В Париж. Домой.

Таврический хорошеет с каждым днем. Недавно прошел дождь, и ярче заиграли краски, появилась во всем чистота и свежая прозрачность. И словно ожило все ненадолго, встрепенулось. Обманчиво, потому что осенью все увядает, приближая ноябрь, а потом и зиму. Но после дождя, пусть и холоднее, а дышится легче. Сегодня Александр даже замечает новые большие красные листья, будто всполохи пламени. А вот желтых так много под ногами и на деревьях, что никаких изменений не найти. Даже, если очень захотеть. И все больше и больше темных, мрачных, почти мертвых, черных на сырой земле, уже услышавших свои поминальные песни. Уже почти неделю Александр ходит мимо Таврического сада в глубоких раздумьях и печали видимым следом отпечатавшихся на красивом, все еще юном, но бледном грустном лице, и тяжестью — на широких плечах. Не по своей воле он приехал в Петербург этой осенью. Весть о сильной болезни тетушки, единственной, оставшейся по крови, заставила его покинуть искрящуюся буйную Москву и погрузиться в меланхолию более холодного и недружелюбного Петербурга. Сейчас, такого яркого и сочного, как яблочный пирог в детстве; теплого, желтого и узорчатого; но, по сути, все того же мрачного и черно-белого насквозь, с настроениями ожидания неизбежного и закономерного. В каждом лице на улице, в каждом встречающемся черном пальто и длинной юбке, скрывающей сапожки, видел он это напряжение от ожидания. А сам тоже начинал это чувствовать, пряча озябшие руки в карманы с забытыми перчатками. И ни одного ласкового взгляда, ни одной дружелюбной улыбки. Александр ощущал себя здесь еще более потерянным и одиноким, чем в Москве. Хотя дом, родные места, где ел пироги и бегал, собирая в пышные букеты разноцветные листья больше двадцати октябрей подряд, стал ближе. Но тетушке совсем плохо, он вернулся из родного дома в глубокой печали и теперь бродил по осеннему Петербургу неприкаянным призраком в мыслях о том, где же найти денег на лечение. А что он мог, начинающий поэт и закончившийся музыкант? Отправил несколько посланий в Москву друзьям, в ком еще надеялся найти поддержку и помощь. Здесь же старые знакомства оборвались три года назад, когда он после смерти молоденькой жены, которая была, как сестра ему младшая: нежная, наивная и легкая, как летние облака; уехал, сначала на юг, поправлять здоровье, а потом нашел по связям работу кое-какую в Москве, да устроился там преподавателем. И писал изредка, изливая мысли на бумагу. Та все стерпит. А если — нет, то и гореть ей тогда в огне. Мысли в пепел — так тоже легче. Так будто бы боль одиночества уходит, забываются пережитые мгновения счастья семейной жизни — улетают, как облака, гонимые ветром. Словно и не было этого всего. Чистое небо. Но он же остался. Он здесь, он живой. Он идет по Таврическому саду, топчет новые упавшие листья, чувствует прохладу на обветренных щеках и губах. И замечает все больше мертвых листьев, а не красных. — Александр Сергеевич! Александр Сергеевич! Вы ли это? Голос, такой знакомый, теплый и ласковый, тоже будто бы из самого детства, отвлекает от разглядывания увядающих листьев и заставляет поднять голову. И увидеть тонкий силуэт на фоне внезапного ясного неба. И как это он не заметил, что уже выглянуло вновь солнце? Когда выходил, Петербург хмурился и грозился вновь разрыдаться ливнем. Пора нынче дождливая, оттого и еще более одинокая, и печальная. Александр смотрит и не может поверить, сердце сразу замирает в груди. Эти огромные чистые глаза невозможно не узнать. Он ведь еще мальчишкой полюбил в них смотреть, улыбаясь и розовея щеками. И волосы золотистые сразу вспомнил, длинные, непослушные на ветру, завитые по праздниками, уложенные крупными локонами и украшенные лентами и цветами, словно для них и созданные. И так хорошо смотрящиеся с миловидным нежным лицом. — Дарья Дмитриевна? Вы ли это? А, что я? Конечно, это Вы. Вас невозможно ни с кем спутать. Александр сразу же встает с лавки, протягивает осторожно руку, и очень бережно берет женскую в свою, касается губами прохладной кожи. — Александр Сергеевич, что Вы делаете в Петербурге? Неужели к родне? Или по делам? Дарья все такая же: светлая. Пальтишко у нее тонковато для октября, но зато капор теплым кажется, и сапожки модные. Но неугомонная, неспокойная: энергия так и бьет из лучистых глаз, а губы розовые аж подрагивают от нетерпения. Конечно, за те года, что они не виделись, выбрав каждый свой путь, произошли изменения в судьбах, беспощадно отразившись на лице. Золотистые волосы, блестящие на летнем солнце, какими помнил их Александр, померкли и потускнели немного, но красоты своей не растеряли. Да и сама Дарья Дмитриевна была хороша, завидная невеста, если бы не была давно замужем за нелюбимым. Но тут же в ней, словно по команде, былая радость и задор появились. Она даже ухватилась за предплечье Александра, заглядывая в глаза. Ничего никогда не боялась. И сейчас, встретив былого друга детства, не смогла удержаться. — По делам. Да. А Ваши как дела, Дарья Дмитриевна? Одна гуляете? — Я от ученика, на соседней улице живет. Решила немного пешком пройтись, как увидела выглянувшее солнце. И вдоль парка сейчас красиво. А тут вижу, Вы или не Вы? А потом прищурилась: ну, конечно. Вы, Александр Сергеевич. Ваши глаза зеленые и челку непослушную я не спутаю. В старости тоже Вас узнаю. Не спрячетесь. — Ох, Дарья Дмитриевна. Смущаете меня. — Смущайтесь, Вам идет, Александр Сергеевич. Но что-то хмурый Вы. Взгляд печальный. Помешала я Вашим мыслям каким-то, да? Вы в одиночестве побыть хотели? Да просто обрадовалась я. Детство сразу вспомнила, Вас, мальчишкой. И как мы у реки играли летом, и в саду фрукты ели. Помните те яблоки, что росли на самых верхушках деревьев? И Вы на дерево за ними лазили, в кровь руки царапали об кору. Но своего добивались. И мы потом их ели в тайне от взрослых. — Помню, конечно. После них есть хотелось в три раза сильнее. И тетушка потом удивлялась и радовалась, что аппетит у племянничка хороший. — Вот. Вот Вы и улыбнулись, Александр Сергеевич. — Рядом с Вами, Дарья Дмитриевна, нельзя не улыбаться. Ой, простите. — Давайте присядем, я не тороплюсь. Да и Вы, похоже, тоже никуда не спешите. И парк какой красивый в октябре, загляденье просто. — Конечно, давайте. Я не против. Александр разговорился, стал смелее и чаще смотреть подруге в глаза. Они много вспомнили, прошлое легко возвращалось в мысли. А вот про настоящее Дарья Дмитриевна тоже не спешила рассказывать. Заметил Александр, что есть в красивых глазах несчастье накопленное. Что красивая девушка не тому свою красоту отдавать вынуждена. И тоже в ней иногда промелькивает этот общий холод и черно-белое, что в каждом взгляде напротив читается. Но Дарья Дмитриевна сильная, виду старается не показывать, только длинные пальцы подрагивают на коленях, теребя перчатку. — А я знаю, что сможет поднять Вам настроение, Александр Сергеевич. И Вы сразу не отказывайтесь, выслушайте меня. Я ведь Вам добра желаю. — Да мне уже рядом с Вами хорошо. И веселее гораздо. Такая встреча неожиданная. Не думал, что в Петербурге увижу знакомое лицо. Город большой, а мы в нем такие маленькие. — Но все улочки виляют и пересекаются. Вот и нас улочки свели. Да еще и в таком красивом месте. — Так что Вы хотите мне предложить? — А у Вас вечер сегодня свободен? — Свободен. — Тогда запоминайте адрес. — Адрес? — Да. И непременно приходите сегодня вечером, к десяти часам. Пересечение набережной Крюкова канала и улицы Римского-Корсакова, не потеряетесь, там еще большой собор. И сквер. — И куда же Вы меня приглашаете, Дарья Дмитриевна? Чей это адрес? — Того, кто сможет развеять вашу скуку. Вы ведь стихи продолжаете писать? Печатаетесь в Москве, я надеюсь. — Писать продолжаю, печатают неохотно. Сейчас время такое, пишут все, кому не лень. Что-то в воздухе витает, чувствуете? Особенно сильно я здесь это почувствовал, в Петербурге. Как только вышел на Невский, так сразу меня этой тревогой и накрыло. — Все я знаю. Тоже все чувствую. Вот поэтому и не стоит забывать о главном: о том, что Вы — живой человек, Александр Сергеевич. И надо себя радовать. Надо с другими людьми встречаться, с теми, кто Вас поймет и тоску вашу серую разделит и развеет. Порадуетесь немножко, знакомства заведете. А вдруг Вас там судьба ждет? — Дарья Дмитриевна, ну какая судьба? Да и зачем мне? — Затем, что вся жизнь у Вас еще впереди. На меня вот посмотрите. Посмотрите внимательно, — и Дарья даже повернулась вся к нему, плечики расправила и подбородок чуть приподняла. А в глазах искры сверкнули задорные, на фоне глубокой печали. — Смотрю. Будто в детство вернулся. — Да не об этом я сейчас. Видите, что радуюсь я рядом с Вами? Улыбаюсь? — Вижу. — А ведь у меня в судьбе уже все предрешено. И до конца дней моих жить мне с нелюбимым мужем. И детей ему рожать. — Ах, ну что Вы… — Правда, правда, Александр Сергеевич. Но я не отчаиваюсь. Я хочу радость в каждой маленькой возможности находить. Хочу жить, понимаете? И я нашла человека, рядом с которым мне дышится легче и петь сразу хочется. И танцевать. И смеяться. И Таврический кажется самым красивым местом на земле, если она вдруг там появится. Понимаете? — Понимаю. Наверное. — Ну тогда просто приходите вечером, комнаты на третьем этаже, сразу налево. Музыку услышите — не ошибетесь. Я тоже сегодня приду обязательно. И буду радоваться. Буду рисовать. Буду петь и танцевать. До самого утра. И буду счастливой. И стану ждать новой встречи. Нельзя без таких встреч, Александр Сергеевич. В наше время опасно. Осенью особенно сильно хандрить хочется. Но нельзя. — Хорошо, Дарья Дмитриевна. Я приду. Обязательно. Но кто хозяин? Кто устраивает нам праздник? Вы хотя бы намекнете? — Ай, я чуть не забыла. Подарок не забудьте. Он сказал, что праздник в честь своего дня рождения устраивает сегодня. Хотя, он у него летом. Но хочет получать подарки. Так что подарок не забудьте. — Постойте. Что значит «в честь дня рождения, который летом»? И кому подарок? — Ой, засиделась я с Вами, Александр Сергеевич. Бежать мне пора. Приходите, все сами увидите. И подарок не забудьте. — Дарья Дмитриевна. Дарья…ну куда же Вы? Вскочила, глазами сверкнула, улыбкой очаровала и упорхнула быстро-быстро, как птичка. И сразу за деревьями скрылась в своем темно-зеленом пальтишке и юбке коричневой. Но очень сильно на Александра ее слова подействовали. Видел он, что девушка искренне помочь пыталась. Да и осталось между ними, не смотря на года и невзгоды, то теплое и светлое чувство из детства, когда они были детьми и радовались каждому дню. Так почему бы и сейчас не попробовать с ее помощью найти радость хотя бы в одном вечере? До указанного дома Александр добрался по мрачному темному Петербургу без происшествий — уже хорошо. За пазухой — скромный подарок, в глазах — предвкушение. Осталось только дойти. В парадной никто не встретил, но лестница нашлась быстро. И уже внутри, поднимаясь, Александр и уловил это первое чувство приближающейся радости. Хотя почти слепо шел, наощупь, прислушиваясь к каждому шороху. Крысы. Хорошо, что он их не видел. Не то, чтобы они его могли остановить, но зачем портить ожидание настоящей радости. Огромная деревянная дверь оказалась всего лишь прикрыта, не заперта на ключ, и Александр ловко вошел внутрь. Небольшая прихожая, почти не освещенная, но уже слышна музыка и общий шум от толпы. Сколько же там человек? И ждут ли его? Вместе с предвкушением радости появилось чувство страха. Но ведь всегда можно уйти, если не понравится, верно? Отдаст подарок и уйдет. Уверен, что и без него праздник удастся. Еще одна дверь, широкая, со стеклянными окнами, и здесь голоса и музыка еще громче. И снова не заперто. Судя по помещению, главная большая комната, а вот туда, налево — еще две комнаты. Но все веселье сегодня, похоже, исключительно в большом зале. И очень светлом. Едва Александр открывает двери, как тут же свет ослепляет его. Буквально сносит с ног, заставляет покачнуться и зажмуриться. Он хватается за стену и моргает, видит перед собой много стекла, зеркал, переливающихся бликами бокалов; почти в центре зала у стены стоит настоящий белый рояль. И всюду люди с бокалами, смеются, разговаривают, на диванах с противоположной стены кто-то даже не скрывает своей страсти, нежно прижимаясь друг к другу и целуя руки и плечи. И только некоторые бросают на него заинтересованные взгляды, словно ждали и привыкли видеть. И это странно. Потому что для Александра все лица здесь незнакомые. Надо бы найти Дарью Дмитриевну. Она ведь тоже должна быть здесь. Но не успевает Александр сделать пару шагов к стене, как чувствует легкое касание на плече со спины. — Александр Сергеевич? Перед ним стоит высокая красивая девушка в черном узком платье по моде, а волосы, завитые локонами, красиво лежат на плече. Александр точно видит ее впервые, она не похожа ни на кого из его бывших знакомых. Слишком страстным и глубоким кажется ее взгляд, а красота яркая, вызывающая; глаза чуть ли не горят, отражая свет от зеркал и бокалов комнаты. И улыбка хитрая, как у хищницы. — Да, это я. — Пойдемте, я провожу Вас. Покажу Вам все. Дарья Дмитриевна пока общается с Ярославом Игоревичем. Обсуждают тему сегодняшних изобразительных эскизов, — и девушка показательно закатывает глаза, — вечно у него новые идеи в последний момент возникают. Но, за то и любим. — Простите? Я не знаю никакого Ярослава Игоревича. А Дарья Дмитриевна, она здесь? — Да, не беспокойтесь. Вы пальто-то снимите, у нас здесь не так, как на улице. Вон туда можно повесить, в шифоньер. Или на ту софу положить. Кстати, забыла представиться, Софико Джимшеровна, сердечная подруга Дарьи Дмитриевны. Она очень за Вас беспокоилась, попросила встретить, все показать и рассказать, если вдруг она отойдет куда-нибудь. Так и вышло: Ярослав Игоревич ее перед самым вашим появлением к себе позвал. Александр слушал девушку внимательно, но почти ничего не понимал из ее речи. Главное, что Дарья Дмитриевна здесь, а значит, он пришел по верному адресу. Другая разношерстная публика, в общем счете, в этой огромной светлой гостиной было человек двадцать-тридцать, продолжала игнорировать его присутствие, только некоторые дамы никак не могли отвести от него взгляда. Но Софико, кажется, совсем ничего не смущало. Она даже вот так просто дотронулась до плеча незнакомого мужчины. И в целом, держалась близко, а смотрела без смущения, открыто и заинтересованно даже. — Александр Сергеевич, да. Вы скоро узнаете. — Оу. Александр Сергеевич, а Вы случайно не поэт? В классики не метите? Глубокий бархатный голос принадлежал высокому мужчине в черном пиджаке с черными гладкими волосами, покрывавшими уши. В руке, как и многие собравшиеся, он держал бокал с шампанским. — Я пишу. Немного. Но зарабатываю другим трудом пока. — Отлично. Еще один поэт. Очередной. Значит, попросим Вас прочесть что-нибудь. Но попозже, как Ярослав Игоревич распорядится. К беседе присоединилась невысокая девушка с короткими темными волосами и с аккуратной шляпкой с вуалью, что в сочетании с ее платьем смотрелась элегантно, но больше подошла бы для панихиды. — Извините, а могу я узнать, кто такой Ярослав Игоревич? Меня пригласила сюда Дарья Дмитриевна, но ничего не рассказала. А хотелось бы разделить с вами радость. А вы все, похоже, хорошо его знаете. — Дорогой наш новый друг, никто не знает хорошо Ярослава Игоревича. Он сам себя не знает. — Кирилл Борисович, не пугайте гостя. Извините нас. Я — Вера Владимировна, мы с Кириллом Борисовичем уже два года знакомы с Ярославом Игоревичем, и постоянно бываем на его встречах. Ярослав Игоревич — это наш идейный вдохновитель, и разумеется, хозяин этих прекрасных комнат. — Это имущество его отца и дедов, — вновь подала голос девушка с вуалью. Впрочем, уже успев отойти к другим гостям. — Да, Ярослав Игоревич еще очень молод, детей и жены не заимел, поэтому пока все по наследству достанется ему и его сестрам. Наши встречи — это наши идеи, мысли, желания и праздник. Вы можете найти здесь друзей по мыслям и по духу, — продолжила любезно Вера Владимировна. — И по сердцу тоже, — добавила Софико, улыбаясь. — И по сердцу. Если Ваше сердце еще не занято, Александр Сергеевич, — Вера тоже весьма кокетливо улыбнулась и бросила короткий взгляд на Кирилла Борисовича. — Ярослав Игоревич Вам понравится, он не может не нравится. У него совершенно живой и подвижный ум, он горит, как пламя, и заряжает всех нас, чтобы мы не забывали о главном — о счастье. А по-настоящему счастливыми нас делают другие люди. Мы всегда рады новым лицам. — А уж таким прекрасным, как у Вас, Александр Сергеевич, вдвойне, — добавила, ничуть не смущаясь, Софико. — И к тому же, Вы близкий друг Дарьи Дмитриевны, а значит, мы уже все в Вас влюблены. — Спасибо. Я тронут. Я даже не знаю, что вам ответить. — А что смущаться? Давайте, чувствуйте себя здесь легко и свободно, у нас напитки и закуски, все самое вкусное. И много сладкого. — Да уж, наш Ярослав Игоревич готов огромные деньги на сладости тратить, — вновь добавила дама с вуалькой. Александр почувствовал, что здесь ему и правда рады. И следующие несколько долгих минут он знакомился, улыбался, пробовал закуски и слушал про Ярослава Игоревича, продолжая держать в кармане пиджака небольшой скромный подарок для него. Удалось завести даже небольшую беседу с очаровательной Еленой, что пожелала называть ее просто Еленой Прекрасной, сидящей за роялем в красивом кружевном платье со сверкающей брошью. — Александр Сергеевич, если хотите, я уступлю Вам место. Тоже сыграете нам. Знаете романсы какие-нибудь? Или, может, Моцарта? — Романсы? Могу вспомнить. И Моцарта любил в юности очень. — Замечательно. Великолепно. Ярослав Игоревич любит петь романсы и слушать Моцарта. Думаю, что он не будет против, если Вы меня замените сегодня. Но музыкальная часть у нас чуть попозже. Пока все общаются, делятся новостями, радостями, едят и пьют. Почему Вы без бокала? Здесь есть не только шампанское. Красное вино очень хорошее у Ярослава Игоревича. — Я попробую, спасибо большое, но чуть позже. — Не расстраивайте Ярослава Игоревича, он так много вкладывает любви и денег в наши встречи. Это не просто кружок по интересам, это намного больше. Ну скоро Вы поймете. О, а вот и Ярослав Игоревич с Дарьей Дмитриевной. — А? Александр проследил взглядом за направлением изящной ручки Елены Прекрасной и замер. В гостиной появились еще трое человек. Дарью Дмитриевну, пусть и в достаточно необычном платье с рюшами и черным капроном, вечернем, как у певицы тех самых заведений, он узнал без труда. А вот двое других были незнакомы. Еще одна девушка с пухлыми губами и огромными светлыми глазами, в белом кружевном костюме с черными лентами, открыто обнимала за талию весьма необычного парня. Точнее, парнем он был, наверное, обычным, но вот выглядел весьма захватывающе. Словно с театральных подмостков только что сошел. Во-первых, грим. Запудренное лицо, подведенные брови и один глаз, что казался ярче и безумнее второго. И помада на губах яркая. Короткие волосы были сильно зачесаны набок и приглажены, а с другой стороны — торчали вихрами, словно он не успел закончить прическу. Но что-то подсказывало, что все так и задумывалось. Парень был в белой полурастегнутой сорочке из тонкой ткани, почти прозрачной, открывающей не только изящную шею, но и ключицы. А ниже гибкий торс был перехвачен шелковым черным корсетом с кружевом. Лишь брюки на парне были обычные, мужские, из плотной ткани, а вот туфли вновь поблескивали лаком и явно имели невысокий каблук. На пальцах, сжимавших изящную черную трость с наконечником, сверкали кольца. Юноша обвел всех присутствующих внимательным взглядом и улыбнулся. И Александр засмотрелся на эту искреннюю и в чем-то наивную улыбку. Столько в ней было той самой ожидаемой радости и света. — Простите, дорогие мой гости, братья и сестры, что заставил вас ждать. Надеюсь, вы тут не скучали. И попробовали все закуски. Мы старались. Лучшее вино тоже в вашем распоряжении. А также музыка, живая и прекрасная, как и наша талантливая Елена Прекрасная. Вот так. А я, пожалуй, тоже возьму себе бокал, и объявим тему для эскизов очаровательной Дарьи Дмитриевны. Ярослав еще раз улыбнулся и плавно проследовал вместе с девушкой к напиткам, а Дарья Дмитриевна заметила Александра. — Вы пришли! Как же я рада, Александр Сергеевич. — И твоего друга прекрасно здесь приняли. Разве, что Агата Александровна чуть приревновала. Потому что поэт. — Ой. Да она не со зла. Уверена, что им с Александром Сергеевичем точно есть о чем поговорить. Еще пара бокалов и. Дарья задорно улыбнулась и легко подхватила Софико под руку, заглядывая в глаза. — Я не претендую на поэта здесь, ни в коем разе. С удовольствием послушал бы Агату Александровну. — Ох, ну Вы так очаровательны, Александр Сергеевич. Спросите у Ярослава Игоревича, будут ли в программе сегодня стихи. Обычно читаем по желанию. И не обязательно свои, кстати. — Вот как? Спасибо, Софико Джимшеровна. Я бы с удовольствием послушал. И еще, подскажите мне, а когда подарок отдавать? — Подарок? Кто-то пришел сегодня с подарком? Александр повернулся на голос и замер. Прямо на него смотрели цепко изучающие прекрасные глаза хозяина вечера. И на какой-то миг взгляды встретились, заставив Александра сразу же смутиться. Все-таки, рассматривать вот так открыто незнакомого человека ему не позволяло воспитание. Но у парня были совсем иные манеры. Он подошел еще ближе и протянул руку. Не успел Александр ее пожать, как пальцы Ярослава ловко сомкнулись, не желая сразу отпускать. И оба замерли, глядя друг другу в глаза. — Вас я вижу впервые. Иначе бы, точно запомнил. Добро пожаловать на мой праздник. Мы рады, если Вы рады. А если Вам здесь что-то не нравится, то мы так же никого не держим. Здесь все только по велению сердца, но приводит ко мне людей разум. Когда понимают, что без радости, выплеска эмоций через творчество и таланты, легче смиряться с тем, что на нас надвигается. На нас всех. Ведь «после» уже не останется ничего из прежней жизни. Искусство будет другим. Мысли у людей тоже будут совсем о другом. А я еще могу, еще успеваю подарить тем, кто хочет и нуждается, еще больше радости. Еще больше сильных эмоций и открытых человеческих чувств. Александр понимал, что столь долгое рукопожатие выглядит весьма странно, но Ярослав крепко держал его и продолжал говорить, гипнотизируя глубоким бархатистым голосом и самыми пронзительными интонациями, что когда-либо доводилось Александру слышать. И он перестал думать о сопротивлении, сосредотачиваясь на смысле слов. Теперь он начал понимать, куда попал и зачем. — А еще, я верю, что успею кому-нибудь подарить настоящее счастье. Но нет, не то искрящееся счастье, что способен здесь сегодня испытать абсолютно каждый, а другое. Счастье, равное самому главному чувству. Я верю, что смогу. Если мне позволят. Приятно познакомиться, Ярослав Игоревич Баярунас, к Вашим услугам. — Александр Сергеевич Казьмин. К Вашим. — И какие тропы Вас привели сюда, Александр Сергеевич? — Ярослав Игоревич, так это и есть тот мой друг детства, о котором сегодня упоминала Вам, — в разговор несмело вступила Дарья Дмитриевна и улыбнулась Александру в качестве поддержки. — А? Вот оно что? А я и не понял сразу. Как-то мысли спутались разом. — Да у Вас, Ярослав Игоревич, видно, не просто спутались, а улетели сразу куда-то, — чуть саркастично заметила Софико. И Дарья Дмитриевна тут же дернула ее за локоть, отводя в сторону и шикая, чтобы сдерживала себя. Но зря девушка переживала. Оба парня, пусть и расцепили руки, а все не могли никак оторвать глаз друг от друга. Причем непонятно, кто и по какой причине боялся сделать это первым. — Я же это, с подарком к Вам. Вот, держите. Дарья Дмитриевна меня буквально врасплох застала, вкусов Ваших я не знаю. А с детства люблю больше всего пастилу. Из своих яблок делали тоже. Ярослав берет в руки маленькую розовую коробочку и широко улыбается. — Вы не прогадали. Это удивительно. Я очень сладкое люблю. И пастилу люблю. Спасибо, Александр Сергеевич. А Вы знаете, кстати, что я делаю сегодня с теми, кто без подарка пришел? — Нет, — чуть смущенно улыбнулся Александр, явно краснея, — не знаю. — Я их целую. Сам выбираю, куда и как долго. Раз уж без подарка, то пусть дарят мне разрешение поцеловать. Но право выбора за мной. Так честнее, верно? Ведь они уже сделали свой выбор. — А гости были предупреждены заранее? Про поцелуи? — Разумеется. Дарья Дмитриевна Вам не сказала? — Нет. Попросила прийти с подарком. — Ох, ну она о Вас очень заботится. Значит, Вы хороший человек, Александр Сергеевич. Расскажете еще что-нибудь о себе? А, нет, извините, сначала я объявлю задание по рисунку. У нас традиция — Дарья Дмитриевна рисует одного гостя. Но не обязательно портрет. Вот сегодня мы с ней выбрали другую часть тела, например. Сейчас объявим. — Ярослав Игоревич, ну мы заждались! — Да, хотим уже снова танцевать! — Или давайте стихи читать. -Песни. Песни! — Ох! Слышите, Александр Сергеевич, как у нас тут весело и интересно? Скучать точно не будете. Возьмите бокал, попробуйте закуски — там нежнейшее мясо на хлебе и с соусом, пальчики оближете, — Ярослав Игоревич, чуть не подмигивая, плавно удалился к шумящей толпе и поближе к роялю. А Александр выдохнул и долго моргнул от непривычного слепящего света. Да. Он, непременно, еще ненадолго останется здесь. Какой же необычный, но безумно магнетический и очаровательный этот Ярослав Игоревич. И совсем даже не отвлекают в разговоре ни его подведенный глаз, ни экстравагантная одежда. А голос можно слушать просто бесконечно. Давно Александр никем так не заслушивался. И давно ни с кем рядом не было так хорошо. От одних только мыслей вновь выступил на щеках румянец. Ну что за создание такое? Александр попробовал-таки «нежнейшее мясо на хлебе и с соусом», а еще овощи с солью и сыр необычный, какой-то явно дорогой, с приправами и добавками. Кирилл Борисович оказался рядом и подсказал, что лучше выпить. К сыру предложил белое вино по своей рекомендации. — Ярослав Игоревич больше по красному, сухому. А мне вот послаще нравится. Как Вам у нас, Александр Сергеевич? Вы, правда, поэт? О чем пишете? О грядущем? Или все же про романтику, природу? Розы-слезы-грезы-морозы? — Нет, про романтику мало, Кирилл Борисович. Не очень выходит. — А что так? Не женаты, это я вижу. Но что? И даже не влюблены, Александр Сергеевич? Не поверю. Вы у нас здесь меньше часа, а дамы уже только о Вас и говорят. — Не влюблен. У меня проблемы с чувствительностью, наверное. Хотя многие вещи меня трогают. Но на бумагу не ложатся чувства. — Неужели о грядущем пишите? Подражаете своему предшественнику-тезке, что не мог молчать о декабристах, да? — Ну не буквально. Скорее, просто о личном пишу, о том, что волнует. — Рефлексируете, значит. Понятно. Что ж, в этом Вы с Ярославом Игоревичем похожи. Он тот еще любитель в себе покопаться. Но стихов не пишет. Хотя, может, просто прячет. Ну я пойду, дамы меня вон те зовут. Не стесняйтесь, мы здесь Вам рады. Еще побеседуем, я вернусь. — Хорошо, Кирилл Борисович. И спасибо. Александр еще познакомился с двумя красивыми дамами и юношами, вновь улыбнулся Елене Прекрасной и встал к стеночке с еще одним кусочком заморского нежного сыра. Истинное наслаждение просто. А тем временем Дарья Дмитриевна уже села перед мольбертом с карандашами у дальней стены, и зорко окинула голубым взглядом всех собравшихся. Ярослав Игоревич встал рядом и весьма аккуратно, и бережно положил ладонь к ней на плечо. — Любимые мои друзья. И недруги, если таковые тут собрались, конечно. Я не знаю. Я могу и ошибаться. По нашей недавней традиции мы снова хотим попросить уважаемую и талантливую Дарью Дмитриевну изобразить нам на бумаге нечто прекрасное. Потому что искусство — это прекрасно. А у Дарьи Дмитриевны есть свой особый взгляд на вещи, который мы с вами уже успели оценить ранее. Итак, мы желаем сегодня изобразить, точнее, Дарья Дмитриевна, внимание, руки. Красивые кисти рук. В естественном положении, сложенными на коленях или на столе. Дарья Дмитриевна подскажет нашей модели. А, по окончании, я, как хозяин вечера, обязательно поблагодарю — исполню любое желание модели. И тут же отовсюду раздались одобрительные возгласы и смех, кто-то из девушек нетерпеливо закричал «я хочу!». — Сейчас моя прекрасная подруга Анна раздаст всем номерки на бумаге, все честно. Вас здесь ровно двадцать девять человек, двадцать девять номеров. Прошу, отказы не принимаются. Ну и понимаю, что здесь, наверняка, у всех есть желания, которые я смог бы исполнить. Та самая девушка в кружевном костюме с лентами вышла вперед и показала всем на обозрение красивую шкатулку из прошлого века, явно дорогую и даже бесценную. Александр продолжал стоять чуть в стороне, наблюдая, но Дарья поймала его взгляд и улыбнулась. Ну нет, ему обычно не везет в подобных авантюрах. Да сейчас и не сильно хочется, если честно. В таланте прекрасной подруги детства он не сомневается. Да и он тут, наверное, единственный, кто уже позировал Дарье Дмитриевне, когда той было полных тринадцать лет. Сейчас пусть повезет кому-нибудь еще. К тому же, руки. Ну что красивого в его руках? Обычные мужские руки, длинные пальцы, уже на запястьях сверху видны темные волоски. Всего одно простое кольцо, памятное от матери. Что тут изображать? Да и не всем нравятся настолько выступающие вены. Женские руки намного красивее. И тут, наблюдая, как Анна начала раздавать всем номерки на бумажках из шкатулки, Александр вновь посмотрел случайно на Ярослава и Дарью, что вместе заворожено тоже следили за развернувшимся действом. И взгляд ненароком упал на руки, точнее, на руку Ярослава, все еще покоившуюся на плечике Дарьи. Кольца сверкнули в свете ламп и редких свечей по стенам. Вот красивая рука. Гладкая, аккуратная, мягкая и теплая просто даже на вид, идеально подходящая своему невысокому, но изящному и очаровательному владельцу. Но в тонком запястье, скрытом под воздушным рукавом, в аристократической бледности, идеальной форме пальцев и розовых глянцевых ногтей чувствовалась сила. И какой-то странный нерв в изгибе пальцев. Александр вновь вспомнил долгое чувственное рукопожатие и отвел взгляд. — Тяните бумажку. Прошу. У Анны были большие светлые глаза и совсем не наивная улыбка, а почти белая кожа казалась еще светлее из-за белого кружева и контрастных черных лент. Девушки все здесь были прекрасны какой-то особенной яркой и дерзкой красотой, черно-белой и театральной, свободной и пропитанной питерским холодным ветром. — Да. Спасибо. Александр вытянул «восьмерку» и тут же сунул ее в карман, кивнув Анне. Красивая подруга у Ярослава Игоревича. А взгляд острый и дерзкий. Вообще, девушки почти все здесь не только красивые, но и смелые, и уверенные, легко разговаривают со всеми, пьют, громко смеются; кажется, что ничего не боятся, но при этом это и не выглядит невоспитанно и вульгарно. Скорее, свободно. Да, именно так. Все здесь чувствуют себя легко и свободно. И счастливы? — Итак, все номера розданы. Прошу каждого вспомнить свой и еще раз хорошенько подумать над желанием, которое я смогу исполнить. Исполнить, кстати, не именно «здесь и сейчас», но и в недалеком будущем. Но, простите, желание «иметь от Ярослава Игоревича наследника» все еще остается невыполнимым. И вновь по залу раздались возгласы и вздохи отчаяния. — Теперь я просто назову любое число от одного до двадцати девяти. И мы пригласим счасливицу или счасливца к нам подойти. Итак, число, число. Ярослав задумался, даже губу закусил и глаза свои красивые сощурил, а потом посмотрел по очереди сначала на Дарью, а потом на Анну. Александр тоже замер вместе со всеми — нельзя было не замереть в ожидании, даже в воздухе повисло напряжение, заискрилось в ослепляющих лампах и сдерживаемых вдохах, застряло в кружевах и локонах. — А давайте сегодня вот какое число выберем. Восемь! Восемь. Бесконечность. Как наши с вами бесконечная любовь и понимание. У кого восемь? Прошу к нам. Не бойтесь, мы не кусаемся. Александр не мог поверить своим ушам. Ведь у него в кармане лежала бумажка с «восьмеркой», улика, так сказать. И придется признаться, воспитание не позволит. Вот же счастливый случай. — У меня восемь, Ярослав Игоревич. — Александр вышел вперед, тут же приковав к себе все взгляды. — Дарья Дмитриевна, командуйте, куда встать, как сесть. — Ой, Александр Сергеевич, какое совпадение чудесное. Я так рада. — Да, удивительное совпадение. Что ж, тогда пока оставляю Вас, приступайте к созданию произведения искусства. А мы пока, пожалуй, вернемся к музыке и закускам. Ах, и да, надеюсь, Вы уже придумали желание, Александр Сергеевич? — Еще нет, если быть честным. Мне сложно просить Вас о чем-либо. — Не бойтесь. Воспользуйтесь таким подарком судьбы. Уверен, Вам завидуют все в этом зале. Но сегодня удача на вашей стороне, видимо. Дарья попросила друга детства сесть за небольшой столик сбоку у стены и положить расслабленно на него руки, чтобы их было лучше видно. В принципе, так сидеть было вполне удобно. Да и отлично видно и слышно гостей. А редкие внимательные взгляды с Дарьей Дмитриевной глаза в глаза не волновали, а наоборот, дарили больше теплоты и уверенности. Такой родной и близкий человек снова рядом, надо же. Теперь надо будет постоянно ее навещать в этом городе, решено. Нельзя окончательно обрывать столь дорогие и милые сердцу связи из детства. Они же бесценные. Жаль, что помочь он Дарье Дмитриевне уже никак не сможет. Не вернет былую радость и надежду в ее глазах, только поможет слегка ее подсветить на фоне глубокой мрачной печали. А еще Софико Джимшеровна. Рядом с ней Дарья Дмитриевна будто бы молодеет и хорошеет сразу. Сердечные подруги лучше всякого лекарства. Много было мыслей в голове у Александра, пока рисовали его руки. Отовсюду доносились обрывки фраз и смеха, разговоры о пустом и философском, флирт и ухаживания. И среди всех голосов красивее всех звучал голос хозяина комнат. Но высокие молодые люди почти полностью скрывали от Александра фигуру Ярослава. А так вдруг захотелось вновь на него посмотреть. Увидеть улыбку. Странные мысли. Елена Прекрасная начала вдруг ловко играть изящными пальчиками какой-то романс, Александр уже точно слышал его ранее, скорее всего, даже от матери. Она была очень хорошей пианисткой. От нее и передалось маленькому Саше увлечение музыкой и пением. И он сам неплохо выучился играть. Но потом с юности голову захватили другие мысли и увлечения, а с недавних пор — стихи. Давно он сам не садился за инструмент. И тут вдруг Ярослав Игоревич запел романс, выплывая к роялю из толпы плавно и осторожно, с прикрытыми дрожащими веками и приподнятыми руками, как настоящий артист. И в это мгновение Александр очень обрадовался, что рисовали только его руки. Можно было без трудностей повернуть голову и посмотреть на певца. И пропустить удар сердца от переизбытка чувств. Такого глубокого и чувственного исполнения он, наверное, не слышал никогда. Каждое слово было произнесено с болью и тоской по ушедшей любимой, прожито здесь и сейчас. Лирический герой был пылок и горяч, и в самом финале Ярослав даже стукнул кулаком по роялю в отчаянии от безысходности. И все слушатели замерли, а потом тут же взорвались аплодисментами и овациями. Александр просто не мог вымолвить ни слова, смотря на Ярослава Игоревича. И увидел в нем еще больше всего важного, что всегда искал и любил в людях. Гораздо больше, чем ожидал. И с удивлением почувствовал мурашки по всей коже, заметил, как задрожали пальцы. И как часто-часто забилось от волнения сердце. — Ярослав Игоревич, мы закончили. Мой дорогой Александр Сергеевич, спасибо, можете вставать. — О, благодарю, Дарья Дмитриевна. — Принимайте работу. — Я? Ну что вы. Я просто… — Давайте я приму, Дарья Дмитриевна. И мы поставим ее на видном месте, вот здесь. Будет сегодня нашим украшением. — Да это же всего лишь руки, Ярослав Игоревич. Мне, право, стыдно немного. К Дарье подошла ее любезная подруга Софико, тоже оценила работу и улыбнулась, невесомо погладила по предплечью. А Ярослав Игоревич с гордостью и сиянием в глазах явил работу гостям, а сам приблизился к «модели», уже успевшей вновь почти слиться со стеной. И посмотрел внимательно снизу вверх, со значением так, с икрами в голубых ярких глазах, безумно красивых, если честно, наполненных до краев сильными эмоциями, которым пока Александр боялся давать названия. И сердце его подтверждало опасения неровным ритмом. — Позволите, Александр Сергеевич? Не сразу Александр понял, что от него хотят. Он смотрел несколько долгих мгновений на протянутые в его сторону руки, повернутые розовыми ладонями вверх. — Я? — Да. Ваши руки. Позволите? Не бойтесь, прошу Вас. И от одного только голоса и этих вкрадчивых нежных ноток Александр готов был не просто руки протянуть, но и многое другое. Но что, пока боялся даже представить. Но желание внутри почувствовал, как первые капли дождя, падающие на лицо без предупреждений. Ярослав Игоревич улыбнулся лишь краешком губ и взял бережно руки Александра в свои: коснулся самыми кончиками пальцев снизу и большим — сверху, накрыл выступающую венку. И сразу от такого смелого жеста вспыхнули щеки, и оба не могли поднять друг на друга глаз несколько новых долгих мгновений. Ярослав Игоревич смотрел на руки в своих руках, а Александр Сергеевич сверлил взглядом его макушку чуть опущенной головы. И мысли сразу начали путаться. А звуки приглушаться. Такая мелочь, такой невинный жест внимания — а столько ощущений вдруг. Будто бы в их руках было заключено гораздо больше, чем они могли знать и представлять. Словно суждено им было соприкоснуться и заставить трепетать сердца. И рождать новые звезды в глазах. — Настоящее произведение искусства. Дарья Дмитриевна ни в едином штрихе не соврала. Талант. Спасибо, — Ярослав Игоревич отпускает чужие руки и поднимает голову, делая шаг назад. — А теперь я жду вашего желания, Александр Сергеевич. — Его все еще нет. Прошу прощения. — Тогда я просто подожду, когда Вы сами ко мне подойдете. И Ярослав Игоревич отходит вновь в толпу, к друзьям и недругам, громко сообщает о том, что будут стихи и танцы. А Александр смотрит на него и не может сделать вдох. Неужели такое бывает от простого прикосновения? Пока Елена Прекрасная радует публику веселыми мелодиями, под которые так и хочется пуститься в пляс, что большинство и делает, Александр Сергеевич пытается собраться с мыслями и пробует предложенное вино. Смущенно и вежливо улыбается дамам, делающим комплименты его рукам и работе Дарьи Дмитриевны. Это странно, но приятным теплом отдается в сердце. Он, вообще, впервые сегодня по-настоящему радуется сердцем. Но и предает оно его: стоит лишь заметить в толпе стройную фигуру Ярослава Игоревича — бьется сильнее, трепещет, беснуется, заставляя переживать новые сильные чувства. А хозяин комнат безумно красив в своей свободе: в изящных жестах, искреннем смехе, прямых взглядах, пылких прикосновениях и даже легких непритязательных объятиях с милыми девушками. Александр не просто смотрит на него, а уже откровенно любуется, с каждой секундой чувствуя все больше и больше желания подойти к нему, наконец-то, самому и заговорить. О чем угодно. Лишь бы посмотреть в глаза и ощутить его внимание. Но теперь рядом с ним оказывается Агата Александровна, они переговариваются, и объявляют долгожданные минуты поэзии. Время уже неумолимо близится к раннему утру, но публика жаждет громких и красивых слов даже больше, чем танцев. И прежде, чем начать читать, Агата Александровна делится недавней историей о настоящих поэтах. — Подруга привела меня к Вячеславу Иванову как раз в тот вечер, когда там был Блок. Высоченный, кудрявый, красавец невозможный. Но я боялась к нему подойти. И знаете, при одном только взгляде на него видно — поэт, рожденный творить по воле небес. Но что хочу сказать? Рядом с Ярославом Игоревичем нашим тоже похожая аура какая-то витает. Я это словами только в стихах смогу описать, мыслями обычными даже пытаться не стану. Там и других имен из журналов, ныне печатающихся, много было, но мы с подругой сидели тихо, как мыши, никого не беспокоили. А только смотрели и слушали внимательно. Замирали, когда казалось, что кто-то на нас смотрит в ответ. А Блок — слов не подберу. Смотришь на него — и грустно сразу. Будто бы уже повисло над ним мрачное облако. А он — светит, лучи все еще пробиваются, но облако — густое. И грусть рождается, поэтическая такая, светлая. Я позже напишу в мемуарах. Или в стихах. — И что же, Блок читал в тот вечер? — поинтересовался Кирилл Борисович. — Может быть, кто-то еще из знаменитых, печатающихся? — Нет, к сожалению. Именно в ту ночь читали мало, больше философствовали. Пришел кто-то из последователей Бердяева и Соловьева, так они себя называли, и большей частью разговоры вели глубокие, философские и тревожные. Но ту ночь я никогда не забуду. Таинство будто бы там какое-то в воздухе витало, но напряженное, из которого и рождаются стихи. И взгляд Блока, ярче всех, но при этом будто бы сквозь, в пустоту, но осмысленную, словно она уже тянет к себе, но ты пока просто смотришь в нее открыто и не поддаешься. Вот как у Вас сейчас, Александр Сергеевич. Вот так же Александр Блок и смотрел, и веки чуть опущены, как у Вас, и полные ярко-очерченные губы плотно сжаты были. Только лоб у поэта открытый, а у вас непослушные волосы его прикрывают. Вы мне сегодня немного напомнили именно его, не тезку Вашего из прошлого столетия, уж простите, а Александра Александровича. И Вы ведь тоже поэт, верно я запомнила? Пишете? Почитаете нам сегодня? После меня, разумеется. Такого Александр точно не ожидал. Только лишь идеально подобранными и выстроенными фразами Агата Александровна заставила абсолютно всех присутствующих обратить на него пристальное внимание. Но что же теперь делать? Ведь о нравах, здесь собравшихся, уже кое-что известно. Маловероятно, что им придутся по душе его стихи. Неловко и стыдно, что хоть в окно бросайся. — У нас все исключительно по желанию. Читает тот, кто хочет. Просим Вас, Агата Александровна, как любимого поэта наших встреч. Потом я прочитаю, появилось вдохновение. А дальше — только по велению сердца. Все ведь согласны? — Хорошо сказали, Ярослав Игоревич. Поэзия — только по велению сердца. Правильно, — ответила громко его подруга Анна и осталась весьма довольна собой. Александр был безмерно благодарен им обоим, но все же уловил во взгляде Агаты Александровны вопрос и одновременное пожелание: «Что же Вы? Не трусьте. Воспользуйтесь шансом. Я уверена, что Вы нас удивите». И мысли побежали в неспокойном беспорядке. Надо что-то выбрать из своего, но не слишком личное, не из последнего. А Агата Александровна меж тем вышла вперед, встала красиво возле белого рояля и обратилась в саму мысль. И голос ее зазвучал размеренно и плавно, уверенно и громко, ровно так, как и нужно было. — Время тишину разрушить: Голос мой в твоем сознании- Так слушай Свою душу… Это были очень сильные стихи, красивые и строгие, но Александр не смог поймать главной смысловой нити. Его взбудораженный разум искал выход. А когда стал читать Ярослав Игоревич, правда, не современное, а Бодлера, то и вовсе стало еще труднее сосредотачиваться. Потому что голос проникал в сознание, как в предыдущих стихах было сказано, и буквально требовал к себе внимания. Стихи были безумно красивые в своей неприятной мрачной эстетике, в смертельной жесткости и смраде, от которого даже может стать дурно просто лишь через слова. Но Александр знал ценность этим строчкам, Бодлер был предшественником символизма, и его стихи закономерно вдохновляли после многих. Но сама эстетика все же не была ему близка. А вот исполнение Ярослава Игоревича, определенно, зацепило струны души. И его эти меняющиеся оттенки цвета глаз, от слова, к слову, от фразы к фразе — удивительное перевоплощение. — Ах, Ярослав Игоревич. Это мерзко и прекрасно. Вы ведь хотите что-то подобное явить обществу на сцене, да? — задала вопрос Елена Прекрасная, явно тоже впечатленная Бодлером. — Я хочу, но не в этой стране. Здесь я уже не успею. Не прямо словесные картины Бодлера, его искусство мне близко, но есть и другие более важные вещи. Эстетика мерзкого хороша, как поцелуи, но не с любовью всей жизни, если вы понимаете, о чем я? Есть вещи более глубокие. А это — наслаждение, без которого тоже не обойтись. Что будоражит кровь, но не само сердце. — Браво. «Браво!» —громко произнес Кирилл Борисович, и тут же все подхватили аплодисменты. Александра тоже поразили слова. И как-то сами собой вспомнились главные строчки, те, что для сердца. Для теплых светлых слез. — А могу я не прочесть стихи, а исполнить под рояль? Позволите? — Позволяю. — Ах, Александр Сергеевич, как неожиданно и здорово. Вам нужна моя помощь? Александр любезно помог Елене Прекрасной встать из-за инструмента и сел сам, поправил расстегнутый пиджак. Прикрыл глаза, вспоминая ноты. — Спасибо Вам. Я сейчас. Я справлюсь. Сама ли атмосфера, услышанные стихи, люди вокруг или же хорошее вино подтолкнули Александра к роялю — вопрос без ответа. Но сейчас он по-другому просто не мог. Он чувствовал, что если не споет, если не поделится частицей своей души — то не стоило сюда и приходить. Здесь он обрел радость, здесь в полной мере начали раскрываться его собственные чувства, здесь захотелось спеть о самом главном. Мелодия полилась из-под пальцев нежно и трепетно, как и следовало. А голос чуть дрогнул. Но бесценные слова и ноты одержали верх над волнением, стоило только подключить к таинству музыки сердце. И воспоминания о матери. — Спой мне, мама, на закате Сядь на краешек кровати. О себе мне спой хотя бы раз. И мелодия, и строчки родились у Александра уже давно, и с тех пор он пел их всего два раза. И никогда не подумал бы, что третий раз случится в таком необычном месте среди всех этих незнакомых людей. Но именно им, почему-то, захотелось рассказать о своей еще не зажившей боли, о ноющих одинокими ночами шрамах, что каждый раз заставляют плакать для очищения, для рождения новых сил для жизни без нее. О том, что всегда будет с ним теперь, до самой смерти. Что стало его неотъемлемой частью, как и безграничная любовь, которую он когда-то мог испытывать. А сегодня, сердце подсказало ему, что любовь еще возможна. Другая, но все же любовь — чистая и светлая, потому что настоящая, от самого сердца, от искренних желаний и внутренних сомнений, от забытого юношеского смущения и трепета прикосновений, которых он так давно не испытывал. И снова теплые слезы непрошено вырвались наружу, пока пальцы уверенно порхали над клавишами. Он знал, что так и будет, и в глубине души он сам захотел, чтобы его искренние слезы увидели. Чтобы увидел тот, кто за несколько часов ворвался в самую его душу и коснулся мягкими подушечками пальцев сердца, когда взял его руки в свои, нежные и теплые. Александр не успевает даже осознать то, что происходит после. Он встает из-за рояля, и видит, как к нему идет Дарья Дмитриевна с покрасневшими глазами и дрожащими губами. Встает напротив. — Я помню Вашу матушку, у Вас ее глаза и улыбка, Александр Сергеевич. Она навсегда и в моем сердце останется. Я с Вами. — Дарья Дмитриевна, спасибо. Она в едином порыве подается ему навстречу, всхлипывая и протягивая руки, а он обнимает ее за хрупкие плечи, чувствует ее лицо на своей груди, гладит по голове. И шепчет, что все хорошо. Дарья Дмитриевна вдруг резко отстраняется, утирает слезы и смотрит в глаза. — Спасибо Вам за это. Я так люблю Ваш голос. Помните и не забывайте. — Не забуду. А Вам спасибо, что дали этот адрес. Вы даже не представляете, что наделали, мой дорогой друг. — Я представляю, — шепчет Дарья и прячется в толпе. А Александр смаргивает оставшиеся слезы и смотрит на гостей, неловко улыбается, чувствуя, что переродился заново, что легкость и свет в душе снова с ним. И опять оглушительные овации. Многие подходят и жмут руку, дамы в слезах, но счастливы, а Ярослав Игоревич долго и будто бы со значением смотрит в свой бокал. Впервые прячет взгляд. — Александр Сергеевич, Вы полны сюрпризов. Такой голос — это просто находка. Вы не пробовали себя в театре? На сцене? — Нет. — Очень жаль, очень. — Столичный театр не для меня. — Я бы послушала Вас еще, Александр Сергеевич. И тут к Александру подошла Агата Александровна, уже без вуальки, но зато с ярким сиянием в глазах. — Должна Вам сказать, что стихи очень хорошие. — Спасибо. Но я никогда не отдам их в печать. — Я так и подумала. Вы очень чувствительный человек, Александр Сергеевич. Это и хорошо, и плохо для поэта. Вдохновение — штука коварная. А для чувствительных людей — особенно. — Ваши стихи тоже хороши. — Я знаю. Спасибо. Мы очень рады, что Вы сегодня нас посетили. Я уже уезжаю, утро близко, поэтому прощаемся. Но очень надеюсь на новую встречу с Вами здесь. — Благодарю. Все возможно. И так было со многими. Люди подходили, прощались и уходили из светлого зала. Кирилл Борисович с невысокой спутницей Верой Владимировной были почти последние, кто покинул комнату. А Александр хотел непременно попрощаться с Дарьей Дмитриевной, но не находил ее в этой комнате. Еще один бокал вина после такой ночи потрясений — лучшее, что остается. Он теперь тоже стал намного свободнее и счастливее. Да. Радость вспыхнула в нем вместе с другими сильными чувствами и горела ярко, но не обжигала. Мысли под утро туманились и становились прохладнее, стелились росой по траве и уплывали облаками за горизонт. Надо бы тоже собираться домой, хорошо выспаться. Ведь придется возвращаться к заботам: искать деньги на лечение, а после, уезжать в Москву. Где река не так глубока и красива, и не имеет такого насыщенного северного цвета, такого необычного оттенка в тусклом осеннем солнце. И в Москве не будет Ярослава Игоревича. Александр делает еще один глоток, прощается с легкой улыбкой еще с кем-то и замирает. Потому что чувствует его взгляд. Он пока не видит прекрасных глаз, но сердце подсказывает стуком и ритмом. — Вы еще не покинули меня, Александр Сергеевич? — Я уже собираюсь домой, но не нахожу Дарьи Дмитриевны. Вы знаете, где она? — Знаю. И знаю, что еще должен Вам желание. Смотрите, почти все ушли. Утро уже коснулось Петербурга, уже окутало свежей прохладой. Там скоро родится новый день. Новое произведение искусства этого бренного мира. — Я хотел бы попрощаться с Дарьей Дмитриевной, мы встретились случайно сегодня. Я не знаю ее адреса. Да и… — …писать замужней даме в нашем обществе все еще неприлично. Даже, если ваши намерения исключительно дружеские, теплые, с ностальгией по детству. — Да. Верно. — Что ж, тогда идемте за мной, я покажу Вам кое-что. — Куда? — В другую комнату. Дарья Дмитриевна там. Она всегда остается после ночи, чтобы еще пару часов поспать. — Поспать? Здесь? — Тшшш, не шумите. Хотя, я думаю, что они еще не спят. Александр, удивленный и немного даже обескураженный, следует за хозяином комнат, в темном коридоре перед слегка приоткрытой дверью немного ведет от выпитого вина. Но он старается не показывать вида, что к утру устал и, конечно же, немного опьянел. В прочем, глаза у Ярослава Игоревича тоже как-то лихорадочно и пьяно сверкают в темноте вместе с кольцами. А трость он уже давно где-то оставил. Жаль, сейчас бы она пригодилась. — Вы можете заглянуть в щель, но советую дверь все же не трогать, — почти шепотом сообщает Ярослав и улыбается немного хитро. Это теперь кажется еще страннее, чем вся ночь в целом. Предвкушение и любопытство берут верх, да и не может Александр отказать Ярославу, и дрожащие пальцы все-таки чуть касаются двери. И Александр тянется к щели. За дверью небольшая комната. И там гораздо темнее, чем в большом зале, но без труда читаются два силуэта. Слышится шелест тканей и тихий редкий шепот. Глаза быстро привыкают к полутьме — и теперь можно различить и лица. Это Дарья Дмитриевна и Софико Джимшеровна Они стоят друг напротив друга и улыбаются. Их взгляды глубокие и темные, но можно без труда считать чувства. И не только в глазах, но и в движениях рук, в дрожи пальцев, в изгибах тела. Когда Софико нежно касается щеки подруги губами и ведет ниже, по шее к плечу, Александр распахивает глаза и отстраняется от дверного проема, открывшего ему столь откровенное таинство. А Ярослав Игоревич молча берет его за запястье и тянет в сторону. — Идемте. Они оказываются в другой комнате, она тоже намного меньше главного зала и тоже никак не освещена. Но Ярослав без сомнений и промедлений усаживает гостя прямо на кровать и зажигает лампу. Садится в кресло напротив. — Дышите, Александр Сергеевич. Здесь есть кувшин с водой. Можете попить. — Нет. Я не хочу. Я … — Вы удивлены. Ошеломлены. Вы не знаете, что сейчас испытываете. Но я Вам скажу. Просто послушайте меня, хорошо? — Хорошо. Александр смотрит прямо перед собой в пол, боится поднять глаза, но слов ждет с нетерпением. И старается выровнять дыхание и успокоить обезумевшее сердце. — Дарья Дмитриевна и Софико Джимшеровна познакомились на одном из моих вечеров всего месяц назад. И сразу стали сердечными подругами. У Дарьи Дмитриевны тяжелая судьба. Вы ведь тоже знаете, что она не любит мужа. А ее сердце еще молодо, горячо и открыто для новых чувств. Оно огромное и солнечное, оно хочет любить. А глаза умеют видеть настоящую красоту. И они увидели Софико Джимшеровну. Понимаете? — Вы хотите сказать, что Дарья Дмитриевна… — Да. Влюблена в Софико Джимшеровну. И счастлива с ней по-настоящему, так, как того и заслуживает. И их сердца бьются в унисон. Они обе понимают, что времени у них не так много, и ловят каждое мгновение. И быть вместе, без оглядок и опасений, они могут только здесь. Здесь. В моем доме, в той небольшой комнате, на стыке ночи и дня, они радостны и счастливы. Они чувствуют все полно. Они живут. Они не думают о том, что грядет и что будет завтра с их судьбами. Понимаете, Александр Сергеевич? — Да. Понимаю. — И теперь я должен вновь задать Вам вопрос. Какое Ваше желание я могу исполнить? Александр, уже снова очарованный глубиной и бархатистостью голоса, уже пойманный в его сладкую ловушку, поднимает голову и встречается со взглядом Ярослава Игоревича. И читает там все то, о чем думал последние часы. И чего боялся ровно до того мгновения, пока не увидел счастливое лицо подруги детства. — Ярослав Игоревич, возьмите меня за руки. Пожалуйста. Голос уже дрожит от волнения, но глаз больше отвести не получается. И Александр сам протягивает руки, едва только Ярослав садится рядом на кровать. Прикосновение снова пробирает до самого сердца. И чувства рвутся наружу непрошено, словно эта окутывающая тишина и полутьма приказывают совершить невозможное. Александр перемещает пальцы и сам берет руки Ярослава в свои и медленно наклоняется к ним. Сначала касается прохладным от испарины лбом, затем жмется носом, а затем — целует мягко и нежно, как только может сейчас. Целует не один раз, прикасается губами к каждому пальцу, боится прерваться и оторваться от них, как испытывающий жажду от прохладной воды. — Александр Сергеевич, — слышится шепот над ухом. — Простите меня, Ярослав Игоревич. Простите. — Нет. Вам не нужно просить прощения. — Но я ведь… — Мы с Вами не виноваты. Это всегда сильнее нашего разума. Это не поддается логике и правилам, философии и религии. — Ярослав Игоревич… — Ярослав. Просто Ярослав. Матушка моя, покойная уж как пять лет, звала Ярославушкой. Как Вам больше нравится? В голосе слышится теплая улыбка, и Александр гладит только что зацелованные руки так же нежно, как и только что касался их. И не отпускает. — Ярославушка. Это очень ласково. Красиво. Я не могу… — Я вспомнил о матушке, когда Вы пели, Александр Сергеевич. Вы можете, не бойтесь. Я с Вами. Я хочу знать, как Вас звала матушка. — А меня матушка звала Сашенькой. И Сашечкой. Сашурой и Шурочкой я запретил им себя называть. Никогда не нравилось. — Сашечка, Сашенька, — и мягкие кончики пальцев касаются невесомо щеки. И Александр прикрывает глаза, делая глубокий вдох. — Я так давно не слышал этого имени. Тетушка зовет меня исключительно Ксандром. А друзья — Александром. — А Ваша любовь? — Любовь? — Ведь была же в Вашей жизни любовь? Вы такая чувствительная натура, Вы должны быть влюбчивы. И, наверняка, разбили не одно женское сердце. — Представляете, я был женат. Но я овдовел несколько лет назад. И с тех пор больше не любил никого. А жену — любил, но особенно, по-другому. Ласково. Но без страстей. Без пыла. Она была мне верной подругой. — Вы меня удивляете все больше и больше, — Ярослав хочет убрать руку, но Александр кладет поверх его свою. — Нет, не убирайте. Я так хочу Вас чувствовать. Я…простите, Ярослав. — Прекратите просить прощения, Саша. Сашенька. Я сделаю все, о чем Вы попросите. Я не откажу Вам ни в чем. Я уже с Вами, я Ваш, Саша. Просите, о чем хотите. Все для Вас. — Все? — Да, все. Они вновь встречаются взглядами и замирают на мгновения, слушая только дыхание и биение сердец. И, не сговариваясь, кладут руки на грудь друг другу, чтобы удостовериться, что правильно чувствуют сейчас и вместе, держась за руки, готовы пойти вперед. Пусть и так сложно осознать то, что между ними произошло, то, что буквально свалилось на их головы в эту ночь, и с чем они не были готовы справляться по одиночке. Но оказавшись здесь, в небольшой комнате только лишь вдвоем, почувствовали, что не смогут этого избежать. Что желание у них одно на двоих. — Ярослав. — Тише. Вы можете ничего не говорить, Саша. Вы боитесь? — Боюсь. Очень. — И я тоже. Я очень боюсь, что Вы сейчас встанете, оттолкнете меня и уйдете. Навсегда. И я не успею сказать Вам, какое же Вы совершенное произведение искусства. — Нет, это Вы… Вы прекрасны для меня во всем. С первой минуты. — Вы красивее, чем сейчас восход над Невой. Чем Таврический в этом месяце после дождя. — Яросл… — Тише. Хватит. Время неумолимо идет вперед, а говорить о Ваших глазах я еще даже не начал, — Ярослав мягко касается губ, заставляя замолчать. Но быстро убирает теплые пальцы. — Но Вы уже исполнили мое желание сегодня. — Ах, Саша. Верите? Я могу и хочу намного больше. Но нам надо столько с Вами решить и обдумать. Вместе. — Я не ухожу. Я буду с Вами столько, сколько захотите. Ярослав снова осторожно касается, ощущает, как Александр подается к нему, без страха, как желает быть еще ближе. И тоже касается плеча, чувствуя под тонкой тканью сорочки тепло тела. Они одновременно тянутся друг к другу, касаются кончиками носов и согревают дыханием, хотя и без того не чувствуют холода, хотя за окнами уже почти наступило прохладное утро. Прикрывают глаза, когда ощущают губы друг друга. И касаются смелее, чувствуя полно и ярко общее желание. Под влажными подрагивающими ладонями нагревается ткань ненужных одежд, а губы ласкают нежно и осторожно. С легкой улыбкой Александр помогает избавиться Ярославу от шелкового корсета, а сам снимает пиджак и жилет, позволяет расстегнуть себе несколько верхних пуговиц. На Ярославе же сорочка будто бы сама распахивается почти до самой груди, обнажая гладкую кожу. И Александр чувствует ее мягкость и запах, когда обнимает и прижимает Ярослава к себе, когда жмется губами к аккуратному уху, к соблазнительной влажной шее, щекочет ресницами выбеленные скулы. И постепенно растворяется в том самом настоящем счастье и свободе, о которых так часто сегодня говорили многие гости. Они ложатся в постель, потому что Ярослав настаивает хотя бы на паре часов крепкого сна. Никто здесь их не потревожит, никто не увидит и не осудит. И они очень быстро засыпают, касаясь волос друг друга и целуя на прощание взглядами, потому что губы уже все сказали и подарили. Александр спит крепко и беззаботно, действует вино, эмоциональный всплеск и потрясения, бессонная ночь и конечно же, объятия другого человека, что пожелал засыпать, лишь устроившись у него под боком и обняв поперек тела. Ярослав Игоревич Баярунас. Уникальный и необъяснимый человек вошел в его жизнь быстро и легко, сразу завладел его мыслями, чувствами, телом и душой. И отдал себя бескорыстно без остатка, искренно и нежно признаваясь, что с ним такое тоже впервые, но он ждал и надеялся, что еще успеет. Успеет не просто все это испытать, но и решится, придумает, как удержать и сохранить это, не дать ему рассеяться в том страшном напряженном воздухе на Петербургом, что вскоре закричит во всеуслышание. И рядом с Ярославом, обнимая его гибкое тело, чувствуя его поцелуи и заглядывая в самые красивые и чистые глаза, полные нежности, Александр тоже задумался о том, что не хочет так быстро это все терять. Но у жизни свои правила. Ведь он даже не живет в Петербурге. Да, недалеко за городом еще стоит его родной дом, где тетушка каждый час прощается с жизнью, охваченная болезнью. И где похоронены его мать и отец. А также, его счастливое беззаботное детство. Но он всегда знал, что не вернется и не сможет там жить. Он нашел себя в Москве. А Ярослав Игоревич был всеми жилами и венами связан с Петербургом. Он не просто родился и жил здесь, он был весь пропитан им и принадлежал только этому городу, не смотря на смелые взгляды и свободные нравы. И Александр просто не имеет права разрывать эту связь, он не сможет. После пробуждения они оба долго молчали, искали ответы во взглядах и подрагивающих губах. И не находили. А потом кто-то позвонил Ярославу Игоревичу, и он вернулся из гостиной с совсем другим лицом: напряженным, но решительным. И Александр со страхом ждал его слов. — Саша. Сашенька. Мне надо рассказать тебе о важном. Сядь, пожалуйста. И выслушай. — Что случилось? Кто это звонил? — Сообщение передали. Я… Сашенька, мой самый красивый и милый Сашенька, только не злись сразу, выслушай. Прошу. Ярослав сел рядом на кровать и схватил руку Александра в свои и принялся целовать. А потом порывисто прижался и губами к губам, выдохнул горячо, обнимая за шею. — Говори. — Уже на следующей неделе я уезжаю в Париж. Навсегда, Саша. Навсегда. — Что? В Париж? Но почему? Зачем? Яр… — Яр. Как же это красиво и необыкновенно трогательно звучит из твоих уст, Саша. Слушал бы и слушал. Целовал бы и целовал твои губы, веки, скулы, ресницы. А еще руки, запястья, колени… — Яр, прошу. Ярослав сопровождает каждое слово прикосновениями, касается осторожно и трепетно, гладит и целует. — А ведь ты не так уж и молод, Сашенька. В большом зале, при ярком свете, я всю ночь думал, что тебе еще нет тридцати. Но сегодня я вижу, что лучшие твои годы уже прошли, оставили следы в виде этих красивых морщинок на лбу и у глаз, но сделали тебя только лучше, красивее. Сашенька. Скажи мне, Саша, ты еще хочешь жену и детей? Тебя держит кто-то или что-то в этой стране? — Ярослав, у меня больная тетушка под Питером. О жене и детях я не думаю, пытался уже — больно было потом все терять. Но… — Что? — Но тебя потерять теперь — это будет равнозначно смерти. — Саша. Саша. Тогда я зову тебя с собой. В Париж. — Ты уже все решил? — Да. Все решено было заранее. Я не смогу больше оставаться в Петербурге. Моего города скоро не станет, а тот, что придет ему на смену — страшный и чуждый мне. Там не будет того искусства, что я люблю. Там не будет мыслей, людей, красоты. Но, главное, там не будет свободы, хотя за свободу все и борются. Я предчувствую. А я не хочу умирать молодым и красивым. Я хочу жить. И теперь я хочу жить рядом с тобой. Я мог бы и умереть за Вас, Александр Сергеевич Казьмин, но я хочу жить. И дарить тебе свою любовь каждую секунду. Каждое мгновение. Только тебе. — Я не могу бросить больную тетушку. — Я дам денег. Мы увезем ее с собой. — Яр. Я не возьму. — Возьмешь. Возьмете в долг. Это ерунда по сравнению с тем, что я хочу отдать тебе в Париже. — Ярослав Игоревич, мне нечего Вам ответить. — Тогда просто обнимите и возвращайтесь как можно скорее. А я буду ждать. — Хорошо. Эпилог Все те же листья под ногами: шуршат, горят огнем и ослепляют желтизной. И почти нет черных. Здесь теплее, дольше греет солнце, ясное небо над головой приветливое и доброжелательное, а лавочек свободных в несколько раз больше. Но одна все-таки занята. И Александр ускоряет шаг, направляясь прямо к ней, точнее, к человеку в черном пальто с короткими волосами, чуть растрепанными от ласкового ветра. Смотрит на него еще издалека и не может оторвать взгляда от знакомой и любимой фигуры. Замечает, как тот прячет руки в карманы — все-таки замерз. Значит, точно сидит уже слишком долго. Потому что солнце все еще греет. Как и мысли об этом изящном человеке в пальто. Александр сразу садится рядом и берет в ладони обветренные покрасневшие руки, дышит на пальцы и улыбается, встречаясь с ясным синим взглядом. — Долго же Вы, наверное, меня ждете, раз так успели замерзнуть. И где же Ваши перчатки, месье? — Забыл. Задумался. Замечтался. А как Ваше занятие? — Прекрасно. У Сюзанны отличное произношение. — А еще Вы задержались на целых полчаса. Наверное, потому что у Сюзанны снова никак не получалось запомнить глаголы. И она просила Вас сесть поближе и повторить все трижды, верно? — Неужели я слышу в Ваших словах ревность, месье? — Просто Сюзанна очень привлекательная юная француженка. — Да, бесспорно. Очень привлекательная. Но я хочу поскорее домой. Вы совсем замерзли, попрошу Дарью Дмитриевну сделать нам крепкий травяной чай с малиной. — А Софико Джимшеровна вчера такой вкусный пирог испекла, ммм. На зависть всем парижским кондитерским. — Вот именно. Вставайте, пошлите домой скорее. — Я не просто так сидел. Я кое-что придумал для нашей постановки. Тишина парка и прохлада от реки хорошо настраивают и вдохновляют на нужный лад. — Если бы Вы не забыли перчатки, я бы предложил еще прогуляться вдоль Сены. Так ярко светит осеннее солнце. Так красиво река будет отражаться в Ваших глазах. — Давайте, Александр, я совсем не против. — Но Ваши руки, Яр? — А Вы держите меня крепко, мне сразу теплее станет. А еще улыбайтесь мне почаще. — Ну хорошо. Тогда пойдемте. И Вы поделитесь своими необычными идеями. — С превеликим удовольствием.