Ради Бога не читайте этот кринж.

Ветер обволакивал моё лицо, словно нежные руки заботливой матери, принося волнение впреремешку с теплом. Впервые мы поехали в Даллас по случаю похорон тёти Софи по линии отца. Это было начало осени, родители были каким-то хмурыми, как небо за окном папиного старого пикапа. Я попыталась высунуть голову из окна машины, но мама остановила меня сказав, что это опасно,а папа добавил: "Твою голову может оторвать какой-нибудь знак по дороге." Я моментально перестала так делать. От скуки я наблюдала за тем, как облака, некогда бывшие образы из моего юного воображения, собирались в уродливые, серые сгустки туч и плыли со скоростью черепахи куда-то за высокие деревья. Поездка, казалось, длилась вечность. Нам пришлось выехать за день до церемонии, чтобы успеть, ведь путь занимал просто гигантские 18 часов, и одна мысль об этом была ужасна. В дороге почти никто не разговаривал. Папа не рассказывал нам дедовские анекдоты, а молча следил за дорогой, потирая руль. Мама читала какой-то очередной детектив с маньяками, параллельно подсказывая маршрут по навигатору. Она изредка вслух жаловалась на убийц, за то, что они неумело "заметали следы", и вздрагивала или зажмуривала глаза от сильно жутких сцен. Мы с моей старшей сестрой Седи были на задних седениях и пытались играть в карты. Ну она меня учила. Машину иногда потряхивало, и все карты оказывались на полу. Когда нам было скучно играть, она делала из пальцев "человечка" и "прыгала" по деревьям за окном. Мне было всего восемь лет, а Седи одиннадцать. В тот день она много плакала, и я впервые увидела как заплакал отец. Это была его маленькая семья. Единственное, что держало его на плаву. Я крепко держала его за руки, но не плакала. Сама не знаю почему. В моём горле словно скатался комок хлеба, который я никак не могла проглотить. Я не понимала тогда, что происходит, но я впервые почувствовала, что значит потерять близкого человека. Он сказал мне одну фразу с очень серьёзным и заплаканным лицом: — Эри милая, никогда не причиняй людям боль, потом может не хватить времени извиниться. Я, конечно, не понимала, что это значит, но его слова навсегда засели в моей памяти. Через пару дней мы уехали обратно в Кливленд. Так и прошла моя первая поездка в Техас. После похорон прошло не много месяцев, но мне казалось, что стало всё только хуже. Я всё чаще начала замечать, что Седи поздно возвращалась домой и запиралась в своей комнате. На неё это было не похоже, и меня это тревожило. Я в силу своей неопытности и не знании, что делать в моменты, когда людям плохо, просто сидела у неё под дверью часами и пыталась её разговорить. Иногда, не получая ответа, я просто сувала ей маленькие записки в щель под дверью. Папа на рассвете уезжал на работу, а под вечер возвращался и закрывался в гараже совсем не ужиная. Несколько месяцев длились, словно целый год, и было одиноко. Не могу сказать, что эта трагедия не задела маму, но она держалась лучше всех. Я удивлялась, как можно успевать все дела и переживать потерю одновременно. Она была невероятно сильной духом, и я ей гордилась. Мама больше переживала из-за того, что на девятом году жизни я до сих пор не пошла в школу. — Уорен, я говорила тебе ещё в августе подать документы в школу. — Мама прикрикнула на отца, который набирал себе всякой еды до ужина, полагаю, чтобы вновь запереться в гараже до поздней ночи. — Завтра у меня будет выходной — съезжу. Оставь их в прихожей. — Не обращая никакого внимания на маму и на меня, он прошёл мимо. Даже не став спорить о том, что я итак умная девочка, и обучение на дому выходит в разы экономнее. С семи лет меня обучала Седи, рассказывая всё, что знает сама. Ей самой это нравилось, но ей не нравилось, что я иногда отвлекалась. Я занималась по её старым учебникам, и даже тем, что мне не по возрасту. Седи сказала, пригодится. Мы не были бедные, скорее средний класс, но папа постоянно искал выгоду в том, на чём можно сэкономить. Он утверждал, что денег много не бывает, и когда-нибудь его паранойя обязательно окупится. Взгляд у него был уставшим. Он никогда не выполнял дела в срок, тем более если это было такой мелочью, как отдать документы. И всегда говорил: Если дело не горит, побереги огнетушитель. Спустя неделю меня приняли в начальную школу Уильсона. На утро меня уже ждал красивый жёлтый автобус, полный таких же восмилеток как и я. Мама крепко обняла меня и сказала подружиться с кем-нибудь. — В этом мире очень тяжело без друзей, крошка. — Так она сказала. И я подружилась. Моей первой в жизни подругой, не считая Седи, стала Ванесса. Ужасно красивая девочка с длинными кудрявыми волосами. Она была очень общительным ребёнком и первая подсела ко мне в автобусе. Когда мы подъезжали, я задала вопрос, который мучал меня всю поездку. — Почему у тебя глаза разного цвета? — я немного смутилась, ведь впервые такое видела, это взрывало мой мозг. — Это называется гетерохромия. Она у меня с рождения. — она никогда не стеснялась этого и была довольно открыта в своём ответе. Тот день был лучшим за последнее время. После первого дня в школе меня забирал отец. Я хотела рассказать ему обо всём и о Ванессе. На удивление, он был радостнее, чем обычно и даже побрился. Я была счастлива видеть его таким. Спустя время я перешла в среднюю, а затем и старшую школу. Ванесса была рядом со мной, когда Седи сообщила мне о смерти мамы, и я провалилась в тяжёлую депрессию на четыре мучительных месяца. Она всегда поддерживала меня или помогала там, где я не справлялась. Со средней школы я стала своего рода тихоней, поэтому иногда мне было сложно влиться в новый коллектив, когда это было необходимо. Рядом с ней мне всегда было комфортно, я чувствала себя нужной, я могла доверить ей всё, абсолютно всё. До одного момента. Это случилось где-то за месяц до выпускного, все активно готовились к мероприятию и в школе царица атмосфера чего-то лёгкого и приятного. Я захотела встретиться с Ванессой, чтобы открыться ей и рассказать о своих чувствах. Я была юной и не знала какой ожидать реакции, но мне точно не хотелось услышать, то, что она выпалила перед половиной школы. — Что прости? — она посмотрела на меня как на дикарку. Этот её взгляд я видела только единожды — когда Мистер Кетчер завалил её специально, только потому, что его смущал её вызывающий вид. Мне стало дико страшно, но я повторила. — Ты давно мне нравишься, Ванесса, как девушка… — тот час я начала сожалеть о своих словах. — Боже, нет. Ты, видно, шутишь. — она показушно размахивала руками, потирала переносицу и закатывала глаза, чтак будто я испортила её жизнь. — Ты мне отвратительна, ясно? Такие как ты должны гореть в аду, чёртова лесбуха. Это услышали все, кто находился в ближайших 30 футах от нас. Мне захотелось провалиться и я в слезах выбежала из здания школы.