Несущая возмездие

      Ромелла Таргариен была четвёртым и самым младшим ребёнком короля Визериса Таргариена и королевы Алисенты Хайтауэр, и всё же она считала себя единственной, кто способен мыслить здраво. Так было всегда, сколько она себя помнила.       Кажется, отцу было плевать на них. Он лелеял внуков Рейниры, их полукровной сестры, чьё равнодушие было и того больше, но собственных детей для него словно не существовало.       Бастарды. Ромелле было шесть, когда она впервые услышала это слово. От кого — уже не помнила, но знала, на кого оно направлено. Джекейрис, Люцерис, Джоффри — её племянники были темноволосы и кареглазы, что, конечно, никак не сочеталось ни с внешностью их матери, ни с внешностью отца.       Бастарды. Незаконнорождённые — рождённые во грехе.       Эйгон часто отзывался о племянниках подобным образом, и матушка, хотя порой и пыталась пресечь эти разговоры, относилась ко всему происходящему с равнодушной прохладой, как если бы это совсем её не касалось.       Но Эйгон однажды прояснил свои слова. Ромелла тогда оказалось рядом по случайности — братья возились друг с другом, как раз обсуждая время, проведённое с Джейсом и Люком. «Стронги», — назвал их Эйгон, а потом как-то вскользь: «бастарды Рейниры». Ей, конечно, хотелось знать, откуда взялись столь грязные слова в адрес их племянников, и она не повременила с вопросом:       — Почему ты называешь их Стронгами? Их отец — Лейнор Веларион.       Тогда Эйгон сказал, что они нисколько на него не похожи. Что Харвин Стронг то и дело вьётся вокруг покоев Рейниры, о чём судачит весь двор. Что он — самый что ни на есть очевидный отец её сыновей.       Ромелла не могла вспомнить всего, что говорил брат, но этого хватило, чтобы она стала смотреть на племянников под более… Реалистичным углом. Глаза открылись, пелена спала. Она была ребёнком, но удивлялась, как могла этого не замечать.       Джекейрис, Люцерис и Джоффри выглядели так, словно в них не было и капли валирийской крови — с их-то названными родителями. Бастарды, принявшие личину принцев. Старший из них должен был унаследовать корону своей матери — когда-то, не столь скоро. И все они были бесконечно любимы своим дедом.       Ромелла была слишком мала, чтобы это понять, но даже тогда она чувствовала в глубине души: здесь что-то не так. И всё же, она больше не могла смотреть на мальчиков, что были её племянниками, по-другому. Ибо же глядя на них она видела одно — ложь, которую умело сплела её сестра и в которую верили все… Или нет?       Одним вечером матушка расчёсывала её волосы, и Ромелла спросила:       — А кто отец Джейса, Люка и Джоффри?       Та на миг почему-то прекратила расчёсывать, а потом начала вновь и произнесла:       — К чему такие вопросы?       Ромелла задумалась. Правду ей сказал Эйгон, но можно ли говорить такое? И она благоразумно соврала:       — Они не похожи на сира Лейнора.       — Но сир Лейнор — муж принцессы Рейниры. Чьи ещё могут быть её дети?       Ромелла поняла, что матушка, возможно, не желает говорить об этом, и замолчала. На какое-то время.       Ромелла, конечно, была ещё слишком юна тогда, чтобы всё понимать. И тем не менее, она справедливо негодовала: братья говорят одно, матушка — другое. Кто-то из них лжёт, кто-то из них недоговаривает. Но Ромелла, так или иначе, больше верила Эйгону. Сыновья Рейниры были другими, и она не могла обмануть собственные глаза.       Хотя у них были драконы. Всё же кровь Валирии текла в них — отчасти. Ромелла много думала об этом, помня, кем была её мать. Хайтауэр и Староместа — в ней не было валирийской крови. И всё же, они — её дети — Таргариены. Более настоящие, чем дети Рейниры.       Ромелла была единственным ребёнком Алисенты, у которого проклюнулось яйцо, и она по праву этим гордилась. Снежная Буря, её белая драконица, чья чешуя отливала перламутром, подрастала быстро и становилась свирепой, как и надлежит дракону. Ромелла любила её, свою опору. Снежная Буря была оружием в её руках, и Ромелла понимала это, но ценила куда больше, чем рыцари ценят свои мечи. Снежная Буря — острый клинок, но она же — тихая гавань. Кто защитит Таргариена, если не его дракон, кто ещё обрушит на мир всю ярость своего всадника?       У Эйгона была другая связь с Солнечным Огнём, как и у Хелейны с Пламенной Мечтой. И лишь у Эймонда не было дракона, о чём он бесконечно сокрушался. Словно он был меньше, чем остальные, не такой значительный.       Ромелла хотела развеять его тоску и однажды предложила взобраться на спину Снежной Бури — чтобы он почувствовал, как это. Конечно, Эймонд отказал, и сделал это довольно грубо, разозлившись. Ромелла поначалу недоумевала, но потом поняла, что не может его осуждать. Что бы она ни предложила, это никогда не заменит владение собственным драконом. С чужим нет той связи.       Тогда, наверное, одно из «что не так» наконец дошло до неё. У законнорождённого сына короля, кровь Таргариенов в котором виднелась невооружённым глазом, не было дракона — но они были у тех, кто выглядел как самые очевидные бастарды.       Это была первая несправедливось, которую усвоила Ромелла.       Вторая — решающая — пришла к ней, когда Красного замка достигла новость о смерти Лейны Веларион. Внезапное печальное известие всех потрясло, но было принято решение выдвинуться в Дрифтмарк, где состоялись похороны.       Событие было вялым и тусклым, как и подобает подобным. Скупые выражения скорби, натянутые беседы, кислое настроение и чёрные одежды — у всех, кроме матушки и её братьев и сестры. Эйгон пьянствовал, Хелейна возилась с излюбленными насекомыми, Эймонд околачивался то тут, то там, а Ромелла наблюдала. В этом не было никакого смысла, но такая привычка закрепилась за ней давно и оказалась весьма полезной. Когда многое замечаешь, тогда и понимаешь немало — а уж потом легче действовать.       Тогда Ромеллу удивил необъяснимо приподнятый настрой дяди Деймона. Словно не его жену сегодня хоронили, словно не его дочери лишились матери. И конечно, она видела, как он смотрит на Рейниру — как и та на него. Разве что Ромелла совершенно не понимала этих взглядов. Сир Лейнор был пьян и разбит, и за ним всюду следовал оруженосец.       Так продолжалось до темноты, потом все отправились спать. А ночью…       Замок разбудил шум и крики.       Ромелла, проснувшись, не хотела куда-то идти, но когда увидела, как суетятся люди, как куда-то бегут, быстро передумала. Любопытство взяло вверх — Ромелла последовала за всеми.       Они оказались в одном из полутёмных просторных залов, где она увидела матушку, Рейниру, её сыновей, дочерей Деймона и его самого, Эйгона, Хелейну, отца, деда, сира Кристона… Боги, сколько здесь было людей! Ромелла растерялась. Импульсивные споры заполнили комнату: яростные реплики, жгучие фразы — она, как ни старалась, не могла уловить, о чём они говорят. Так продолжалось, пока отец не крикнул, ударив палкой:       — Молчать!       Все умолкли и расступились перед королём, направившимся вперёд. Ромелла проследила за тем, куда он идёт, и с ужасом вздрогнула, округлив глаза, которые теперь выражали взор, подобный тому, что возникает у зайца, увидевшего волка. Потому что то зрелище было поистине ужасающим: Эймонд, чья левая половина лица была обезображена, заштопана нитями, а глаз… Ромелла никогда не видела таких увечий, но в тот момент поняла точно: его глаз уже не спасти.       В звоне повисшей тишины она вдруг услышала, как Джейс тихо произнёс склонившейся к нему матери:       — Он назвал нас бастардами.       Ромелла вздрогнула вновь и напряглась прежде, чем Рейнира выпрямилась. Она посмотрела на Эймонда, а потом на их мать, и Ромелла не поняла, был то гнев, испуг или разочарование.       — Эймонд, ты расскажешь мне правду, — произнёс отец, склонившись над её братом. — Сейчас.       — Что ещё не ясно? — выпалила матушка. Прежде она ещё не появлялась такой на людях: с распущенными волосами и без украшений. Обстоятельства явно вырвали её прямиком из покоев. — Твой сын искалечен, её сын в ответе.       Джейс покалечил Эймонда? Люк? Хотела бы Ромелла знать, да только вот если бы она и спросила, вряд ли сейчас ей хоть кто-то ответил бы. Она посмотрела на Хелейну — та казалась испуганной, на Эйгона — тот стоял, мрачный, но такой же растерянный, как и она сама.       — Это прискорбная случайность, — быстро парировала Рейнира.       — Случайность? Принц Люцерис подстерёг Эймонда с ножом, чтобы убить его!       Люцерис? Ромелла посмотрела на него: с разбитым носом, он прятался у матери под боком. Он напал на Эймонда?..       Сердце дрогнуло. Тогда Ромелла ещё не представляла, какой гнев рождался внутри неё.       — Это на моих сыновей напали и вынудили их защищаться! Это их грязно и подло оскорбили!       — Как именно? — отец обернулся к своей старшей дочери, а его вопрос сквозил искренним недоумением. Он мог не знать, но Ромелле ответ был известен ещё до того, как Рейнира его озвучила:       — Законнорождённость моих детей была поставлена под сомнение.       — Что?       Джейс выпалил вместо своей матери:       — Он назвал нас бастардами.       Матушка вздохнула и опустила взгляд, а Эймонд криво ухмыльнулся. Они знали правду, и признавали её охотнее, чем их слепой, пусть и имеющий оба глаза, отец.       — Мои сыновья унаследуют Железный трон, государь, — продолжала Рейнира, уверенно и свирепо, как говорит всякий, кто самозабвенно верит тому, о чём вещает. — Это ужасная измена. Принца Эймонда нужно сурово допросить и узнать, где он услышал подобную клевету.       Ромелла поражённо выдохнула. Допросить? Её брат — и брат Рейниры тоже! — был покалечен, лишился глаза! Как она может требовать допроса? Что есть одно грубое слово в сравнении с тем, как пострадал Эймонд? Он и сам ощущал эту абсурдную несправедливость: обернулся на Рейниру, возмущённый.       — Из-за оскорбления? — поразилась матушка. — Мой сын потерял глаз!       Рейнира промолчала, руками обнимая двух старших сыновей. Она смотрела на мать Ромеллы с непоколебимым упорством, суровым и беспощадным, как бы говоря: всё это — неважно. Тишина так и стояла бы, если бы отец не обратился к Эймонду:       — Скажи мне, мальчик, где ты услышал эту ложь?       Тот молчал, стиснув зубы, молчал столь упрямо, сколь и его старшая единокровная сестра, а он продолжал донимать его. Требовал признания и никого не желал слышать.       — Кто сказал тебе эту ложь? — и вновь спросил отец. Тогда Эймонд наконец решился:       — Эйгон.       — Я? — обронил тот.       Ромелла затаила дыхание. Эйгон всем им это сказал: Ромелле тоже. Но едва ли он врал. Посмотреть на сыновей Рейниры — уже достаточно, чтобы усомниться в их происхождении. Неужели отец сам не задумывался о том, кому на самом деле приходятся сыновьями его внуки?       Теперь Ромелле казалось, что жизнь Рейниры полна обмана и пороков. Она требовала сурово допросить своего искалеченного брата — на что ещё она может пойти? Сира Лейнора, названного отца Джекейриса, Люцериса и Джоффри, здесь не было. Что он сказал бы на признание Джейса, что ответил бы перед всеми, кто здесь собрался? Или промолчал бы, потому что облик делает всё до ужаса очевидным?       — А ты? — отец переместился к Эйгону. — Где ты услышал эту клевету? — Брат молчал, то ли из упрямства, то ли из страха сказать что-то не то. Отец рявкнул прямо ему в лицо: — ЭЙГОН! Скажи мне правду!       — Мы знаем, отец. — Он начал несмело, но продолжил твёрдо: — Это все знают. Ты только глянь на них. — Эйгон скривился, смотря на сыновей Рейниры.       Никто не проронил ни слова в ответ — тишина стояла ещё долго, целую вечность, как показалось Ромелле. Она затаила дыхание, глядя на Эйгона, на мать, на всех — безмолвных, замерших. Озвученная правда была преступна; но отец не стал вопрошать. Он ударил палкой и провозгласил:       — Эти вечные распри пора прекратить! Слышите?! Мы же семья!       Искалеченный сыном Рейниры Эймонд посмотрел на него с омерзением, а матушка — с неверием. Мы семья, вторила мысленно Ромелла. Но сейчас все они были будто чужие люди.       — Принесите извинения и будьте благожелательны друг к другу! Этого требует ваш отец, ваш дед и король!       Отец развернулся — он собирался уйти? — но матушка окликнула его словами, произнесёнными со всепоглощающим отчаянием:       — Но этого мало! Эймонд искалечен навсегда, государь. Благожелательность его не исцелит.       — Я знаю, Алисента, — устало ответил тот. — Но мне не вернуть ему глаз.       — Нет, ведь его отняли!       — Так что я должен сделать?       Лицо матери посуровело, как и её голос:       — Долг нужно уплатить — глаз одного из её детей взамен.       Ромеллу пробрала лёгкая дрожь: её предложение казалось одновременно жестоким и справедливым. Но разве справедливость не вершится жестокостью?       Джейс и Люк испуганно засуетились, но Рейнира продолжала прижимать их к себе, теперь глядя на матушку ошарашенно. Среди людей прошёлся шёпот, говорящий лишь об одном: королева Алисента обезумела от гнева.       — Дорогая жена…       — Он твой сын, Визерис! — Она не дала ему сказать. С надломом выпалила: — Твоя кровь!       — Не дай своему гневу затмить твой разум, — расставил отец, и его голос был спокойным, словно не его сын лишился глаза этой ночью. Ромеллу пугало — не помутнение, охватившую мать, вовсе нет — безразличие отца. Он даже не удосужился спросить, действительно ли то был Люцерис. Не попытался узнать ничего, кроме о том, откуда взялась та правда, что он упорно называл ложью.       — Если король не добивается правосудия, — сказала матушка осевшим, лишившимся красок голосом, — то добьётся королева. Сир Кристон, принесите мне глаз Люцериса Велариона.       — Алисента! — предупредительно бросил отец. Мать была несгибаема:       — Он может выбрать, какой, хотя мой сын не мог!       Рейнира мотнула головой в отрицании:       — Ты этого не сделаешь.       Но сир Кристон уже сделал шаг — правда, так и замер, когда отец выпалил приказ:       — Не с места!       Разъярённую матушку было не остановить:       — Вы присягали мне!       Ромелла посмотрела на сира Кристона: он и впрямь это сделает? Око за око — отнимет глаз у её малолетнего племянника? Ромелла не знала, что будет правильным, но она боялась, что всё кончится дурно.       Сир Кристон больше не был столь решителен.       — Как Ваш защитник, — напомнил он.       — Алисента, — отец, обросший коркой раздражения, подошёл к ней и прошипел прямо в лицо: — Этот вопрос закрыт, ты поняла? — Ударив палкой, он обратился ко всем, кто здесь был: — И пусть знает каждый язык, который посмеет усомниться в законнорождённости детей принцессы Рейниры, что его отнимут!       Ромелла посмотрела на Рейниру — её распирало нечто, напоминающее гордость… Самодовольство? Вздёрнув подбородок, она произнесла:       — Спасибо, отец.       Визерис вздохнул и развернулся к выходу, полагая, что уладил вопрос; но напряжение продолжало витать в воздухе. Ромелла посмотрела на матушку: отчаяние, что наполняло её ещё пару мгновений назад, сменилось выжигающим нутро опустошением, а опустошение…       Ромелла не успела понять, как всё случилось. Мать бросилась к отцу, скрипнула сталь. В её руке оказался кинжал, с которым она метнулась к Рейнире. Зал снова наполнил шум, топот шагов, крики, возгласы… Ромелла могла только с ужасом… Нет, это не было ужасом. Она была заворожена, и что-то пылкое, жгучее внутри неё живо откликалось на происходящее. Она наблюдала, как матушка ринулась к Рейнире, как та, ранее собравшаяся уйти, но предупреждённая шквалом голосов, обернулась, как сверкнуло лезвие из валирийской стали. Матушка вонзила бы кинжал в лицо Рейниры, но та успела остановить её, перехватив руку в воздухе. Они так и замерли, сцепившись в статичном бою, который грозился окончится смертью.       — Ты слишком далеко зашла! — процедила Рейнира сквозь зубы.       — Я? Я делала лишь то, что от меня ждали! — Боль билась в каждом её слове. — Вечно чтила королевство, семью, закон, пока ты насмехалась над ними! Где долг, где жертвенность?! Они растоптаны тобой!       Визерис и Отто просили её остановиться, но она не слышала. Матушка не была драконом, она была Алисентой Хайтауэр из Староместа, но ярость в ней была драконья.       — Кто дал тебе право лишить моего сына глаза?!       — Как утомительно, да? — проскрипела Рейнира, в которой не было и толики той материнской горечи, что проживала её мачеха. Только спесь. — Скрываться под плащом своей праведности… Но теперь все видят твоё истинное лицо.       Она оттолкнула матушку, и кинжал в руке той прошёлся по её руке. Бойким алым ручьём заструилась кровь. Ромелла смотрела, как она ударяется о пол, капля за каплей. Жаль, но это не окупит лишений и боли, что перенёс этой ночью Эймонд.       Матушка выронила кинжал, и звон металла о камень сотряс воздух. Все затихли, Ромелла боялась дыхнуть. Отец молчал, не двигался. Застыли все, и все ждали развязки. Шторм только начинался, но поднявшийся Эймонд развеял грозовые тучи.       — Не печалься, матушка, — сказал он. Ромелла выдохнула, поражённая его спокойствием. Неужели ему даже не было больно? Как он держался? — Это был честный обмен. Я потерял глаз, но обрёл дракона.       Только вот остальным дракон достался безо всяких жертв. Но Ромелла не стала этого говорить. Больше, в общем-то, она ничего не могла сказать — язык как окаменел. Всё кончилось лучше, чем могло бы, но всю оставшуюся ночь Ромелла не смогла уснуть, как ни старалась. Перед глазами восставали картины изувеченного лица Эймонда, того, как матушка бросилась на Рейниру, и льющейся на пол крови. В голове же звучали слова — горькие, жгучие, все как один. Принца Эймонда нужно допросить; мой сын потерял глаз; он назвал нас бастардами; это все знают; мы семья; справедливости добьётся королева; долг должен быть уплачен; мы же семья…       Семья. Какая они семья, Ромелла узрела на следующий день, когда решилась навестить Эймонда. Ночью он держался славно, будто бы и не было того страшного увечья, и не было той боли; но сейчас она настигла его. Мейстеры опасались давать ребёнку много макового молока, но немного, чтобы хотя бы притупить и ослабить боль, всё же позволили.       Тогда Эймонд и рассказал ей о том, что произошло той ночью. Он покинул замок, чтобы добраться до Вхагар: свободная драконица, печально рассекающая небо над Дрифтмарком, она словно напрашивалась, чтобы Эймонд взобрался на её спину и взлетел. У него не было дракона, за что остальные над ним потешались, но появился шанс получить его — как он мог им не воспользоваться? Было страшно, конечно, но упрямство — сильнее. Ромелла знала, что эти мальчишеские насмешки до добра не доведут.       И всё же, Эймонд смог. Вхагар приняла его как своего всадника. Потом он воротился в замок, где его поджидали Джейс, Люк, Бейла и Рейна. Последняя возмутилась: Вхагар — дракон её матери, а теперь должен принадлежать ей. Но разве драконы рабы? Они сами вольны выбирать себе всадников. Эймонд назвал сыновей Рейниры бастардами. Началась драка. Джейс ослепил Эймонда брошенным в лицо песком, Люк достал нож, полоснул… И всё вышло так, как вышло.       Ромелла не знала, что сказать на услышанное. Всё это жестоко, неправильно… Мысли ещё не успели сформироваться в её голове, но она чувствовала: то, что пережил Эймонд этой ночью, было страшной несправедливостью.       Рейнира возмущалась оскорблению, которое было лишь заявление правды, она требовала допросить его, своего брата… Будто одно грязное слово сравнимо с потерей глаза.       — Тебе больно? — спросила Ромелла, не зная, что ещё сказать. Пока она пребывала в думах, никакие слова не приходили на ум.       — Немного, — пусть и с неохотой, но Эймонд признался, хотя явно приуменьшил свои ощущения.       Она снова посмотрела на его лицо: покрасневший, чуть вздутый шов, невозвратимый глаз. На миг она представила, если бы сама лишилась глаза, и вздрогнула. Голову посетила скользкая мысль: будь она там тогда, на месте заколола бы Люка тем кинжалом.       Да, теперь она понимала… Понимала, что всё это время было не так.       Рейнира родила бастардов, но никто и слова не сказал. Бастарды получили драконов, тогда как бесспорно законный сын короля — нет. Собственно, первых король и любил больше, как и свою первую дочь. Ромелла видела: это так. Эймонд получил дракона, на которого имел полное право, и за это Люк покалечил его. Лишить глаза сына короля — разве это не преступление? Но человек, бывший их отцом, ничего не сделал виновным. Зато пригрозился отрезать языки всем, кто скажет правду. Женщина, бывшая их сестрой, желала сурово допросить своего брата, которого покалечил её сын. Матушка пыталась добиться справедливости — а Ромелла теперь не сомневалась, что её намерения были справедливы, — но ничего не вышло. Визерис оберегает взрослую Рейниру больше, чем кого-либо из них. Разве к ней можно подступиться?       «Мы же семья!»       Но какая эта семья?       Разве то, что произошло, было честным?       Ромелле представилось, что Рейнира и её отпрыски могут всех их покалечить, а то и убить. На кого Люк захочет броситься с кинжалом в следующий раз? А может, Джейс? Если так случится, никто их не защитит. Визерис выбрал сторону, даже если выбор этот стоял между собственными детьми.       Ромелла не хотела, чтобы ещё пострадала она, матушка, Эйгон или Хелейна, и чтобы ещё больше пострадал Эймонд. Но она не могла не думать о таком, ведь если это произошло однажды, то почему не могло произойти вновь? Однако и страха она не ощущала. Только злость. Жгучую, оседающую пеплом на языке злость.       — Твой глаз — это не цена Вхагар, — сказала Ромелла. — Вхагар стала твоей, когда ты залез на неё, Рейна могла хоть подавиться. Это был не честный обмен — это была жестокость.       Эймонд взглянул на неё, выражая чувства, которых она не могла прочитать, и потупил взор. Молчал. А потом произнёс, всё еще нехотя:       — Я сказал так, только чтобы успокоить матушку.       Конечно. Если бы она не остановилась, если бы продолжила искать отмщения… Одни Семеро знают, чем бы всё это кончилось.       Наверное, впервые Эймонд доверил ей что-то настолько… Сокровенное. Ромелла поджала губы и нахмурилась, вновь опечаленная всем, что произошло. И наконец, чувства взяли верх, она схватила брата за руку, сжала её и почти что прошипела:       — Мы отомстим. И Рейнире, и Люку, и… — Она запнулась. Хотела сказать «отцу», но подумалось, что не стоит. — Всем… За всё отомстим.       Они покинули Дрифтмарк и вернулись в Красный замок, и вскоре череда печальный новостей вновь нависла над его сводами. Сир Лейнор Веларион был убит своим оруженосцем, а Рейнира, едва тот успел упокоиться, вышла замуж за Деймона Таргариена, своего дядю. Небось они-то вдвоём и устроили это убийство… Визерис пришёл в гнев, услышав об этом, но быстро убавил свой пыл — смирился. Что он мог сделать? Ни над своим братом, ни над дочерью он власти не имел.       Матушке не понравился этот союз: вдвоём Рейнира и Деймон могли доставить много проблем — но её беспокойство ничего не значило. Если бездействовал даже король, что оставалось ей?       Хотя, конечно, в их семье многое переменилось. Эйгон больше не задирал Эймонда — кажется, теперь они и вовсе стояли друг за друга горой. Отбытие бастардов Рейниры на Драконий камень вместе с их матерью всем принесло облегчение. Только Визериса одолевала хворь. Он всё реже покидал свои покои, а матушка с дедом, ставшим десницей, как когда-то давно, многие годы назад, всё чаще перехватывали инициативу в делах государства.       Раньше Ромелла была далека от своей семьи. С Эйгоном их ничего не объединяло — он был много старше её, Хелейна всегда была оторвана от окружающих, Эймонд недолюбливал её за то, что у неё единственной проклюнулось яйцо, и только с матушкой Ромелла обычно и проводила время. Она научила её чтить Семерых — Ромелла так и поступала, хотя жизнь преподала ей иной урок: Боги жестоки и равнодушны до несправедливости. Лёгкую жизнь они даруют тем, кто этого не заслужил, и беды ниспосылают на тех, кто не желал ничего дурного.       Справедливость каждый вершит сам — иначе её не добьёшься.       Теперь Ромелла хотела быть ближе к своей семье, и лучшего всего получалось, как ни странно, с Эймондом. И хотя он был старше её, и был мальчиком, внутри себя она ощущала этот яростный порыв его защитить… Нет, даже не так. Отомстить за него. Вместе они летали на драконах и изучали книги, что приносили мейстеры. Наблюдательная Ромелла рассказывала обо всём, что слышала и видела в стенах замка, и Эймонд с увлечением её выслушивал.       Скоро сыграли свадьбу Эйгона и Хелейны. Для них в этом было мало приятного — для последней особенно. Хелейна никогда не желала брака. Разве она, нежная пташка, что чурается людского внимания, создана для такого? Иногда казалось, что Хелейна охотнее ушла бы в септы, чем под венец. И всё же, это случилось. Эйгону тоже вряд ли прельщала такая затея. Он не видел в Хелейне женщину — лишь сестру. И обязательствами сковывать себя наверняка не хотел. Но что значат собственные желания в жизни того, кому суждено стать королём? Долг выше прихоти. Долг важнее всего на свете. Эйгону пришлось это понять и смириться, Хелейне — тоже. С каменными лицами, в которых тлела печаль, они пережили церемонию и всё, что последовало за ней.       Через год Хелейна родила близнецов: мальчика, которого назвали Джейхейрисом, и девочку — Джейхейру.       Ни одно из этих событий Рейнира не удосужилась почтить своим присутствием. С другой стороны, это хорошо, думала Ромелла. Женщине, бывшей их сестрой, не стоило лезть в их жизнь. От неё лишь беды и горести — и это только начало. Дед говорил, она может убить их, и Ромелла ему верила. Женщина, которая была так жестока к своему брату, которого покалечил её сын, ни перед чем не остановится, ибо же семья для неё ничего не значит. Перед троном — так точно.       Когда Ромелла созрела, матушка впервые заговорила с ней о браке. Каждая леди, а уж тем более принцесса, рано или поздно выходит замуж, так она сказала. Сказала, что брак необходим, чтобы продолжить род, что это долг каждой женщины. Ромелла знала эти вещи, но это была лишь подводка к разговору. Немного подумав, матушка спросила:       — Скажи, каким бы ты хотела видеть своего мужа?       Этот вопрос застал Ромеллу врасплох, она никогда не задумывалась об этом, она в принципе не думала о мужчинах. Да и…       — Разве это важно? — Свой вопрос она озвучила вслух. Матушка посмотрела на неё с растерянностью. — Неважно, чего хочу я. Важно, что будет полезным для моей семьи. Всё, что поможет возвести Эйгона на…       Та предупредительно оборвала её:       — Ромелла.       Она нахмурилась, посмотрела на мать. Её карие глаза полны меланхолии, что никогда её не отпускала, но в них читается и потрясение: она и подумать не могла, что её дочь заговорит о таком.       Ромелла протянула:       — Ты же сама этого хочешь. Ты знаешь, что так будет правильно. Эйгон — старший сын короля, и он не убьёт своих…       — Прошу тебя, перестань. Не говори о таком, Ромелла, никогда и ни за что. Это тяжкая измена, и последствия, которые могут нас постичь, будут ужасными.       — А я не боюсь последствий, — выплюнула Ромелла, морщаясь от отвращения и гнева, воспылавших внутри неё. — Рейнира их не боится, Деймон не боится, их дети не боятся — только мы должны бояться всего! По-твоему, это справедливо?       Мать шумно выдохнула и опустила голову, бессильная перед хлёсткими словами дочери. Они провели так — в молчании — ещё какое-то время, а потом Ромелла, чуть успокоившись, проговорила:       — Я просто пыталась сказать, что моё главное желание — это помочь своей семье. Мне неважно, будет он юным или старым, красивым и уродливым. Я хочу, чтобы он был нам предан.       — О, Ромелла… — Мать едва не всхлипнула. — Иногда мне кажется, что ты одна понимаешь, в каком положении мы оказались, и не думаешь только о себе.       — Остальные тоже это видят, матушка. Эйгон и Хелейна согласились на брак не просто так. Они знали, что он был важен и почему.       — Я знаю, что такое выйти замуж и родить детей в столь юном возрасте, — горько протянула мать. — Это нелегко и не всегда приятно. А мужчины бывают разными — они бывают жестокими, высокомерными, необузданными, как дикие звери. Никогда не знаешь, если один из них стоит перед тобой. Поэтому я и дала добро на брак Эйгона и Хелейны. Они не хотели этого, но для них это — меньшее из зол. Эйгона нельзя назвать порядочным супругом, но он и не жесток к моей дочери. Я уберегла её, как могла, и тебя хочу уберечь тоже. Я не позволю увезти тебя из Красного замка, к чужим людям, которые будут относиться к тебе, как им захочется. Поэтому мы с твоим отцом решили, что ты станешь женой Эймонду.       Что-то внутри неё трепетно сжалось, когда матушка сказала об этом. Эймонд — её брат, но таковы обычаи их дома.       У неё был почти год, чтобы смириться с тем, что грядёт, и Ромелла понимала: как и сказала матушка, это не худший из вариантов — возможно, даже лучший. В детстве они с Эймондом не были близки, одно время он даже злился на неё, не имея дракона, но тот страшный день в Дрифтмарке, как ни иронично, изменил всё к лучшему. Они сблизились, оттаяли, полюбили друг друга как брат и сестра. Теперь смогут полюбить и как муж и жена. Ромелла не видела большой разницы между этими вещами: валирийские обычаи, в конце концов, не предполагали иного. А потом, какая разница, если человек ей дорог? Если она готова защищать его, мстить за него?       Эймонд тоже не противился. Он хорошо знал свой долг и намерен был отнестись к нему со всей верностью и ответственностью. За день до их свадьбы он подарил ей подвеску, изображающую голову дракона с сапфировым глазом. Ромелла оценила символизм и решила, что наденет её на торжество.       В этот особенный день она проснулась как никогда рано, желая подготовиться самым должным образом. На своей свадьбе она должна быть безукоризненна, чтобы каждый видел: она жаждет этого так же сильно, как мог всякий, кто видел в том пользу.       Её волосы, чистое серебро, были собраны изящную, витую конструкцию. Хитрое сплетение кос, собранных у макушки в виде сложной округлой формы, отдалённо напоминающей бутон розы, и простых вьющихся локонов живо дополняли вплетённые в них бусы из лазурита.       Ромелла надела бы зелёное платье, будь её воля, но сегодня это было бы неуместным. Ничего — то, что ей пошили, было поистине прекрасным, пусть и на первый взгляд казалось простым. Оно было белым, слегка отливая серебряной серостью, что как нельзя гармонировало с её волосами, для него Ромелла выбрала серебряный пояс с синим цирконом. Декольте было глубоким достаточно для того, чтобы не походить как на септу, так и на портовую шлюху. Рукава, если присмотреться, покрывал орнамент, напоминающий чешую, и они были разрезаны до плеча, открывая руки и струясь вдоль тела.       Подарок Эймонда — последний штрих.       Ромелла оглядывала себя в зеркало и узнавала в своём отражении мать. От отца в ней было немногое — цвет серебряных волос, присущий тем, в чьих жилах текла кровь Древней Валирии, и глаз, насыщенно-фиолетовых, как два аметиста. Она радовалась, что не похожа на него: он был гнусным человеком, бессердечным к своим детям, пусть все и считали его добрым, милосердным королём. Что-то в Ромелле было от её деда, десницы короля, что-то, поговаривали, было в ней сходное с Рейнис Таргариен, её двоюродной тёткой. «Что-то» это было неясным, но вот что Ромелла знала точно, так это то, что брови и нос у неё были от матери.       Но мать она не вспоминала не потому. Интересно, была ли она счастлива в день своей свадьбы? Ромелла сомневалась. С таким мужем, как Визерис, жить тяжело. Да, он не гневлив, не склонен к насилию и высокомерию. Он не стал бы причинять кому-то боль, но также он без угрызений совести готов наблюдать со стороны, как это делает кто-то другой. Истина такова, что его бездействие и молчание гораздо ужаснее любой жестокости.       Первая жена Визериса умерла в родах, так и не подарив мужу наследника. Он женился вновь — на её матери, и она подарила ему четверых детей, двое из которых были сыновьями. Но ни на одного из них Визерис не обращал и толики внимания, равно как и на свою жену. Мыслями он всегда был с покойницей, а единственным своим ребёнком наверняка признавал лишь Рейниру.       Как это ни цинично, но на месте матери Ромелла давным-давно позаботилась бы о том, чтобы избавиться от Визериса. Посадила бы на трон Эйгона, покончила с Рейнирой… Но это всё лишь мечты. Пока у Ромеллы нет такой власти, чтобы спасти семью.       Сейчас она могла надеяться лишь на то, что их с Эймондом брак будет более удачливым, нежели у матери или Эйгона с Хелейной. Ей нравилось думать, что это поможет их семье, и эта светлая мысль грела Ромелле душу весь оставшийся день.       Пред ликом Семерых септон заключил новый брачный союз — союз принца Эймонда Таргариена и принцессы Ромеллы Таргариен. После начался пир, на котором новобрачные не покидали общества друг друга, выдерживая поздравления и получая подарки. Присутствовал на нём и Визерис, но болезнь уже разъела его настолько, что он покинул пиршество ещё в разгар дня, и это было, пожалуй, самой счастливой частью праздника. Ромелла не жаловала своего короля-отца, а его поздравления, адресованные ей и Эймонду, казались надуманными и звучали исключительно гнилостно в свете событий прошлого.       Ромелле не хотелось думать о прошлом, хотя и забывать о нём было нельзя. Она предавалась моменту, ловя атмосферу праздника, а потом, когда выпила, задумалась о будущем. Их семья крепла, но расслабляться было рано. Работы впереди много, и она потребует выдержки, стойкости, решимости и беспринципности. Но прежде всего — сплочённости. При дворе у Зелёных было много союзников, но не обходилось и без врагов, которых нельзя было сбрасывать со счетов. Ромелла знала: для них эта свадьба — большое расстройство. Не меньшим расстройством оно наверняка стало и для Рейниры, раз уж ни эту свадьбу, ни свадьбу Эйгона и Хелейны почтить визитом она не удосужилась. Ромелла не скучала по обществу единокровной сестры от слова совсем, но желала бы посмотреть на её кислую мину.       Сгущался вечерний мрак, и рядом с ней вдруг присела Хелейна, чтобы заботливо поинтересоваться:       — Ты, наверное, волнуешься?       — О чём?       — О грядущей ночи.       У Ромеллы округлились глаза. Она внезапно осознала, что…       — Я об этом как-то даже не задумывалась. Хотя… — Ромелла нахмурилась, став перебирать в голове всё, что думала о соитии. О Боги, это произойдёт сегодня… С ней. Она так была увлечена мыслями о врагах, о Рейнире, о будущем их семьи, что не заметила того, что подбиралось прямо ей под нос! — Знаешь, это ведь рано или поздно случается со всеми, так остаётся только принять и смириться, но… Ты спросила, и я и правда заволновалась. Одно дело, когда слышишь об этом урывками, а другое дело то, как это происходит в жизни… Могу я спросить у тебя что-то об этом?       Хелейна на пару мгновений растерялась, а потом кивнула. Ромелла наклонилась к ней и тихо спросила:       — Что нужно делать? То есть, как контролировать процесс?       — Лично я просто решила довериться Эйгону, — ответила столь же тихо Хелейна. — Они точно лучше научены тому, что нужно делать.       — Это и правда так больно, как говорят?       — Не слишком. И только поначалу.       Ромелла невольно потянулась к вину, принявшись обдумывать слова сестры. Значит, она должна просто лежать и ждать, пока всё закончится? Нет, это не по ней… Ромелла хотела брать из ситуации всё — всё лучшее, конечно. То, что этот союз был необходимостью, не значит, что в нём не может быть места удовольствию. Их с Эймондом должно объединять нечто большее, чем долг.       И вот, ночь наступила, и они оказались в покоях, чтобы консумировать брак. Сердце Ромеллы быстро стучало в груди — от волнения, от предвкушения, от страха, что что-то может пойти не так. И когда служанки оставили их и двери щёлкнули, замыкая комнату, оно и вовсе как в пятки провалилось.       Эймонда бояться ей точно было не нужно — его она и не боялась. А вот возможного краха собственных замыслов — ещё как. И всё же вино, выпитое за весь вечер, одурманившее её разум, придавало храбрости. Она не доверится Эймонду, как советовала Хелейна; она возьмёт всё в свои руки.       Потому что отныне ей самой будет нужно всем распоряжаться — Ромелла уверовала в это.       И вот они с Эймондом стояли у кровати, всё ещё в одежде, не торопящиеся заходить дальше. А нужно ли спешить? Впереди была ещё вся ночь…       — Ты хочешь этого? — спросил неожиданно он. Ромелла переменилась в лице, глаза вспыхнули недоумением, и тогда он уточнил: — Сейчас?       — Отныне мы муж и жена, и это — наша первая ночь. Наш долг — консумировать этот брак, здесь и сейчас.       — Верно. Долг важен, и я уважаю его значимость. Но ты, Ромелла, гораздо ценнее. Мне есть, за что любить тебя, что как сестру, что как жену, и есть, за что благодарить. Мне не хотелось бы стать причиной твоих страданий.       — Если бы наш брак мог причинить мне страдания, я не допустила бы его, и ты это знаешь. Я не делаю того, чего не хочу, и я нашла бы способ избежать этой свадьбы, пусть даже мне пришлось бы умереть. Но, как видишь, я жива, стою перед тобой и готова к тому, что будет этой ночью. И на всё согласна.       — Хорошо.       Эймонд взял её за подбородок и — Ромелла опомниться не успела, как это произошло! — притянул к себе, утягивая в поцелуй. Он начался скромно, невинно; не то, чтобы робко, но как-то отстранённо; однако когда Ромелла готовно ответила взаимностью, Эймонд углубил поцелуй, вторгаясь языком в её рот. Она вдохнула и задержала дыхание, растерянная от таких чувств. А это ведь даже не главное — дальше будет больше ощущений.       Внизу живота сладко заныл тянущий ком возбуждения. Она уже чувствовала, как её складки предвкусительно набухают, и всё, что внизу, становится влажным. Выпитое вино тоже давало о себе знать, и Ромелла решила наконец взять инициативу в свои руки — буквально, возможно. Ладонями она обхватила лицо Эймонда, прижимаясь к нему так сильно, как только могла. Но вскоре отстранилась: лишь затем, чтобы перейти дальше. Он понял всё по её взгляду. Обошёл её со спины, чтобы, откинув волосы за плечо, снять подвеску, заботливо подаренную накануне; а потом Ромелла вдруг ощутила прикосновение губ и горячее дыхание на своей шее. Её пробрала дрожь, но это чувство было мимолётным, хотя и распалило в ней желание ещё пуще прежнего. Она хотела как можно скорее приступить к делу, только Эймонд явно не думал торопиться.       Он завозился с завязками её платья, и Ромеллу окутало раздражение, но внезапный звон стали и треск шнурков оповестили её о том, что долго томиться не придётся. Хорошо. Эймонд всё же понимал её нетерпение.       Платье свалилось на пол, и там же Ромелла оставила и всё остальное, что было на ней сегодня. Она осталась перед братом, который теперь стал её мужем, совершенно обнажённая. Он осматривал её, и Ромелла знала, что он видел: сама ведь частенько смотрелась в зеркало нагая, изучая вид своего тела. Маленькие девичьи груди, круглые и аккуратные, но сейчас наверняка со стоячими, как маяк Староместа, сосками; округлые бёдра, не слишком широкие, но достаточно притягательные для мужского взора; тонкая талия и тёмная родинка на выпирающей у живота косточке. Только вот её вожделеющее нутро так и сочилось женским нектаром — Ромелла надеялась, он не побежал по ногам, опозорив её.       Позволив Эймонду изучить её, она двинулась вперёд, накрыла его плечи ладонями и глубоко, настойчиво поцеловала, на сей раз проникая языком в его рот первой. Пусть видит, что она полна терпения, пусть видит, как она его желает! Ромелла знала: многим мужчинам нравится страсть. Холодная, безжизненная отстранённость для них скучна; а она не хочет быть скучной.       — Ты так и будешь стоять в одежде? — бесцеремонно выпалила она, возбуждённая и взвинченная.       Эймонд посмотрел на неё, усмехнувшись.       — Надеялся, что в тебе всё же есть хотя бы толика терпения.       Пока он избавлялся от одежды, Ромелла запрыгнула на кровать, перевернулась на спину и стала ждать, словно драконица, заманивающая самца в брачный танец, развалившись на краю постели. Эймонд, обнажившись, обогнул кровать, подобравшись к Ромелле сбоку, и склонился, протянув руку. Их пальцы переплелись, и она, плавно откинувшись назад, тем самым утянула его за собой. Эймонд оказался над ней, его большое возбуждённое естество тёрся о неё снизу, и это распаляло лишь сильнее.       Ромелла не думала, что выйдет именно так. Понимала, что возлежать будет необходимо, и знала, что она будет исправно выполнять супружеский долг, как и подобает верной жене. Но в её представлениях всё это было лишь своего рода формальностью, обязательством, к которому она будет подходить как какому-то ответственному делу; однако в ней пробудилась страсть — жаркая, как драконье пламя. Но разве она не дракон? Разве Эймонд не дракон?       Они оба от крови дракона, крови Древней Валирии, наследием которой они являются, как и всякий Таргариен. Они — самые близкие друг другу люди. И хотя им не стать королём и королевой, но всё же они тоже будущее драконьего дома.       Чувства, возникшие в Ромелле, закономерны. И она вновь протянула руки к лицу Эймонда, чтобы увлечь его в поцелуй. Сотканный из плоти и страсти меч всё ещё трётся внизу — Ромелла чувствовала, что не выдержит этой пытки. И когда Эймонд отстранился от неё, она протараторила осевшим голосом:       — Войди в меня. И пусть этой ночью твоё семя даст новую жизнь.       Когда Эймонд вошёл в неё, в её трепещущем от желания лоне и правда болезненно резануло. Ромелла сморщилась и промычала, чуть выгнувшись в спине, но решила не противиться ощущениям. Эймонд двигался в ней осторожно, медленно, будто бы не желал причинить ей боли, и вскоре она действительно притупилась, сменившись чувством заполненности. Толчки стали глубже, быстрее, жёстче, и Ромеллу словно распирало изнутри. Зарождавшееся удовольствие вынуждало её сбивчиво дышать, сладко помыкивая. Она протянула руки к плечам Эймонда и накрыла их ладонями, сжимая пальцами тогда, когда он доходил до упора. В конце концов, Ромелла поддалась ощущениям, и скоро её стоны растворили тишину опочивальни.       В один момент она отстранилась. Эймонд посмотрел на неё с недоумением, с возмущением даже, а она, пользуясь его замешательством, ловко переиначила их положения, взобравшись на него сверху. Словно вновь оседлала дракона. Нежно проведя кончиками пальцев по его торсу, Ромелла облизнула пересохшие губы и принялась двигаться на драконьем достоинстве. Плавно, неторопливо, насаживаясь до упора.       Мужчинам стонать негоже как-то, говорят, но в одно мгновение лёгкий, приглушённый, хриплый стон сорвался с уст Эймонда. Ромеллу это улыбнуло, и она решила нарастить темп. Быстрее, интенсивнее, и стала стонать, сладко, громко, так, чтобы он слышал и понимал: ей не просто нравится, она в восторге от происходящего! Ромелла могла бы и закричать, но она не настолько безумна.       Вдруг Эймонд бурно излился в неё — она ощутила это, ощутила тепло его семени. Лишённый сил, он обмяк на постели, выдохнув, и Ромелла легла рядом с ним. Какое-то время они переводили дыхание, а потом Эймонд неожиданно произнёс:       — Я не говорил тебе этого раньше, но я всегда надеялся, что именно ты станешь моей женой. Не какая-нибудь леди какого-нибудь дома… Да, один из таким союзов мог бы принести пользу нашей семье, подыщи матушка подходящую партию; но разве я не мог представить что-то другое? Желать нельзя запретить, и я желал видеть своей женой именно тебя, Ромелла. В тебе я вижу… Опору.       А сколько всего она видела в нём… Но прежде всего — огонь, кличущий на войну. Глядя на повязку Эймонда, Ромелла иногда вспоминала ту страшную ночь в Дрифтмарке. Безразличие Визериса и бессердечную угрозу Рейниры. Отчаяние и одиночество матушки. Боль их семьи. Нужду бороться за собственную жизнь, которая никогда не будет в безопасности, если Рейнира станет королевой, если Рейнира будет жива. Эймонд верно жаждал бороться больше других — даже больше самой Ромеллы, которая всегда считала, что у неё душа воина. Искусный мечник, всадник самой большого дракона в мире, он горел жаждой мести, о которой предпочитал молчать со всеми, кроме Ромеллы. Она ведь тоже жаждала мести. Случившееся лично никак её не затронуло, но она любила свою семью и искала справедливости.       И этот союз связал двух воинов, однажды вознесущих возмездие.       Но обо всём этом Ромелла сказать не могла. Не сейчас, когда мрачные углы прошлого ворошить хотелось меньше всего. А посему она, чтобы не томить молчанием, спросила:       — Неужто ты любишь меня?       — Как сестру, — ответил Эймонд.       — А как женщину?       — Ещё успею полюбить — сегодня, благо, мы начали над этим работать. А вскоре, надеюсь, смогу полюбить тебя и как мать моих детей.       Через год так и случилось: Ромелла разродилась от бремени, дав жизнь крепкой среброволосой девочке с большими фиалковыми глазами, которую они с Эймондом решили назвать Алисентой. Непривычное для валирийки имя — но так они хотели выразить почтение своей матери-королеве. Да и кто мог возразить? Рейнира пряталась на Драконьем Камне, забыв и о хвором отце, и о том, что она была наследницей, в которой государство сейчас нуждалось как никогда; а Визерис был слишком болен и опоен маковым молоком. Едва ли он понимал даже то, кто он такой.       Следующие два года прошли в мире и благодати. А потом Веймонд Веларион остро поставил вопрос о наследовании Дрифтмарка — лорд Корлис был болен, а живых наследников за ним не осталось, и тогда Рейнире с её детьми и Деймоном пришлось прибыть в Красный Замок для присутствия при разбирательствах. В кои-то веки решились выйти в свет и не прятаться от проблем! Этот приезд не мог обрадовать Ромеллу: сестра, которую она не видела столько лет, в напоминание о себе оставила лишь ненависть и презрение. И всё же, одно грело душу: никакая сила не поможет бастарду Рейниры заполучить Дрифтмарк в своё владение.       В первый день их прибытия Ромелла увидела единокровную сестру лишь мельком, когда они пересеклись в коридорах замка: и то, даже здороваться не стала. Но, стоило отметить, она изменилась. Несмотря на то, что возраст не слишком-то стремился оставить след на её лице, Рейнира, однако, родив Деймону ещё двоих сыновей, заметно прибавила в весе. Новая беременность делала её ещё более округлой, хотя, конечно, над этим не стоило потешаться: материнство — это почётно. Только первые три раза обернулись для материнства Рейниры позором, не иначе. Как забавно получается… Если даже ей удастся занять Железный Трон однажды, конфликт притязаний мальчиков Стронгов и неоспоримо законных сыновей от Деймона принесёт новую войну. Эта женщина беспросветно глупа, решила для себя Ромелла.       На следующий день в тронном зале состоялось обсуждение вопроса наследования Дрифтмарка. Матушка накануне убеждала: их дед-Десница позаботится о том, чтобы всё разрешилось в сторону сира Веймонда. Иначе быть не могло: бастард Рейниры не смеет узурпировать Дрифтмарк (матушка так, конечно, не сказала бы, но Ромелла знала, что истина такова), а вот если сир Веймонд, их давний союзник, станет Лордом Приливов, это обеспечит Эйгону мощь флота Веларионов в поддержку.       Всё шло идеально, пока в один момент не открылась дверь — в тронный зал явился сам король. Визерис был хвор: половину его лица скрывала золотая маска, прячущая следы гниения, он опирался на палку и с трудом переставлял ноги. Долго он подбирался к Железному Трону, и всё это время в зале царила тишина, пропитанная изумлением каждого, кто здесь присутствовал.       Ромелла не сомневалась: Рейнира просила его прийти, и Визерис не мог отказать. Ей-то он ни в чём не отказывал. Такую болезнь ради неё превозмог… Ромелле оставалось лишь выдохнуть. Если Визерис здесь, всё пропало. Выслушав суть вопроса, он распорядился, чтобы ближайший к лорду Корлису человек изложил его волю — Рейнис Таргариен. И она выступила. Сказала, что её супруг пожелал видеть своим наследником Люцериса Велариона (которому впору носить имя Уотерса), и что она согласна объединить их семьи путём брака Бейлы Таргариен и Джейкериса Таргариена и Рейны Таргариен и Люцериса Велариона.       Возмутительно! Ромелла посмотрела на мать, та была растеряна, потрясена. Но короля такой расклад более, чем устроил. Он распорядился, что отныне Люцерис является наследником Дрифтмарка, и это привело сира Веймонда в праведный гнев. Ожесточённая, но такая правдивая пламенная речь сотрясла холодные стены зала, пока не переросла в слова по-настоящему опасные.       — И видят Боги, — прошипел он, — я не дам моему дому исчезнуть из-за этой… — Веймонд запнулся, и Деймон протянул с предвкушающей ухмылкой:       — Скажи же.       Никто не думал, что у него хватит смелости, но он растянул губы в улыбке, поядовитее Деймоновой, и с его уст слетело:       — Её дети — БАСТАРДЫ! А она — шлюха!       Зал возбуждённо загудел, и Ромелла позволила себе усмешку, видя смятение и испуг Рейниры. Однако всё кончилось, когда с трона поднялся Визерис и обнажил кинжал.       — Я вырву тебе язык!..       Звон стали и чавканье плоти потрясло зал, люди едва не кричали от того, что только что случилось: Деймон поднял меч и отрубил сиру Веймонду полголовы. И всё же, это положило конец разбирательствам.       — Жаль сира Веймонда, — сказала Ромелла Эймонду, когда они покинули зал. — Он умер за правду, отстаивая справедливость, которой по вине Рейниры теперь осталось крайне мало.       А вечером состоялся ужин: Визерис, собравшись с силами, которых у него, право, осталось не так уж много, желал примирить две стороны своих семьи. Примирение, как же… Шанс на мир в этой семье был уничтожен девять лет назад, в стенах Дрифтмарка. И почему Визерис до сих пор делал вид, что матушка и её дети для него важны?       Образ для этого ужина Ромелла подобрала соответствующий. Малахитовое платье, закрывающее шею, две обрамляющие голову косы, и серебряная Звезда Семерых на шею — подобное обычно носила матушка, но в этот раз, и сомневаться не стоило, она поступится своими привычками. Только же Ромелла лояльность Рейнире и её выводку оказывать не собиралась.       Её внешний вид привлёк взгляды, и далеко не все из них были одобрительными. Матушка взглянула на неё с категорическим неодобрением, будто бы та всё испортила — словно не этого Ромелла добивалась! Эйгон же нашёл это весьма забавным и восторженно улыбнулся, глядя прямо на неё. Лишь Эймонд странно изогнул губы в неком отдалённом подобие улыбки, хотя его взгляд оставался серьёзным.       — Матушка говорила, что это примирительный ужин, — сказал он, когда Ромелла села рядом.       — Верно. Так пусть Рейнира учится примиряться с неизбежной реальностью.       Эймонд смешливо фыркнул.       Впрочем, дальше ужин проходил спокойно, несмотря на витающее напряжение и неловкость. И вдруг Визерис поднялся, неуклюже опираясь руками о стол, чем тут же вынудил всех замолчать, и произнёс — речь, как оказалось после:       — Одновременно радостью и горечью наполняет моё сердце видеть всех вас за этим столом. Самых дорогих моих людей, которые, однако, так отдалились друг от друга за прошлые годы…       «Подумай же, отец, — хотелось сказать Ромелле, — кто в этом виноват?»       Визерис вдруг снял маску, являя пустую глазницу. Вид этот, неприятный и страшный, заставил всех опустить глаза.       — Моё лицо, — сказал он, — уже не так красиво, если оно и вовсе было. Но я хочу, чтобы сегодня вы видели меня таким, какой я есть. Не просто королём, но вашим отцом, братом, мужем, дедом, который, похоже, недолго с вами протянет… Давайте же оставим все скверные чувства. Корона не крепнет, если Дом Дракона разобщён. Оставьте же свои распри! Если не ради короны, то ради этого старика, который так сильно всех вас любит!       Визерис без сил рухнул на стул, тяжко дыша. Ромелла закусила губу изнутри, но полного ненависти взгляда скрыть не смогла. Любит он… Как же лживы, омерзительны, пусты его слова.       И вдруг подорвалась Рейнира:       — Я желаю поднять кубок в честь Её Величества королевы. Я люблю своего отца, но, должна признать, никто столь верно не оставался подле него, как его добродетельная жена. Она заботилась о нём со всей самоотдачей, любовью и честью. И за это я ей благодарна. И прошу прощения.       — Ваша искренность глубоко тронула меня, принцесса. Мы обе матери и любим наших детей. У нас больше общего, чем мы думаем. — Матушка поднялась. — Я поднимаю свой кубок за вас и ваш дом. Из вас получился хорошая королева.       Ромелла сейчас могла бы поперхнуться собственным возмущением. Мать в самом деле сказала это?! Хотелось верить, что это лишь фальшь, что эти слова сказаны лишь в угоду Визерису; но позже она увидела её мило воркующей с Рейнирой, а после и вовсе накрывшей её ладони своими. Матушка обезумела, не иначе! Уж не вздумала ли она примириться с Рейнирой и отказаться от своей цели? Разве она не понимает, насколько всё серьёзно?       Остаток ужина Ромелла привела в настроении мрачном и раздражённом. В основном сидела подле Эймонда, поскольку его всё это воодушевляло ничуть не больше. Скоро Визерису стало совсем дурно, и слуги отнесли его в покои. Тогда-то началась суматоха. На стол подали блюдо со свиньёй, и это насмешило Люцериса, вспомнившего детские насмешки: нахальный бастард рассмеялся, глядя Эймонду прямо в лицо. И разбудил дракона.       — Последний тост! — приглушённо объявил он, ударив кулаком по столу, и поднял кубок. — За здоровье моих племянников — Джейса, Люка и Джоффри. Все трое красивые, мудрые…       Повисшая тишина держала в напряжении всех, и Ромелла не сомневалась, что не только она знает, чего он жаждет сказать. — …И сильные. Поднимем же кубки за этих сильных юношей!       Ромелла улыбнулась, точно услышала самую светлую вещь в мире, и вскинула свой кубок с готовностью, равно как и Эйгон. И пусть, что никто не разделял их энтузиазма.       Тут вдруг Джейс подскочил, ударив ладонями по столу. Грубо отодвинув стул, он вышел и выпалил, яростно глядя на Эймонда:       — Повтори это ещё раз!       — А что? Это же комплимент. — Тот направился к нему. — Не считаешь себя сильным?       Эймонд приблизился, Джейс кинулся навстречу и ударил его. Улыбка Ромеллы вмиг померкла, сменившись гримасой возмущённого замешательства. Всё происходило стремительно: Люк тоже поднялся, порываясь вперёд, Эйгон схватил его и приложил головой о стол; Эймонд, не проронив и капли из кубка, грубо толкнул Джейса, что тот упал. Матушка с Рейнирой подскочили, чтобы унять сыновей, но пресечь беспорядочное подобие драки смогла лишь стража, державшая бастардов Рейниры.       В конце концов, ужин был скоропостижно окончен, завершившись полным хаосом, и всем пришлось разойтись. Ромелла, однако, не спешила вернуться в покои — вместо этого она направилась к опочивальне матери, где осталась ту ждать.       Она вернулась очень скоро, расстроенная и смятённая, что даже не заметила присутствие дочери в своих покоях. Лишь когда Ромелла нарочито кашлянула, мать, вздрогнув от испуга, обернулась.       — Ромелла?       Она сидела в кресле, разложив руки на подлокотниках, как если бы занимала трон, и пристально глядела на мать, не зная, усмехнуться ли ей, или разразиться в гневной тираде.       — Час уже поздний. У тебя что-то случилось?       — Случилось, — ядовито, хотя и старалась говорить спокойно, протянула Ромелла. — Случилось то, что я до сих пор негодую по поводу того, что услышала этим вечером.       — О чём ты?       — Из вас получится хорошая королева! — передразнила она. — Что ты пыталась этим сказать?       — Твой отец пожелал, чтобы мы оставили обиды, — спокойно пояснила мать. — Чтобы были добры друг к другу.       — Добры? К женщине избалованной и ослеплённой своим эгоизмом настолько, что она не замечает ничего вокруг себя и ни с кем не считается, топчет всякую порядочность и благопристойность, и при этом думает, что все кругом ей должны? Женщине, которая сегодня узурпировала Дрифтмарк, потому что король потворствует всем её нелепым капризам?       — Рейнира — твоя сестра…       — Она мне не сестра. Она — гадюка, отравляющая жизнь каждому, кто её окружает. Всё, к чему она прикасается, гибнет. Она берёт, берёт, берёт и берёт, но никогда, ничего не отдаёт взамен.       — Почему же ты так жестока? За что ты так её ненавидишь?       — Я жестока? Ты ещё не видела моей ненависти. Однако у меня есть на то причины. Разве у тебя нет? Разве Рейнира всегда относилась к тебе с уважением и пониманием, никогда не вредила тебе?       — Между нами было разное, Ромелла. Мы ссорились и мирились, но я всегда находила в себе силы для прощения. Рейнира…       — Рейнира, Рейнира, Рейнира! Иногда складывается ощущение, что тебе она дороже нас.       Мать поджала губы, не зная, что сказать. Ромелла гневно сверкнула глазами, вздёрнув подбородок, постучала пальцами по подлокотнику и наконец проговорила, жёстко и хлёстко:       — Некоторые вещи недостойны прощения. Не для матери, которая любит своих детей. Ты уже забыла тот день? Похороны Лейны Веларион? Забыла, что бастард моей драгоценной сестры сделал с Эймондом? И ему ничего за это не было… Король даже выговора ему не сделал. Ему всё сошло с рук. Знаешь почему? Потому что он сын Рейниры. А Рейнира никогда не получает и толики того, что заслужила за все свои омерзительные деяния. — Ромелла поднялась с кресла и подошла к матери. Глядя ей в глаза, она проговорила: — Так что перестань наконец защищать её и трястись за неё. Рейнира и сама неплохо справляется — с подачи короля, сказать точнее. — Сквозь слова пробежала ироничная усмешка. — Этим ты плюёшь в душу своим детям, для которых она однажды может стать палачом, и это выглядит жалко. Ты выглядишь жалко.       У матери глаза округлились, брови поползли наверх: слова дочери были слишком жестоки. Но прежде, чем она смогла сказать хоть что-то, Ромелла, считая сказанное более, чем оправданным, уже покинула её опочивальню.       Следующее утро принесло печальное известие — короля Визериса забрал Неведомый. На самом деле, Ромеллу это нисколько не опечалило. Человек, который был её отцом, умер мучительной, медленной смертью, терзаемый болезнью многие годы. Стало быть, это достойная плата за его жестокое безразличие и попустительство. У Ромеллы не было причин по нём скорбеть.       Несмотря на то, что мать явно была расстроена резкими словами дочери, сказанными вчера, она рассказала Ромелле, как обстояло положение дел. Визерис умер, перед смертью пожелав видеть своим наследником Эйгона. Она сомневалась, что это было так: свою последнюю волю он наверняка излагал в предсмертном бреду. Но если матери нравится верить, что Визерис в один миг всё осознал и изменил своё мнение, то пусть же верит. Ромелла бессильна перед её самообманом и иллюзиями. Зелёный совет же принял решение немедленно начать подготовку к коронации Эйгона и… К войне.       Мысли о войне пугали Ромеллу, хотя это и было закономерным исходом дела. Она могла сложиться по-разному, принести пользу любому, кому будет сопутствовать удача, и Ромелла не хотела бы проверять, кто выйдет победителем в конце. Не хотела терять тех, кого могла потерять в процессе. Эймонда, их дочь, Эйгона и Хелейну, своих племянников, мать, деда, даже сира Кристона…       Её семья была на грани погибели, и Ромелла чувствовала это так же остро, как хищник чувствует запах своей добычи. Весь день она провела в тревожных думах, всю ночь не могла спать, лихорадочно перебирая способы остановить кровопролитие, грозящее обернуться для её близких катастрофой, и под утро наконец нашла его.       Теперь действительно пришла пора брать всё в свои руки — и стать спасением своей семьи. Стать мечом справедливости. Мечом возмездия.       Утром она написала письмо, адресованное Рейнире, с рассказом о смерти Визериса. Обратилась к ней как к законной наследнице престола и королеве Семи Королевств. Сказала, что Совет даст ей занять престол, если она поклянётся перед лицом Семерых, что не тронет братьев, сестёр, племянников и мачеху. Взамен те принесут ей клятву верности — и всё разрешится без капли крови. Это письмо, выражающее лишь почтение к сестре и миролюбие, Ромелла отправила птицей, оставшись ждать ответных известий.       Меж тем, на следующий день в Драконьем логове прошла коронация Эйгона и Хелейны. Корона Завоевателя легла на голову её брата, опущенная руками сира Кристона, и он был провозглашён Эйгоном, вторым своего имени, лордом Семи Королевств, королём андалов, ройнаров и первых людей, защитником государства. Хелейна стала его консортом, и мать склонилась перед ней, с почтением, гордостью и нежностью произнеся:       — Моя королева.       Вечер следующего дня был уже не столь радостным и торжественным. Поздним часом мать собрала в своих покоях всех своих детей и отца, и вид у неё был весьма печальный — Ромелле подумалось, что она даже плакала. Однако вопросов матери задавать не стала: была уверена, та сама всё объяснит, к тому же, что догадки уже стали рождаться.       Все расселись по местам, а мать осталась стоять, дожидаясь, когда члены семьи готовы будут слушать. Наступила тишина, и дед спросил:       — В чём дело, Алисента? Для чего ты нас собрала?       — Наши люди… — Она вздохнула, прикрыв глаза, и глубокая горечь обуяла её лик. Собравшись с мыслями, мать вскинула голову и выпалила: — Пришли новости с Драконьего камня. Рейнира и Деймон мертвы.       У Ромеллы непроизвольно дёрнулся уголок рта, но она смогла сохранить каменное выражение лица, даже придала ему толику удивления. Эймонд недоверчиво нахмурился, как и Хелейна — она, правда, будто бы больше ужаснулась. Взгляд деда остался непроницаемым, словно он ещё осмысливал услышанное, а Эйгон обронил, то ли с насмешкой, то ли с лёгким подобием истерического непонимания:       — Что? Кто это сообщил?       — Надёжные, верные люди Лариса Стронга.       — И каким образом это произошло?       — Яд, — дрогнувшим голосом ответила мать, а потом пояснила, понимая, что все ожидают подробностей: — Как думают мейстеры Драконьего камня, отравленным было письмо, которое пришло им после смерти вашего отца.       — Какое ещё письмо? — оживился Отто.       — Кто-то в нём сообщил о кончине короля. Рейнира собиралась начинать готовиться к восхождению на трон, но потом её одолел недуг, а следом и Деймона. За одну ночь они сгорели. И теперь они мертвы.       — И это означает, что Рейнира больше не встанет на нашем пути… Но кто мог это сделать?       Мать посмотрела на своего отца с пылким возмущением, которое так и грозило сорваться с её уст, и глубинным, сокрушительным разочарованием. Дед переменился в лице от того, как она на него посмотрела.       — Думаешь, это я?       — Ты бы хотел этого — я знаю. Как и все в том Совете, который за моей спиной принял решение короновать моего сына.       — Да, это было бы самым разумным решением — убрать ту, которая может расколоть правление Эйгона одним фактом своего существования. Но мы этого не делали. Ни я, ни кто-либо ещё.       — Конечно, ведь как вы теперь можете признать, что отравили беременную женщину?       — Алисента, не говори того, о чём можешь пожалеть. Сейчас тобой управляют эмоции, но я клянусь тебе перед ликом Семерых: я не имею к этому отношения.       — Но остальные могут иметь. И то, что они сделали — гнусно, подло и недостойно, и Боги покарают их за этот великий грех…       — Это сделала я, — громко, но совершенно ледяным, железным голосом вставила Ромелла.       Все обернулись на неё, поражённые. Но больше всех шокирована была мать — на неё она и смотрела. Карие глаза, большие, вмиг наполнившиеся испугом, налились слезами; губы приоткрылись; и мать пошатнулась на месте, судорожно выдохнув.       — Ромелла… Прошу тебя, скажи, что это ложь…       — Я не могу этого сказать. Потому что это отнюдь не ложь.       — Ты… Ты понимаешь, что ты натворила?!       — Прекрасно понимаю, матушка. Как и сказал мой дед, Рейнира — угроза правлению моего брата. Точнее, была. Теперь она мертва, как и её охочий до кровопролитных войн муж, и мы можем выдохнуть с облегчением.       — Где ты взяла яд? — без злости или других истерических эмоций, которые сейчас испытывала матушка, а, скорее, с живым, искренним интересом, спросил Отто.       — У мейстеров.       — У кого именно? — Жухлая ярость и горечь так и сочились к голосе матери.       Ромелла возвела глаза к потолку, потом выдохнула и произнесла:       — Если бы я только помнила… Имена этих мейстеров никогда меня не интересовали.       — Не лги мне! Скажи, кто дал тебе яд!       — Теперь я лгунья? — Ромелла склонила голову набок и выгнула бровь. — Говорю же — не знаю. Но даже если бы знала, я ни за что не выдала бы его. Он сослужил добрую службу и не заслуживает ничего, кроме похвалы.       Мать закрыла лицо руками и выдохнула, готовая разрыдаться. Но Ромелле не было дела до её слёз. Она спасла семью — рано или поздно мать это поймёт. А пока она взглянула на Эймонда: его губы тронула ухмылка, но в то же время он сделался задумчивым. Все, верно, были таковыми. Ибо для всех смерть Рейниры переменит всё.       — Как ты могла? — отчаянно проскулила мать, убрав руки с лица, и повторила много громче, злее: — Как ты могла, Ромелла?! Она была твоей сестрой, носила ребёнка под сердцем! Как ты могла убить её? Ты хоть понимаешь, что натворила? Боги, Ромелла!.. Боги, меня испытывают мои же дети! Неужели тебе даже не стыдно?       — Стыдно? — переспросила Ромелла. — А за что мне должно быть стыдно? Я могла согрешить, убив Рейниру, но я бы сказала, что это была добродетель. Жизнь одной за жизни тысяч.       — Это не оправдание. Ты убила свою сестру, свою родную кровь!       — Разве Рейнира была мне сестрой? — Она поднялась, опустив руки вдоль тела, и пренебрежительно полоснула: — Мы уже говорили об этом, матушка. Я даже не вспомню, когда мы в последний раз разговаривали. Зато, — с нажимом произнесла Ромелла и двинулась к матери, — я отлично помню, как жестока и высокомерна она бывает, как ни во что никого не ставит. Мне нет чего хорошего вспомнить о Рейнире — зато всякого дерьма хоть отбавляй. Я поступила правильно, отправив её к Неведомому.       Мать, в двух шагах от которой она стояла, смотрела на неё стеклянными глазами, полными разочарования и одновременно ужаса. Словно она увидела перед собой чудовище. Дракона, которых так боялась — сама ведь рассказывала — ещё с поры юности.       — Как же ты жестока… — протянула мать полушёпотом, на что Ромелла остервенело выплюнула:       — Нет, это просто ты наивна. Иногда мне кажется, что ты круглая дура. Витаешь в своих фантазиях и совершенно не понимаешь законы, по которым мы живём… Так позволь я проясню, каково положение дел. Рейнира была назначена отцом наследницей, да. Но это случилось до того, как родился Эйгон. А потом и Эймонд. У него два законнорождённых сына, и в таком случае Рейнира никак не может стать королевой. Только если не останется соперников. Чтобы удержать власть, ей придётся убить моих братьев, и ты это знаешь. Порядки жестоки…       — Но Рейнира — нет. Она не поступила бы так.       — Не поступила бы? Ты что, забыла, как много лет тому назад её бастард лишил Эймонда глаза? И никто за это его не наказал. И даже больше — Рейнира требовала сурово допросить его. Будто бы ты не знаешь, что скрывается под этими словами.       — Мы обе тогда наговорили лишнего. И сделали то, что было слишком…       — Ты не сделала ничего постыдного, если ты говоришь о себе. Я бы тоже требовала глаз бастарда, тоже растерзала бы эту высокомерную избалованную шлюху. Причини кто-то вред моей дочери, я превратила бы в пепел весь континент. Потому что я мать и на всё готова ради своего дитя. А ты что?       — Всё можно было решить мирным путём. Рейнира не хотела войны…       — Но ей пришлось бы её начать, потому что никого не волнует, чего она хочет. Вряд ли Деймон упустил бы возможность оросить земли кровью.       — Рейнира — не Деймон.       — Конечно. Только она его жена. Боги милостивые, почему же ты всегда принимаешь её сторону? Неужто я действительно права, и эта шлюха тебе дороже всего на свете?       Мать застыла, не в силах вынести таких слов. Она всегда была такой: чувственной, и от того возлагающей слишком большие надежды на тех, кто этого не заслуживал. Она нежно хранила память о годах юности, когда они с Рейнирой были подругами, и это отравляло её разум, не давало ясно видеть. И пелена эта с годами нисколько не рассеялась. Теперь Ромелла больше, чем когда-либо, уверовала в правильность своего решения.       Однако их ссоре продолжиться было не суждено — вмешался Эйгон:       — Довольно. Прекратите. Вы наговорили друг другу достаточно.       Ромелла отошла от матери, злобно выдохнув, и повернулась к царствующему брату. Он был серьёзен, даже мрачен, а взгляд горел решимостью такой, точно та была высечена из валирийской стали.       — Ромелла, — обратился Эйгон. — Хоть ты и не поставила никого в известность, я должен поблагодарить тебя за то, что ты сделала. Если бы началась война, смерть Рейниры и так стала бы единственным возможным её завершением. Это же всё упростило. И всё же, на Драконьем камне остались её сыновья, которые могут запретендовать на мою корону от её имени. С этим нужно разобраться как можно скорее. Поэтому Эймонд и ты, поскольку твоя предприимчивость может там понадобиться, вместе с войском отправитесь на Драконий камень и избавите моё правление от лишних неприятностей.       Против этого приказа не смел возразить никто.       Через пару дней войско, состоящее из ста пятидесяти человек, ведомое Эймондом и его супругой-сестрой Ромеллой, верхом на Вхагар и Снежной Буре, двинулось на Драконий камень. Всё случилось под покровом ночи, когда замок спал и не был столь бдителен. Переплывшие на лодках воины, состоящие из рыцарей и наёмников, окружили крепость, убив всех, кто её охранял, и заблокировав все ходы, дабы оставшиеся всадники не смогли добраться до своих драконов.       Утром же началась бойня.       Люди, служившие Рейнире, повалили из крепости, чтобы сразиться с Зелёными. Эймонд руководил сим процессов, заодно выжигая на Вхагар крохи флота, что имелись в запасе не слишком-то умелого ныне врага. Ромелла решила не терять времени даром — она, пешим шагом, вместе со своими людьми, двинулась в замок, пока Снежная Буря яростно кружила над его сводами.       Её наряд, даже такой простой и предназначенный не иначе, как для схватки, кричал о том, кто она есть. Платье, немногим ниже колена, из-под которого выглядывали простецкие кожаные сапоги, было насыщенно-зелёным, застёгивалось спереди и там же было расшито золотым узором, ненавязчиво напоминающим о Солнечном Огне, драконе истинного правителя Вестероса. На шее Ромелла и сегодня носила звезду Семерых, а на поясе — кинжал.       На подходе её встретил один из рыцарей Рейниры.       — Именем короля Джейкериса приказываю вам остановиться! — сказал он. Тем временем его люди уже держали мечи наготове.       Ромелла снисходительно повела бровью и с презрением окинула взглядом этого мужчину.       — С каких пор бастард дочери короля Визериса стал королём?       — Его Величество — законный наследник королевы Рейниры. Отзываясь о ним подобным образом, вы совершаете измену.       — Да? И что же ты сделаешь? Казнишь меня?       Рыцарь ничего ей не ответил. Его, верно, постигло замешательство. Ромелла меж тем продолжала:       — Перед тобой стоит сестра короля Эйгона, второго своего имени, лорда Семи Королевств, короля андалов, ройнаров и первых людей, защитника государства; дочь короля Визериса, первого своего имени, и королевы Алисенты Хайтауэр. Я — от семени Эйгона Завоевателя, от крови дракона; во мне течёт кровь Древней Валирии и кровь династии, правящей этим государством. Ты будешь поучать меня? Угрожать мне? Кто ты такой, чтобы говорить со мной подобным образом? Мальчишка-бастард, возомнивший себя королём, рождённый в блуде и грехе, не больше, чем самозванец, и это факт. Если он вознамерился подвергать сомнению правление истинного короля, я позабочусь о том, чтобы такое стремление у него отпало. Сейчас же вели своим людям убраться с моего пути.       — Боюсь, это невозможно, принцесса. Я верен королю Джейкерису и буду защищать его, даже если потребуется пролить кровь.       Ромелла хохотнула.       — Думаешь, я боюсь крови? За моей спиной стоит куда больше людей.       — Вы можете убить нас. Но внутрь вам не войти.       И вдруг двери, ведущие в замок, с тяжёлым скрежетом отворились.       — Ты в этом так уверен?       Лицо рыцаря стало белым, как снег, которого Ромелла никогда не видела. Она обернулась к своим людям и скомандовала:       — Убейте их.       И множество мечей сплелись в схватке. Воздух сотрясал лязг и металлический скрип, вскрики, стоны, удары тел о каменную тропу. Вскоре с этим было покончено, и песня битвы стихла.       Ромелла прошла среди трупов, не бросив на них и тени своего величественного взгляда, и оказалась внутри дворца, где её встретила кучка людей во главе одного зрелого септона. Он приветствовал её поклоном:       — Принцесса.       — Это вы впустили нас?       — Как повелел о том лорд Ларис.       Ромелла ухмыльнулась.       — Он уже вознаградил вас за службу?       — Он всегда вас вознаграждает.       — Значит, ждите большей награды. Только для начала скажите мне, где дети Рейниры?       — Все они укрылись в её покоях. Благодаря тому, что ваши люди обступили крепость, бежать им некуда, и они надеются отразить осаду.       — Как славно! Ведите нас.       Септон провёл их по петляющим полутёмным коридорам, крученным и обычным лестницам, и наконец они достигли увиденной цели. Стража, окружившая покои, в которых укрылись дети Рейниры и Деймона, вмиг всполошилась, завидев Ромеллу. Обнажили мечи, выставив их в готовности к сражению, но случиться ему было не суждено — часть стражи тут же перерезала глотки другой. Верные люди Зелёных были повсюду. Ромелла вздёрнула подбородок и гордо двинулась к покоям.       Ей отворили двери. Джейс и Люк тут же подскочили, ожидая увидеть… Кого-то, но явно не её. Когда же Ромелла вошла, их лица исказило нечто, напоминающее не столько страх, сколько замешательство.       Ромелла огляделась: Джейс, Люк, Джоффри, Эйгон, Визерис, а также Бейла и Рейна — в сборе были все. Что ж, теперь-то можно было не церемониться. Её люди вошли следом, и Ромелла скомандовала:       — Уведите Бейлу и Рейну и заприте в самых высоких покоях замка. Приставьте к ним четырёх человек и храните, как зеницу ока. — Она помнила, что прежде всего они были внучками Корлиса Велариона, так что не собиралась причинять им серьёзного вреда. — Если хоть один волос упадёт с их голов, своих вы лишитесь.       Когда дочек Деймона увели прочь, Ромелла отдала ещё один приказ:       — Сообщите принцу Эймонду, что отпрыски Рейниры у нас. Пусть поспешит прийти. Уверена, он оценит то, что я для него приготовила. — Ухмылка тронула её губы совсем непроизвольно. Скрыть ликующего предвкушения она не могла. — Пусть сюда войдут шестеро человек! — Когда те вошли, последовало новое распоряжение: — Заприте дверь. Ты — иди к Джейкерису, ты — к Джоффри, ты — к Эйгону, а ты — к Визерису. Держите их и тщательно за ними следите. Вы двое, — Ромелла повернулась к оставшимся, — возьмите Люцериса Уотерса.       Бастард засуетился. Вид приблизившихся к нему наемников испугал его, он рванул с места, но не успел сделать и двух шагов — крепкие мужчины прочно и крепко схватили его под руки, заставив замереть на месте. Ромелла подошла к этому гнусному мальчишке и с отвращением сморщила брови.       — Ты помнишь, что ты сделал?       Он смотрел на неё с испугом. Джейс так и порывался вырваться, прийти на помощь своему братцу, но — какая жалость! — его держали ничуть не хуже, пусть даже и один человек. Люк по-прежнему ничего не говорил, а только таращился на Ромеллу, как будто за ним пришёл сам Неведомый. Впрочем, так оно и было.       — Много лет тому назад, в Дрифтмарке… Ты лишил моего брата и мужа глаза. Бессовестно отнял его и позднее ни на миг не пожалел. А долг так и остался не уплачен. Ты думал, что сможешь бежать от судьбы вечно?       Теперь до него дошло. Глаза округлились пуще прежнего, нижняя губа задрожала, и он произнёс:       — Мне… Мне жаль.       — Врёшь, — отрезала она и ухмыльнулась: — Говоришь так, потому что боишься… И правильно делаешь. Я пришла сюда, чтобы вернуть долг. И сделать Эймонду подарок, который он сможет позже преподнести и нашей матушке.       Ромелла обнажила кинжал, и тут же Джейс с отчаянной яростью выпалил:       — НЕТ!       Она глубоко вдохнула, силясь не раздражаться, и повернулась к нему, возмущённо, однако, выгнув бровь.       — Ты этого не сделаешь!       — Не сделаю? — патетично воскликнула Ромелла, двинувшись к нему. — И кто же меня остановит — ты? Король Джекейрис… — склонившись к племяннику, протянула она с издёвкой, а потом выплюнула с ненавистью: — Бастард Харвина Стронга! Порочное отродье своей шлюховатой матери. И ты, и он!       Джейс смотрел на неё выпученными от бессильного гнева глазами, и Ромелла лишь снисходительно фыркнула, а потом обратилась к наёмнику:       — Возьми его рукой за горло. Это поумерит его пыл.       Она вернулась к Люку, и его перехватили так, чтобы он не слишком брыкался. Руки зажали, ноги придавили своими. Бастарда затрясло, он, верно, страшно боялся. Ромелла схватила его за подбородок, подставив к лицу кинжал, и он попросту начал умолять:       — Прошу! Прошу, не надо! Тётушка! Смилуйся! Ромелла!       — Если ты не закроешь свой рот, я тебе ещё и язык отрежу. — С этими словами она схватила его за челюстью, крепко сдавив рукой, и поднесла кинжал к глазу…       Плоть чавкала, кровь бурлила горячим потоком, простор опочивальни раздирал истошный крик, и лица всех присутствующих были полны ужаса, ибо жестокость Ромеллы не знала границ — теперь все были тому свидетелями. Но глаз она извлекла, белый и упругий. Изувеченный Люк лишился сознания, наёмники перетащили его на кровать. Больше никто не произносил ни слова, оказавшись в клетке с чудовищем.       Но Ромелла не считала себя чудовищем. Она — несущая возмездие, а что есть возмездие, как не проявление справедливости? Если Боги не вершат его, это вправе сделать она.       Эймонд прибыл скоро и сходу задал свой вопрос:       — Мне сказали, ты меня ждала. Что произошло?       Ромелла безмолвно приблизилась к нему и протянула ладонь, на которой лежал глаз. Увиденное повергло Эймонда в изумление.       — Что ты сделала?       — Вернула долг. Он твой. Ты можешь отдать его матушке, если пожелаешь. Хотя я сомневаюсь, что она оценит…       Эймонд поцеловал её. Глубоко, страстно, проникновенно. И плевать, что руки Ромеллы были в чужой крови. Плевать, что сейчас разгар бойни, и они окружены бесчисленным множеством людей. Ничто не имело значения в сравнении с тем, какой дар она преподнесла ему в этот день.       Сегодня Ромелла, в общем-то, преподнесла много даров. Прежде всего — спасла государство от войны, а семью от погибели.       Король Эйгон не дал своим брату и сестре конкретных указаний насчёт того, как им следует распорядиться судьбой сыновей Рейниры, и те поступили так, как в долгосрочной перспективе было разумнее всего — предали их мечу. Таким образом, соперников, что могли заявить о своих притязаниях, у короля более не осталось.       Бейла и Рейна Веларион вернулись в Дрифтмарк, где их судьбу вершили Рейнис Таргариен и Корлис Веларион. Для Лорда Приливов смерть Рейниры и Деймона и жестокое убийство их детей не прошло пустым звуком — за Чёрную принцессу он вознамерился отомстить. И тем не менее, грозящая война так и не началась: корона, окруженная мудрыми советниками, сумела ловко обогнуть этот конфликт.       Принцесса Ромелла, прозванная Отравительницей за свою причастность к смерти Рейниры и Деймона, которая ныне мало у кого вызывала сомнения, или же Кровавой за то, как жестоко распорядилась жизнями их детей, ныне заседала в Королевском Совете, равно как и её муж, принц Эймонд, и её мать, королева Алисента; и влияние Ромеллы на политику Семи Королевств было незыблемым.       Так, годами спустя, когда принц Джейхейрис и принцесса Джейхейра подросли и достигли подходящего возраста, встал вопрос о браках, которые могли быть выгодны наследникам и короне. Королева Алисента считала, что близнецов следует обручить друг с другом; другие же предлагали в мужья и жёны детям короля представителей различных благородных домов; но лучшее решение, бесспорно, нашла принцесса Ромелла.       Принца Джейхейриса она предложила отдать за свою дочь, Алисенту Таргариен, и очень скоро смогла убедить короля Эйгона в целесообразности такого союза — ведь в таком случае принцесса Джейхейра могла стать женой Кайлу Мартеллу. Это был мудрый шаг: таким образом, Дорн наконец присоединился бы к короне. Совет одобрил такие решения, и вскоре, после весьма скоротечных и гладких переговоров, принцесса Джейхейра стала женой Кайлу Мартеллу, а принц Джейхейрис должен был через несколько лет жениться на своей племяннице Алисенте. Это были удачные и благоприятные союзы для всех, но в особенности — для Ромеллы Таргариен, которая не только однажды станет матерью королевы, но и уже стала той, чья исключительная находчивость и распорядительность присоединили Седьмое королевство.