lacy, oh, lacy

Yeah, I despise my rotten mind, and how much it worships you.

елена ненавидит в лиссе всё — от белоснежной, покрытой веснушками кожи, до синих глаз, такого цвета, что кажется — смотришь в глубину моря, окружающего черновод. однажды часовщица вглядывалась в них так долго, что наконец поняла, почему огнёв так любил сидеть на пристани у собственного замка и смотреть в самую синеву воды. ненавидит она и улыбку белой королевы. когда та улыбалась искренне, казалось, что весь мир вокруг начинает светиться, да и сама её величество, и без того одетая во всё белое, казалась ещё более светлой. о таких улыбках писали книги, сочиняли сонаты, из-за таких улыбок начинали войны. и погибнуть из-за неё было бы не так жалко. не то, чтобы елена часто видела улыбку на губах лиссы. это случилось лишь один раз, издалека, и королева будто бы не понимала, что за ней наблюдает кто-то посторонний. елена помнит, что как только взгляд сапфировых глаз внезапно упал неё, эта улыбка в секунду исчезла с лица с такими мягкими чертами лица, уступая месту безразличию. холод в этих глазах, казалось, делал их только темнее, ещё больше делая похожими на пучину моря. она ненавидит её голос, её походку, её смех, который ей так же удалось услышать лишь раз. с мортиновой повелительница фей всегда говорила с такой резкостью, что в нём слышались металлические нотки. надо сказать, холоднее её голос звучал только в сторону нортона. но иногда до ушей директрисы Светлых часов во время торжеств доносился этот звонкий голосок, и ощущался он как звон колокольчиков. и все феи такие приторно-сладкие с другими людьми? а ведь белка даже настоящей феей не была… елена скорее предаст астрагора, чтобы умереть самой мучительной смертью, чем признается кому-либо, кроме самой себя, что она на самом деле с предыханием смотрит на лиссу. практически боготворит её. тяжело не подтаться этим природным чарам белой королевы, когда знаешь, как звучит её настоящий смех, как выглядит её настоящая улыбка, и при этом знать, что тебе они вряд ли когда-то будут адресованы. часовщица противна самой себе, но она не может отрицать то, насколько красива белая королева, и насколько она очаровательна, даже когда разговаривает сквозь зубы, глядя на саму елену с презрением. когда чародольские стилисты позволяют её величеству выйти в чём-то более откровенном, чем обычно, мортинова знает, что откровенно пялится на неё весь вечер, и когда ловит себя саму на этом, строит гримасу отвращения: ей действительно мерзко — но от самой себя, а не из-за прекрасного декольте феи. веснушки лиссы никогда не казались каким-то «дефектом» кожи даже для госпожи мортиновой, и та с упоением каждый раз рассматривает каждый сантиметр кожи, который видно под одеждой повелительницы фей. и каждый раз одёргивает себя, когда понимает, что мечтает дотронуться до каждой из них губами. она хочет дотрагиваться до неё — губами, пальцами, чувствовать прикосновения кожи к коже, испортить эту идеальную укладку медных волос, и чувствовать на себе возбуждённый взгляд синих глаз. она задаётся вопросом, пытался ли когда-то огнёв пересчитать все веснушки на её теле. и думает, что кожа повелительницы фей покрыта созвездиями ночного неба чародола. по-другому и быть не может. елена не признаётся даже себе, что ненавидит всех, кто так же восхищённо смотрит на белую королеву, но позволяет себе не скрывать это. она ненавидит всех, кто так же пробегают глазами по изгибам её тела, кто смеет бросить хоть один взгляд в сторону лиссы. она ненавидит, когда нортон позволяет своим собственным барьерам упасть и взглянуть на бывшую, думая, что никто всё равно не смотрит на него. на бывшую, вот именно, думает она, но грудную клетку будто сдавливают изнутри, и внутри растекается что-то густое, тягучее, проникая в каждую артерию, разносящееся по всему телу. в такие моменты ей хочется вызвать часовую стрелу и прочертить огненный крест, лишь бы никогда не видеть этот взгляд, направленный на её величество. елена просто напросто ненавидит лиссу и всё, что с ней связано.