просто почти вслух, наперебой, сбивчиво просит, умоляет. Сердце его ухает в груди через раз, но громко, сильно, отчего всё тело сжимается. Внутри холодеет, желудок щекочаще крутит.              Вызов принят.              Чонсу не знает зачем, но всё равно дрожаще выдыхает в трубку едва слышно:              — Я дома...              И всхлипывает. Глаза его жжёт от горячей влаги, мгновенно наполнившей глаза. Каждая клеточка тела онемела, застыла, под рёбрами неприятно тянет, скребёт. Он не может-не хочет двинуться. Тайно надеется, что это можно как-то объяснить, что это неправда, что если закроет глаза — проснётся уже следующим утром.              Но в трубке всё так же спокойно отвечают голосом Гониля:              — Я знаю.              Под кроватью что-то шуршит.