У вас тут странно, я останусь

— А я говорю, не возьмёт! Не возьмёт, не возьмёт, не возьмёт! Нихуяшечки не возьмёт, даже не увидит! А ты наде-е-ешься, а всё равно ничегошеньки не выйдет… Да скажите ей! — Я тебе скажу, Махито. Хватит орать, иначе ужин не получишь. — Да ну и пожалуйста. Надувшись, Махито скрещивает руки на груди и резко отворачивается. Три толстенные косы хлопают по пояснице. — У тебя всё равно вся еда постоянно горелая, Джо-о-ого. В поле зрения Чосо хозяин гестхауса сейчас не попадает, но тут и гадать нечего: пожилой одноглазый Джого вскипит так, что никому мало не покажется. Шум и гам Махито его раздражают 24/7, а уж когда галдёж сопровождается откровенно грубым обращением… — Махито! Всё так: на последнем слоге Джого срывается едва ли не на ультразвук. Всего-ничего времени Чосо тут провёл, а некоторые повадки хозяина и давних жильцов выучил наизусть. — Тебя что, не учили, как со старшими разговаривать?! А ну замолчи, паршивка. — Не учили, — хихикает Махито, плюхаясь рядом с Чосо на диван. Её пальцы мусолят кончик одной из косичек. — Мы вежливую речь не проходили ещё. Урауме, — Махито возвращается к изначальной жертве, — слышишь, ничего у тебя не вы-ы-ыйдет! Лучше плюнь прямо сейчас. Спрашивать, что именно не выйдет и кто что не возьмёт, Чосо не станет под дулом пистолета. Лезть в их разборки — травмоопасно. Вроде вырос в доме, полном разномастных братьев. И всё равно за полмесяца в гестхаусе Джого дня не проходит, чтоб Чосо не подумал: к такому его жизнь точно не готовила. Особенно к Махито. Учиться в другой стране очень полезно, говорили они. Жизнь с другими студентами под одной крышей поможет тебе практиковать язык, говорили они. Они — это его братья. Чосо всегда доверяет братьям. Но Джого, его гестхаус и здешние обитатели (ещё и сплошные японцы, как на подбор — никакой дополнительной практики в итоге) становятся серьёзным испытанием того доверия. — Кенджаку, ну хоть ты ей скажи! — И не подумаю. Девочки, не ссорьтесь. — Чосо! — Махито оборачивается к нему, как к последней надежде. Её рука, увешанная фенечками, картинно выпрямляется в сторону тихо занятой своими делами Урауме. — Чосо, поддержи меня. Нет, точно не стоило слушать брата и бесстрашно ехать в корейскую языковую школу. Советы от Юджи про социализацию — это как модные советы от Эсо. Недаром у Юджи даже лишний брат имеется. Мало ему их общих, домашних. Он не станет расспрашивать Махито о деталях. Лучше не знать. Может быть, вообще стоит завтра поискать новое жильё. Где Чосо точно не придётся ни в чём поддерживать ни Махито, ни Урауме, ни снова Махито. Хотя он и здесь не… — В чём поддержать? — Она считает, что можно принести к Сукуне на концерт флаг и он его возьмёт на сцену! Понятнее не становится. Напротив смеётся в ладонь Кенджаку. Если Чосо правильно понимает, он тут живёт уже миллион лет — возможно, буквально. Возможно, ещё до того, как Джого открыл в тесной двухэтажке гестхаус. Кенджаку всё время так себя ведёт, будто ходил по здешней земле вместе с динозаврами. — Да, Сукуна-сама возьмёт мой флаг. Отстань. — Не будет этого! Он мерзкий, и противный, и считает себя лучше других… — Махито на мгновение осекается, а потом восклицает, озарённая внезапным открытием: — Совсем как ты, Урауме! — Дура. В голосе Урауме — все снега Хоккайдо сразу. — Он напыщенный и ни во что фанатов не ставит, — Махито опять дуется. Чосо плохо понимает, на что. Вообще-то она сама тут орёт и мешает всем. — А тебе-то откуда знать? Кенджаку — любопытный экспериментатор, он может себе позволить задавать вопросы. Чосо бы не стал. Чосо и любопытство Кенджаку не особо приятно, правду сказать. Потому что Махито подпрыгивает от возмущения так, что и диван вот-вот подскочит вместе с ней. — Да вы не понимаете! Сукуна самовлюблённый и зазнайка! Вплоть до того, что за руки не держит, пока на альбомах расписывается! — Для пущей убедительности Махито демонстрирует всем ладонь с растопыренными пальцами. Сжимает её в кулак и сердито трясёт. — Сам должен бы руку подавать, а чёрта с два. И сердечек от него лишних не дождёшься. Что это вообще такое, а? Ему противно своих же фанаток трогать? Вот кто-то даже пальцы переплетает (“Она про Жужуцу Хай”, тихо поясняет Кенджаку, и Чосо опять не становится понятнее), а с Сукуной мы и за руки не подержались. — Может, дело в тебе? Как будто кому-то из знакомых нравится тебя трогать, Махито… Ворчание Джого себе под нос без ответа не остаётся. — Что?! Махито вскакивает, со всей дури хватает Урауме за запястье и дёргает на себя. Кенджаку хмыкает: — Руку сейчас вырвешь. — Об этом я и говорил, — с завидным упорством бубнит Джого. — А ты, значит, считаешь, что он в толпе тебя выцепит и флаг у тебя возьмёт! — вздыхает Махито, стискивая запястье Урауме до предела. Синяк будет, думает Чосо. Он после всех инцидентов с братьями хорошо знает. Тем более, у Урауме такая кожа белая, почти прозрачная. Если Махито не может не кричать, а Джого чуть что изображает кипящий чайник рядом с ней, то Урауме так легко не проймёшь. Она тихая и холодная — эдакая антропоморфная вечная мерзлота. — Раз мой, то возьмёт, — ледяным тоном говорит Урауме. — Отпусти уже, дура. — Сам ты дурак! Махито отпускает и оборачивается к Чосо, уперев кулаки в бока. — Слышь, а ты новенький, ты вообще заходил в комнату этого упоротого? Кто давно здесь живёт, все алтарь видели, а ты-то небось нет! — Чью комнату? Стоило проигнорировать, конечно. — Да Урауме же. Там во всю стену, — Махито разводит руки в стороны, изображая невероятно огромные размеры, — вот такой плакат Сукуны. И все полки в нём. Плюшевых одних штуки четыре! И альбомы… Урауме, сколько у тебя копий каждого альбома? Урауме отмалчивается. Вместо неё снова бухтит Джого: — Отстань уже от него, Махито. — А что мне тогда делать? Что мне тогда делать, а? Домашку мне делать, что ли? — Будешь вредничать, — нараспев тянет Кенджаку, барабаня пальцами по столу, — никто тебя не полюбит. Особенно Урауме. — Я люблю только Сукуну-сама. — А он тебя — нет! Чосо уходит из общего зала раньше, чем на Махито находят управу. Существуют ли в принципе способы её угомонить? На второй день проживания Чосо в здешнем бедламе Кенджаку сказал ему, что это она так флиртует. С высоты его жизненного опыта виднее, но Чосо всё равно. Пусть флиртует, пусть изводит по серьёзке — лишь бы не так утомительно для окружающих. Кенджаку ухмыльнулся: — Ну, так же неинтересно, когда никто не видит. Дёргать за косички лучше напоказ. Про косички Чосо не понял совсем. У Урауме каре. Косички у Махито — и за них никто не дёргает из инстинкта самосохранения. Правду говорит Джого, её трогать опасно. К Махито вообще лучше на пушечный выстрел на приближаться. Чосо это уяснил примерно в первые минут пятнадцать пребывания в гестхаусе. С некоторыми другими вещами разобраться было потруднее. — А девчонка-недотрога — кто? — спрашивает он у Джого после очередного выпада Махито. — Урауме. — А “унылый молчун”? — И это Урауме, чего неясно-то? — Так вот Урауме, — Чосо вздыхает, пытаясь нормально сформулировать своё непонимание, — парень или девушка? Джого — самый безопасный на первый взгляд вариант для неловких вопросов. Про Махито всё ясно, к самой (самому) Урауме с таким не пойдёшь. Кенджаку ответит так, что в лабиринте ответа будешь плутать дольше, чем в вопросе. Джого кажется простым и понятным. — А тебе-то что? — Единственный глаз сердито моргает на Чосо. — Комната у каждого своя, ссыте вы все тоже в один общий туалет. Какое твоё дело? Реакция обескураживает — но в то же время кажется вполне логичной. В конце концов, у Чосо гора домашки с языковых курсов, необходимость созвониться с каждым из братьев по отдельности и со всеми вместе, Махито через стенку, и ботинки не почищены. Может, и правда зря он заморачивается о несущественном. — А если думаешь, как её называть, так это как угодно. Ему всё равно. Главное, — Джого чуть ёжится, словно вспомнив что-то неприятное, — дурного не говори про её айдола. И всё. Айдол, запоздало доходит до Чосо, это, видимо, и есть тот самый Сукуна, про которого Махито полвечера вопила. Утром Урауме собирается на концерт, долго крутится перед зеркалом. Красит и стирает макияж в поисках идеала, причёсывается двадцать раз, поправляет одежду. Чосо не понять, в чём такая великая важность какого-то певца на сцене, но зато Урауме не Махито. У него все странности тихие. — Чосо, проводи её. Голос Кенджаку — елей, приторная патока, липкий сироп, из которого спасения нет. Как сказал, так все и сделают. Ну, не без исключений, это Чосо тоже успел усвоить. Но не прислушиваются к Кенджаку очень редко. Всклокоченная Махито вылезает из своей комнаты в одной длинной футболке. Зевает, бесцеремонно тыкает пальцем в шоппер Урауме: — Там кирпичи. Что ты вообще таскаешь с собой? У Чосо нет никаких планов, а Урауме не против, так что он действительно берётся её проводить до арены. На зале висит огромная растяжка с самодовольной татуированной мордой. “Сукуна, Легендарный тур, 7-9 июня”. Та же самодовольная морда смотрит отовсюду. У Чосо рябит в глазах, и он чуть-чуть лучше понимает Махито сейчас. А заодно — по ещё одному поводу. — Что ты с собой носишь? — спрашивает он, снимая шоппер с плеча. Весит сумка действительно столько, будто Урауме носит с собой по меньшей мере айсберг, разбивший Титаник. Или сам Титаник. Или оба сразу. Молча она вытаскивает из шоппера по очереди: камеру размером с неё саму, три бутылки воды, складную табуретку, два увесистых пауэрбанка, кроссовки на платформе, фонарик в виде огромного стеклянного шара на рукоятке (почему-то с лампочкой в виде пальца) и наконец кошелёк. Фонарик завёрнут в пресловутый флаг. Чосо думает: “Когда поеду домой, надо попросить Урауме уложить сувениры для братьев в чемодан”. Вслух он говорит: — Ты тщательно подготовилась. — Это юбилейный тур Сукуны-сама, — говорит Урауме. Впервые за всё время Чосо слышит в её голосе теплоту и нежность; с похожими интонациями он сам говорит о братьях, а Джого — о своей подружке из цветочного магазина. — И он сегодня обязательно возьмёт флаг у меня. Я просто знаю. Просить не приходится: Урауме сама медленно разворачивает флаг, чтобы показать Чосо. Полоса жёлтая, полоса белая, полоса фиолетовая и последняя — чёрная. Такую страну он не знает. Но ведь Урауме тоже из Японии? Вряд ли это страна. Может, потом разберётся. Вдруг кто-то из братьев в курсе. Утром следующего дня Чосо просыпается от воплей. — Врань-ё, врань-ё, не было ничего, ничего не было! Фотошоп такой фотошоп! Выдумки. Вокруг столика в общей зоне скачет перевозбуждённая Махито. Косы мечутся из стороны в сторону, высоко вскинутые ноги то и дело рискуют задеть стоящий на столике ноутбук. У ноутбука сидит Урауме — и улыбается. Это уж слишком, думает Чосо. Урауме никогда не улыбается. Гестхаус окончательно сходит с ума. Подойдя ближе, он видит: на ноутбуке Урауме на весь экран открыта фотка. Полуголый татуированный качок с розовыми волосами смотрит прямо в камеру — та самая самодовольная рожа с афиши на арене. В руках у него развёрнутое полотнище. Полоса жёлтая, полоса белая, полоса фиолетовая и последняя — чёрная. — Твоё? — на всякий случай уточняет Чосо. Урауме молча кивает, зато Махито визжит так, будто за волосы дерут. Визжит и полным возмущения жестом тычет в экран. — Это фотошоп! Это нейросеть! Не было ничего, она всё придумала! — Махито, весь американский интернет заполонило. — Кенджаку-у-у! Это всё выдумка! Урауме, скажи уже, что это фотошоп! — Да сама посмотри. Кенджаку суёт перед лицом Махито телефон с открытой статьёй buzzfeed: “Рёмен Сукуна, японская любовь Южной Кореи (и наша тоже!), выразил поддержку небинарным фанатам на концерте”. У Махито вываливается язык изо рта, и глаза становятся круглые-круглые. Не ровен час, из орбит вылезут. Со всей дури она кликает на соседнюю ссылку. Открывается новая публикация: “Небинарные фанаты Сукуны счастливы тем, как он открыл тур”. Действительно не страна, отмечает Чосо. Хорошо, не стал уточнять вчера. — Враньё! Нагенерировали в нейросети! — Я же говорю, — надменным голосом бесспорной победительницы произносит Урауме. — Дура. Сукуна-сама ещё и не такое может. По привычке Махито хватает её за запястье. От резкого движения Урауме на мгновение заваливается вбок, но Чосо даже глазом моргнуть не успевает — и вот она снова сидит с идеально прямой спиной. А на Махито смотрит сверху вниз, откровенно снисходительно. — В следующий раз вместе пойдём. Пока сама не увижу — фотошоп! — Билет не оплачиваю. — Больно надо мне твоих подачек, — Махито закатывает глаза. — Мне с билетами куда больше тебя везёт! Кенджаку с интересом наблюдает, покачивая ногой. — Сходи с ними, Чосо. В поразительном единодушии Урауме и Махито оборачиваются к нему. Синхронно до долей секунды. И так же синхронно говорят — один с холодным равнодушием, вторая в развесёлом угаре: — Он же нормис. Махито ещё и добавляет: — У него небось даже девушка есть! — Кто? — переспрашивает Чосо, чувствуя себя первоклассником на вступительных экзаменах в вуз. — Не знаешь, кто такая девушка? И Урауме говорит, это я дура! — Девушку знаю. Нормиса нет. — Так ты он и есть! Махито гогочет как бешеная, бесконечно довольная собственной подъёбкой. Урауме аккуратно высвобождается из её хватки. Себе под нос он бормочет очередное: “Дура”. Чосо тыкают в спину: оказывается, это Джого с полным блюдом почерневшей в духовке курицы. Пахнет так себе, но, пожалуй, если соскрести горелый слой, будет ничего. Один кусок исчезает у Кенджаку во рту ещё до того, как Джого ставит поднос на стол, подвинув ноутбук с фотографией всеми любимого Сукуны. Ладно, про нормиса братьев спросит. В конце концов, кому ещё доверять, как не им? Они говорили Чосо: “Поезжай, будет весело” — и тут в самом деле не соскучишься.