Molto Vivace

По впалой щеке стекает порция пота. Сегодня в кабинете по-особенному душно. Маленький вентилятор, стоящий в углу комнаты, изо всех сил разгоняет тёплый воздух по углам. Бесполезный кусок дешёвого пластика. Хотя что можно от него ожидать? Помещение без нормальной системы вентиляции освежить крайне непросто. Тратиться же на кондиционеры не в их приоритете. Два внимательных глаза читают едва пропечатанные буквы на помятом листке. На хороший принтер денег тоже не хватает. У них помимо этого много других трат. «1. Glock 26 — 10 шт.» С первой же строчки голова начинает высчитывать сумму денег, которая потребуется для пополнения арсенала. Вроде сначала думаешь, что твоя организация не такая уж большая в сравнении со многими другими, заполонившими этот преступный город. А потом видишь очередной список закупок оружия, который тебе нужно одобрить. Кругом одни траты, одни убытки. Если бы ещё подчинённые качественно и чисто выполняли свою работу, жить стало бы проще. Но такое возможно лишь в мечтах. Хёнджун же живёт в реальности. Серой и грязной реальности. Она окружает его даже здесь, в кабинете, под видом бетонных стен. «2. IMI Micro Uzi — 5 шт. 3. Mossberg 500 — 3 шт. 4. AR-15 — 3 шт.» В любом случае, это количество и рядом не стоит с их самой большой закупкой в сентябре 2004 года. Время тогда было крайне тяжёлое. Приходилось воевать сразу с несколькими бандами, буквально выгрызая себе шанс на существование. И всё из-за оплошности одного придурка, возомнившего себя строгой рукой правосудия. Глупо нарвался — глупо сдох. Получил пулю в лоб, так и не успев совершить акт мести. Всё, что он смог сделать — это подвергнуть своих опасности, подвергнуть их истреблению. Если бы тот парень (чьего имени Хёнджун, честно говоря, уже не припоминает) не был убит вражеской бандой, то его определённо бы ждала смерть в стенах родного гнезда. С тех пор Хёнджун не прощает чужие оплошности. Ни одной. Сделал ошибку — получай наказание. Теперь это его кредо, его позиция, его главное озарение. Почти что слово божье. «Патроны 9X19 Parabellum — 80 пачек. Патроны 5,56X45 NATO — 30 пачек. Патроны 12X70 — 30 пачек.» Сейчас даже такие смехотворные затраты сильно бьют по карману. На прошлой неделе Хёнджуну пришлось отстегнуть из бюджета организации приличную сумму на то, чтобы замять убийство гражданского. Ошибочное. Совершённое по слепой глупости. Нервно постучав по листку концом шариковой ручки, Хёнджун прислушивается к мелодии, шипением выходящей из старого магнитофона. Одна и та же кассета проигрывается снова и снова, по кругу, уже пятый час подряд. Кассета с девятой симфонией Людвига ван Бетховена — последней перед его смертью от цирроза печени. Она — единственное, что Хёнджуна может хоть как-то успокоить, единственное, что может заставить его голову трезво мыслить. Конечные ноты первой части замолкают, отдавая комнату в распоряжение приглушённым звукам пластмассовых лопастей, вертящих на себе кислород. Челюсть Хёнджуна крепко сжимается. До тех пор, пока не включается вторая часть. Любимая хёнджуновым пустующим сердцем «Molto vivace». Наконец он может нормально расслабиться. Слышится четыре стука в деревянную дверь, чья лаковая корочка успела облупиться и знатно облинять. Первые два удара выходят громкими, отдающими вибрацией в бетонные стены. Распятый Иисус, висящий слева от входа, склоняется чуть вбок. Криво вбитый гвоздь с трудом выдерживает на себе деревянный чёрный крест. Кажется, что ещё один такой стук, и он точно падёт прямо на пыльный пол. Кощунство. Однако, несмотря на опасения Хёнджуна, последующие удары уже кажутся не такими уверенными и громогласными. Напротив, они резко теряют силу и становятся еле слышимыми. Хёнджун прекрасно догадывается, кто к нему пожаловал в столь поздний час. — Входи, — спокойно произносят приоткрытые губы. На листке прямо над непропечатанной полоской за мгновенье появляется размашистая подпись. Скрип петель сопровождается неторопливым открытием двери. Из тёмной щели вываливаются поток тёплых воздушных масс и Джуён, лохматый и суетной. Глаза его беспорядочно бегают по углам комнаты наверняка пытаясь разглядеть какой-то подвох. Он настороженно движется в глубь кабинета. Боится. Ожидаемо. — Привет, Хёнджун, — голос его на удивление звучит ровно. По крайней мере, старается. — Здравствуй, — мгновенно поднявшись с мягкого стула, Хёнджун скрещивает тонкие руки на груди. Не отрывая своего взгляда с чужого хмурого лица, он обходит большой стол из тёмного дерева и прикладывается позвонками к его краю. Ожидает дальнейшего. — Я знаю, зачем ты меня позвал, — Джуён приподнимает руки в примирительном жесте. — Я облажался, серьёзно облажался, понимаю. Но, клянусь, Хёнджун, тот парень выглядел точь-в-точь как моя цель. Они, блять, как братья-близнецы! — худые конечности начинают трястись. Лицо у Джуёна красное и напитанное обильным потом. Тёмная клетчатая рубашка на нём взмокла в области подмышек. Всё тело заметно дрожит, как при лихорадке. Наверное, поднялась температура на фоне сильного стресса. Хёнджуну почти что его жаль. — Тот чувак ещё и вышел из нужного здания. Всё тогда пошло против меня, чёрт возьми! Слушай, я сделаю всё что угодно, чтобы загладить свою вину. Ты только скажи, и я… — рот Джуёна затыкает костлявый палец. Хёнджун дотрагивается до мягкой розовой кожи, чуть не задевая металлическое кольцо, рассекающее чужую губу прямо посередине. — Я всё уладил, не беспокойся об этом, — пристальный взгляд стреляет в сторону недоумевающих глаз. Уголки тонкогубого рта слегка приподнимаются. Ему необходимо упокоить переживания Джуёна, похоронить их, закопать так глубоко, чтобы даже воспоминания о них стёрлись из чужого сознания. Только так Джуён сможет расслабиться, только так позволит себе оголить своё доверие и отдаться в руки Хёнджуну без лишних размышлений. — Правда? — чужие густые брови удивлённо приподнимаются, а глазные яблоки расширяются до непривычных размеров. Сплюснутые губы с трудом выпускают из себя гласные звуки. — Правда. Я тебя позвал не для того, чтобы отчитывать, — блеснув улыбкой желтоватых зубов, Хёнджун плавно сближается с телом Джуёна, следом мягко обводя руками его талию. Первоначально он ощущает пальцами напряжение в чужих мышцах, но, когда его губы касаются поцелуем губ Джуёна, оно плавно вытекает, оставляя в ладонях Хёнджуна расслабленное туловище. Теперь он может управлять им, как только захочет. Может трогать его, где только вздумается, может прогибать под себя, может доминировать над ним. Хёнджун в каждый момент их с Джуёном близости ощущает вкус власти как никогда ярче. Никто другой под ним так не плавится. Такое доверие ему крайне льстит. Это очень мило. И невероятно глупо. Прижавшись пахом к ширинке чужих грязноватых джинсов, Хёнджун просовывает свои конечности под клетчатую рубашку, касается ими пота, стекающего по худой спине. Жар человеческого организма возбуждает, воскрешая в Хёнджуне всё то потаённое, что обычно скрывается в глубинах его естества. Напористо просунув свой язык в ротовую полость Джуёна, он крепко сжимает чужое тело в своих руках и резко разворачивает, прикладывая его к краю рабочего стола. Тот сотрясается, роняя на свою поверхность настольную лампу, чей пластиковый плафон уже успел слегка поплавиться от нагревания энергосберегающей лампочки. Большой и указательный пальцы хватаются за квадратную челюсть Джуёна, резким движением приподнимают длинноволосую голову к потолку. Опустив взгляд на чужую крепкую шею, Хёнджун сглатывает накопившуюся слюну и касается губами смуглой кожи, наполняя свой рот её солоноватым вкусом. Грудная клетка Джуёна с тяжестью приподнимаются. Дышит он медленно и прерывисто, невольно вызывая властную ухмылку на лице Хёнджуна. Попался. Отпрянув, он немигающим взглядом рассматривает лицо Джуёна — его приоткрытый рот, его расширяющиеся от вдохов ноздри, его тёмные глаза, наполненные желанием и греховной похотью. В сознание заползает забавная навязчивая идея — вынудить Джуёна молиться перед склонившимся вбок распятым Господом. Будучи голым и оттраханным. Но это, возможно, как-нибудь потом. Сегодня Хёнджун развлечётся слегка иначе. Его ладонь сжимает вставший член через плотный деним, заставляя Джуёна удовольственно проскулить. Кажись, он в предвкушении чего-то большего. Скоро это желание будет исполнено. Хёнджун завороженно целует его, готовясь удовлетворить свою сильную потребность. Потребность, которая не покидала его нутро весь сегодняшний день, всю последнюю неделю, заставляя страдать от вынужденного воздержания. Горячий язык Хёнджуна нетерпеливо проходится по стенкам слюнявого рта, по мягкому нёбу, наконец выбираясь на поверхность губ Джуёна. Слизав влагу с бархатной кожи, он забирается кончиком языка внутрь металлического кольца. Вкусовые рецепторы наполняет сладостный вкус хирургической стали, однако этого мало. Хёнджун жаждет сполна прочувствовать металл всей своей ротовой полостью. Передние зубы крепко смыкаются вокруг пирсинга и, не ощутив никакого сопротивления, вырывают его вместе с куском губы. Кровь брызжет Хёнджуну на лицо, на длинную шею и на изношенную футболку с уже потёртым лицом Джона Леннона. Из Джуёна вырываются крики — громкие, истошные, почти что нечеловеческие. Хёнджун прежде от него такого не слышал. Они почему-то не раздражают, как, например, крики пленных, которых он обычно медленно и хладнокровно пытает. Нет, совсем наоборот. Крики Джуёна отзываются еле уловимым теплом внутри грудной клетки, чем-то уютным и домашним. Родным. Хёнджун мог бы даже назвать это чувство любовью. Если бы знал, что значит «любить». Тело Джуёна падает коленями на нагретый пол, заливает его и всего себя обильным потоком крови. Из покрасневших карих глаз стекают слёзы. Прямо внутрь дыры, разделяющей две половины оставшейся нижней губы. На лице, которое совсем недавно искривлялось от неприкрытого вожделения, теперь застыла гримаса невыносимой боли. Как же он красив… У Хёнджуна перехватывает дыхание от этого вида. Его рот сплёвывает стальное украшение вместе со слюной и чужой кровью. Слизав её остатки со своего подбородка, Хёнджун присаживается рядом с Джуёном, который не отрываясь смотрит на свои трясущиеся руки и измученно воет. Хёнджун еле сдерживается от того, чтобы коснуться чужих заплаканных скул поцелуями. Вместо этого кладя в свою ладонь чужую левую руку, он оставляет на коже окровавленный отпечаток своих губ и ласково оглаживает ей собственную щёку. — Джуён, послушай, — спокойный голос тут же привлекает внимание. Два глаза испуганно приподнимаются. — Если эти прекрасные руки ещё раз застрелят по ошибке кого-то не того, мне придётся их отрубить. Надеюсь, мы поняли друг друга? Немо всхлипнув, Джуён глядит на Хёнджуна ужасом, всплывшим на его физиономии. Отвернув длинноволосую голову, он выдёргивает из чужих прикосновений свою конечность и подставляет её под нескончаемое кровотечение. Вместе с кровью будто литрами вытекает и слюна. Жалкое зрелище. Хёнджун смотрел бы на это вечно, но дела не ждут. — Ты свободен, — произнеся холодным тоном, он встаёт с пола и безэмоционально наблюдает за тем, как Джуён с трудом поднимается на ноги и, придерживая ладонь под изувеченным ртом, сгорбленно удаляется. Дверь громко хлопает, заставляя стены снова завибрировать. Чёрный крест, на этот раз не выдержав, падает на пол, прямо в одну из луж, оставленных после себя Джуёном. Распятый Иисус искупался в крови грешника. Раскрасив подошву ботинок в красный, Хёнджун ступает к своему столу. Тяжело приземлившись на мягкий стул, он плавно выдыхает. Изо рта вырывается тихий смешок, почти что полушёпотный. Наказывать любимых не менее приятно, чем доводить их до оргазма. Прожав подушечками пальцев номер, который знает уже наизусть, на стареньком стационарном телефоне, он устало тянется к бледно-голубой трубке, из которой тут же рождается знакомый голос: — Что? — Чонсу звучит раздражённо. Наверняка Хёнджун отвлёк его от важной работы, но ему на это совершенно наплевать. Ничто не может быть важнее просьб главы организации. — И тебе привет, — почувствовав сухость в горле, он прокашливается. — Слушай, тут такое дело. Сейчас к тебе прибежит Джуён, заштопай его, пожалуйста. По ту сторону слышится громкий вздох. Хёнджун практически видит перед собой закатывание чужих глаз. Эту въевшуюся привычку у Чонсу просто так не отобрать. Только если сразу вместе с глазными яблоками. — Что с ним? Раны серьёзные? — Да так, поиграл с ним немного. Сам всё увидишь, — расслабленно облокотившись на кожаную спинку стула, Хёнджун до упора растягивает пластиковый провод. — Как закончишь, прибери тут за ним. И принеси мне воды. А то духота стоит невозможная. — Я тебе что, секретарша? — язвит Чонсу. Глаза падают на потолок — такой же серый, безжизненный, как и окружающие его стены. Серый и безжизненный, как сам Хёнджун. Он замечает широкую трещину, растянутую на половину комнаты, и позволяет тревожным мыслям заползти внутрь его черепной коробки. Всё вокруг него разрушается, плесневеет, гниёт, переваривает само себя. А то, что остаётся нетронутым, Хёнджун переваривает самостоятельно. Естественный и необратимый процесс его жизни, с которым стоит наконец свыкнуться. Которым стоит начать наслаждаться. Или он уже начал? — Даю тебе полтора часа на всё. Если не выполнишь мою просьбу, без внимания я это не оставлю. Сам знаешь, что злить меня не стоит. — По-о-онял, босс. Будет сделано, только не горячитесь, — Хёнджун отчётливо слышит насмешку в чужом голосе, однако успешно это игнорирует. Чонсу — единственный, чей скверный характер он готов терпеть. Это лишь небольшая плата за возможность использования чужого таланта в целях организации. Никто больше не способен с такой скоростью и эффективностью ставить людей на ноги. Даже в тяжёлых случаях. Даже с дефицитом лекарств в аптечке. Прямо-таки целитель воплоти. — Не заставляй долго ждать. До встречи, — не услышав чужого ответа, Хёнджун вешает трубку. Кассета тут же затихает на несколько длительных секунд, а после снова, захрипев, включается. Следует третья часть симфонии — «Adagio molto e cantabile». Хёнджун всё прослушал, чёрт возьми! Из губ выходит досадное шипение. Сузив веки, он раздражённо хватается за кучку листков с плохо пропечатанными буквами. Верхние края их теперь пятнятся красными каплями. Маленькими и большими. Они цветут на бумаге, как посев прыщей на подростковой коже. Ещё и документы запачкал! Что ж, этому миру необходимо равновесие. После наслаждения обязательно должно следовать страдание. Естественный и необратимый процесс.