***
[Halsey — I'm not a woman, I'm a God]
Грация, Марисса, Лилит. У неё было множество имён, тысячи лиц и столько же тел. В этом столетии же все знали её — как Хван Йеджи. Королеву Сеульских вампиров, что одним только звуком своего имени ставила на колени, а взглядом рубиновых глаз — испелеляла. Новички в первый год едва ли выбирались из убежищ, пока не становились хоть немного крепче, те, что жили с ней дольше — всегда старались держаться поближе. Своих — она любила и берегла. Черепами чужаков — украшала пики высокого забора вокруг своего особняка. Тех, кого приводили к ней, как десерт, — ласкала и утешала, даря сладкие песни перед последним вдохом. И только тех, кто приползал к ней с мольбой о превращении — она презирала. Слабые, недостойные, решившие, что жизнь вампиров в разы лучше и выбравшие лёгкий путь избавления от мирских проблем. Такие не годились даже на ужин, ей хотелось лишь сворачивать шеи и бросать на съедение ручным варанам подобных. Но иногда игралась. Превращала, наблюдала. Потому, что нет избавления от мирского в шкуре вампира. Потому, что новые проблемы, приходящие с красными глазами и фарфоровой кожей, куда страшнее тех, о которых боятся люди, приползая на ступени её дома. Она щадила немногих. Ещё меньшим помогала действительно. И только с ним она не смогла поступить жестоко. Потому, что при виде тёмно-ореховых глаз, в мёртвом сердце, впервые что-то болезненно кольнуло, как при лютом голоде. К ней никогда не приходили за обращением те, кому сама Смерть уже шила саван. — Королева, позвольте… Но Йеджи вскидывает тонкую руку, звеня серебром браслетов, веля пажу замолкнуть. Она склоняет медленно голову, изучающим взглядом тёмно-рубиновых глаз пробегаясь по спадающим на лицо каштановым волнам, по впалым бледным щекам и тёмным кругам под глазами. Зелёными с вкраплением карего, в самом деле похожие на зреющие орехи своим цветом. На поредевшие ресницы, которые наверняка были длинными и красивыми ещё совсем недавно. Взгляд её жадно впивается в открытую шею с резкими линиями ключиц под широким воротом свитера. В изящные пальцы, которым бы лучше смотреться на клавишах давно позабытого в бальной зале фортепиано, а не на острых коленях, одно из которых человек пред ней преклонил. На изгибах её тела. — Почему ты не желаешь просто умереть? — тихо произносит она, склоняясь чуть ближе и опираясь локтями о колени, скрытые багровым бархатом платья. — Отмучаться. Болезнь ведь разъедает тебя с каждым днём. — Потому, что у меня есть ученики, — отбивается вновь от чёрных стен такой же бархатный голос. — Я не могу бросить их. Они дети, Королева. — Разве мало учителей в округе? Сколько видео сейчас есть в этих социальных сетях. Мир так давно ушёл от необходимости в людской помощи… — Я привязан к ним. Как и они ко мне. — Ты всего лишь учитель фортепиано, — сужая глаза, намеренно пренибрежительно фыркает Йеджи. — Они забудут твоё имя, спустя год. — Мне двадцать семь, — встречает она прямой и бесстрашный взгляд, — имя своего первого учителя я помню по сей день. Она поджимает алые губы, откидываясь на спинку трона, и стучит длинными чёрными когтями по подлокотнику. Ей не хотелось, чтобы он переставал произносить слова своими побледневшими полными губами, и чтобы голос его затих. Ей не хотелось отпускать его, но и даровать бессмертие что-то ей мешало. Хмурясь, она подзывает пальцами пажа, заставляя его склониться пониже, и шепчет в самое ухо: — Подготовь спальню на три дня. И проследи, чтобы ни один волос с его головы не упал. Взволнованный взгляд скользит по её лицу, но паж покорно кивает, оставляя их теперь наедине и удаляясь из тронного зала, что некогда был большой гостиной. — Я даю тебе трое суток, — впивается Йеджи глазами в человека. — Будешь жить у нас, наблюдать, изучать. И к концу третьего дня, я буду ждать тебя здесь, чтобы услышать окончательный ответ. Я позволю тебе передумать и уйти, навсегда забыв сюда дорогу. — Благодарю, Королева, — чуть ниже кланяется он, поднимаясь с колен. — Тебя проводят. И, пока паж провожает его в покои, она провожает глазами стройную высокую фигуру. Ей тоже придётся жить с ним, наблюдать и изучать все эти три дня. Ей придётся сосуществовать с человеком, в чьих жилах бьётся кровь, а губы алеют не из-за косметики. Кто смотрит на неё не покорно, не уважительно, а прямо и решительно. В глаза. С человеком, которому она позволила слишком много за все сотни лет своей жизни.***
Его нельзя трогать. И это то, что заставляет суставы в пальцах болеть. Потому, что, когда широкие плечи и спина его склоняются над пыльным фортепиано, а длинные пальцы касаются клавиш, наполняя залу приятными звуками, невыносимо хочется накрыть его плечи ладонями и закрыть глаза. Чувствовать, как музыка проходит сквозь их тела, а в его ещё и бежит горячая, пусть и ядовитая, кровь. Чувствовать, как напрягаются мышцы и вздымается от дыхания грудная клетка, стоит лишь опустить ладони ниже по вороту свитера. — Как твои дети будут без тебя трое суток? — вместо этого, Йеджи медленно входит в залу, тихо стуча каблуками по мрамору пола. — Они знают, что я болен и прохожу лечение, — не оборачиваясь отвечает человек, продолжая играть. — Предупредил их, что меня не будет эти дни. — А после? Разве не захочется впиться в их хрупкие шейки и разорвать тельца, чтобы насытиться кровью? Она слышит усмешку и замирает на месте, удивлённо распахивая глаза. Он едва поворачивает к ней голову, и за усмешкой становятся заметны небольшие природные клыки. Не вампирские вовсе. Будто он рождён был стать тем, о ком просит. — Эта любовь…забота, — чётко говорит он. — Выше желания убить. Выше жажды, которую я ещё даже не знаю, но понимаю. Моё сердце слишком чистое и не позволит мне совершить ошибку. Йеджи сжимает зубы, наблюдая за тем, как он возвращается к игре. Но музыка больше не успокаивает её душу, она терзает её тысячей вопросов без ответов. Сомнениями и непониманием. В её жизни было так много жертв, так много любовников, что не счесть и за неделю. Но у неё никогда не было детей, как бы себя ими не считали те, кого она обратила. Семьи. Она никогда не любила и не знает, о чём ей твердят. Она ела сердца на завтрак и ужин буквально. Этот человек в её особняке — пожирал её сердце фигурально, но так ощутимо. — Ты самоуверен. — Другой бы не пришёл к вам с такой откровенной просьбой. — Приходили. Сотни тысяч, — хмыкает Йеджи, всё же оказываясь за его спиной, но заводя за свою руки, чтобы ненароком не коснуться. — И где они все? — Кто-то по-прежнему живёт здесь. Кто-то — давно удобряет землю. — В чём же они провинились? — она не ожидает, что человек перестанет играть и обернётся, вскинув на неё уставший, но насмешливый взгляд ореховых глаз. — Просили не так? — Не то, — щурится она. — Каждый из них просил для себя. Ты — просишь для детей. — Но те, кто выжил, просили для себя тоже? Так в чём же разница? — Слишком много деталей, — отмахивается Йеджи, не смея отвести взгляд от лучиков вокруг глаз, когда ей вдруг улыбаются. — Вы избирательна, Королева. Но это не обвинение. Вы лишь сказали мне изучать и наблюдать, — пожимая плечами, он вновь отворачивается к пианино, начиная играть. — И вот вам моё изучение и наблюдение. — Ты сможешь встречаться со своими детьми только после захода солнца. — Мы итак виделись с ними после школы и моей основной работы. Ничего не изменится. Почему вы пытаетесь меня отговорить? — Жалко будет потом убивать. Она не лжёт. Он не удивляется. Даже не сбивается с ритма игры, лишь сердце его на миг стучит быстрее, но также скоро успокаивается. — Тогда, — усмехается он вновь. — Лучше уж будет умереть, попытавшись, чем вот так бесславно от чёртового рака в мучительных болях и забытии. — Кто сказал, что я убила бы тебя безболезненно? — Йеджи сжимает свои пальцы за спиной, чтобы не впиться ими в его плечи. — Я не совсем о том. Музыка затихает опять, а человек, закрывая крышку, поворачивается вдруг на стульчике лицом к ней. Совсем незаметно замыкает подол её платья меж своих колен, оставляя Йеджи путь лишь назад. Он смотрит внимательно, снизу вверх, бесстыдно, открыто. На губах его пляшет слабая ухмылка, беззлобная. — Я все три дня буду только играть на фортепиано и бродить по пустым коридорам? Или меня ждёт хоть что-то полезное? — наглеет он. — Напомни-ка мне своё имя, — шипит Йеджи, склоняясь к нему вдруг непозволительно близко. — Я собственными когтями выцарапаю его на могильном камне. — Пак Сонхун. Буду весьма признателен такой чести, Королева. Его дыхание тёплое, отдаёт кофе с молоком, перебивая горькую кровь, которой до этого дышала Йеджи. Оно оседает на её лице и поджавшихся губах. Его же лицо, что она видит так близко, словно создано было для вампира. Изящные черты, глубокий взгляд, густые брови и бледная кожа. Тёмные подглазины, полные губы и острые клыки, виднеющиеся за бесхитростной улыбкой. Просил ли он об избавлении, помощи…или о возвращении? Была ли это его судьба?***
Их обед парадоксально смешон. Она нехотя пьёт кровь из серебрянного бокала, он медленно разрезает почти сырой стейк, сидя на противоположном краю длинного стола. Первые сутки он в самом деле только играл на фортепиано, бродил по особняку и осматривал территорию. Касался цветов, статуй, стен, будто хотел пометить, оставить на всём свой человеческий мягкий запах и след. Во второй же день Сонхуну посчастливилось стать свидетелем завтрака пары жильцов, что лакомились свежей человечиной прямо в саду, под раскинувшимся дубом. А после, оказаться за обедом с Йеджи, что сегодня предпочла скромный бокал свежей крови, вместо тёплой туши. — Чем вы занимаетесь здесь? — утирая уголки губ салфеткой, Сонхун тянется за бокалом сока. — Или не здесь. — Принимаю таких, как ты, — Йеджи с тихим звоном возвращает свой бокал на стол. — Читаю, изучаю. Здесь. За пределами особняка, иногда сама ищу новых жертв. Иногда просто наслаждаюсь видами города и открытиями человечества. — Вы смотрите фильмы? Сериалы? Вы ведь не спите. Столько всего можно успеть. — Иногда. — Я бы изучал языки, — продолжает Сонхун, отрезая очередной кусок мяса. — И новые инструменты. Читал. Кстати, я заметил у вас огромную библиотеку, вы прочли всю? — Практически, — сухо отвечает Йеджи. — Не всё там действительно интересно. — Откуда она у вас? Вы сами коллекционировали книги? — Слишком много вопросов. — Я всего лишь изучаю, — усмехается Сонхун, кладя кусок в рот. — И наблюдаю. Йеджи следит за тем, как за клыками прячется мясо, а полные губы пачкаются алым соусом. Представляет, как ореховые глаза сменяются алым. И не замечает ничего протеворечивого внутри себя. Ей не с чем отказать ему. Но всё же что-то до сих пор не позволяет ей и обратить. — Какие-то книги я коллекционировала сама, — сдаётся она. — Какие-то приносят пажи и жертвы. Те, кто просил обращения. — Прямо-таки трофеи. — В каком-то смысле. — У меня дома тоже большая библиотека, — улыбается Сонхун. — Могу принести что-то на память о себе. — Вечную? — вздёргивает бровь Йеджи. — Смотря, что вы решите завтра. — А ты что решишь? — Моё мнение неизменно, — поводит плечами Сонхун, складывая приборы на пустой тарелке и вздыхая. — Ничто здесь не изменит его. Мне не нужно превращение ради бессмертия и безнаказанных убийств. И вот, почему Йеджи не против того, чтобы обратить его. Но почему же тогда так хочется оставить его в живых? — Вы свободны этим вечером? — А? — Я хотел бы посмотреть один фильм, но обсудить его здесь абсолютно не с кем, — кривится Сонхун. — Не в обиду вам, но ваши пажи и жильцы…не далёкого ума ребята. Уголки её губ против воли дёргаются, но она подавляет эту эмоцию, впервые едва ли сдерживаясь. — Приму к сведению, — кивает она. — Где зал с экраном ты знаешь — смотри. — А вы? — не отступает Сонхун, вновь буравя её тяжёлым взглядом. — Обещаю подумать. Заставляя её мёртвое сердце вновь кольнуть от широкой клыкастой улыбки. И так ли сильно она хотела оставить его в живых? Или попросту захотела оставить его рядом с собой?***
Шёлк чёрного халата скользит по мраморному полу, по которому струится прохладный воздух из открытых окон. Тонкое кружево того же цвета идеально лежит на фарфоровой коже, едва прикрывая тело, как и каштановые локоны, уложенные на пышную грудь. За приоткрытой дверью приглушённый звук голоса с экрана, что служит единственным источником света в большой комнате. Йеджи видит взъерошенный затылок за спинкой дивана и слышит тихое биение сердца. Люди на экране обсуждают мелочи повседневной жизни. Вампирской. Она хмурится. — Этому фильму с десяток лет? — хмыкает она, подходя ближе и плавно опускаясь на другой край дивана. Кожа, открывшаяся за струящимся шёлком халата вспыхивает от мимолётного взгляда. — Примерно, — соглашается Сонхун. Но не решается осмотреть длинные поджатые ноги, тонкие запястья или полуобнажённое декольте, возвращая взгляд на экран. — Но менее прекрасным оно от этого не становится. — Их жизнь…пропащая. — Так и есть. — Почему тогда тебе нравится этот фильм? — Йеджи облокачивается локтем о спинку дивана, оборачиваясь к Сонхуну. Открывая за полами халата ещё больше молочной кожи, украшенной чёрным кружевом лифа и узкими ремешками, ведущими к низу живота и пышным бёдрам. — Потому, что он напоминает нам о том, что мы сами выбираем, как жить. Будь ты вампир или человек. У тебя всегда есть выбор — быть на дне или карабкаться вверх. Красноватый свет от экрана пляшет на скуле Сонхуна, когда он поворачивает голову к Йеджи. Отражается в ореховых радужках, подсвечивая и напоминая о том, зачем они оба здесь. Он смотрит на её лицо, снова прямо и открыто, но не опускается ниже. Любой, кто сидел бы на его месте, уже давно не просто рискнул бы взглянуть — тронул бы. Возможно, лишился руки. Возможно, был вознаграждён томным вдохом. Но у Йеджи кожа зудит от одной лишь возможности откровенного взгляда. Однако, его не следует. И это будоражит сильнее. — Сожрать тебя сейчас, под звуки этого фильма, выглядит слишком заманчиво, — тихо говорит она, пробегаясь взглядом по мягким каштановым кудрям Сонхуна. Невольно думая о том, хорошо ли лежат её собственные на плечах и груди? — Сказал бы я, что так оно и есть, но всё-таки, пожить ещё немного хочется больше, — усмехается Сонхун. — Я могу исчезнуть сразу после обращения и прислать цветы в благодарность. — Или можешь остаться здесь. Йеджи замирает, едва только произносит эти слова, не ожидая их от себя. Замешательство заметно и в глазах Сонхуна, хоть он и явно не подаёт вида, лишь слегка сощурившись. — Вашим ужином? — уточняет, стараясь держать голос ровнее. — Может и так, — шепчет Йеджи, отводя взгляд и отворачивая голову к экрану. Его глаза всё ещё прожигают её профиль, но она не моргает, глядя на сменяющиеся картинки. Видя в самом деле вместо них одну — бледное, стройное тело под собой с окровавленной шеей и блаженной улыбкой. Кружево на теле внезапно не лежит, впивается болезненно. — Вы всегда убиваете тех, кем питаетесь? Или бывают исключения? Не успел заметить по ребятам. — Каждый выбирает сам, — бегло облизывает губы Йеджи. — Зависит от настроения. И человека. — Порой сложно остановиться? — его голос вдруг становится ближе. Йеджи медленно поворачивает голову, но не поднимает взгляд, цепляясь им за длинные пальцы упёршиеся в диванную обивку между ними. — Невыносимо. — Если вы всё же решитесь меня обратить, заранее прошу прощения за то, что моя кровь полна медикаментов. На вкус, полагаю, будет, как дерьмо. — Горько, — тут же говорит Йеджи, всё же глядя Сонхуну в глаза, что оказываются в нескольких сантиметрах. — Она пахнет горько. — Тогда не буду предлагать её попробовать. — Я убью тебя. — Совсем не нужный мне исход, но… — кривится Сонхун. — Не я устанавливаю правила, да? — Да? Потому, что Йеджи не уверена. За все сотни лет, что она живёт, так действительно было. Её боялись, ей поклонялись, её желали, её ненавидели. Но ни разу ещё никого так сильно не хотела она, как эти мягкие губы, уставшие глаза и бледную кожу. Шёлковые кудри, тёплое дыхание и тихое сердцебиение. Столькие стояли перед нней на коленях — не счесть. Но никому ещё не удавалось поставить на них её — она даже не знала, умеет ли? Глядя на призывно приоткрытые губы, выдыхающие мягкое тепло на её, понимает, что не просто умеет. Падает на них стремительно. — Некорректно спрашивать, со сколькими из обращённых у вас была связь, — ухмыляется Сонхун, бегая глазами по её растерянному лицу, — но была ли она хоть с кем-то долгой? — Нет, — выдыхает Йеджи кровавым холодом в его губы. — Я не нуждаюсь в подобном. — Ночь с вами — подарок, Королева? — Проклятие. Она никогда не была в постели с людьми. Не знала каково это: когда горячие ладони касаются ледяного тела, огненные кончики пальцев скользят по ключицам и груди, мягкие и нежные губы целуют её холодный мрамор, украшенный алым. Как сдержаться, не разрывая пальцами тёплую кожу широких плеч и не ломая кости рук, за которые цепляешься? Как восхитительно обжигающе может быть соединение двух тел, вместо привычного холода и окровавленной грубости? Вены воспламеняются как от пары капель крови, попавших на язык в самый пик наслаждения, будто бы заводя мёртвое сердце. Больше, чем оставить Сонхуна в живых — Йеджи впервые захотелось оставить человека себе. Но проклятьем была вовсе не ночь с ней для него. Проклятой оказалась она после ночи с ним, не зная теперь, как насладиться кем-то другим.***
Его вещи в одной сумке стоят у выхода из тронного зала. Паж молчаливой статуей стоит по правую руку Йеджи, в любой момент готовый проводить задержавшегося гостя. Все её внутренности горели, при одном лишь воспоминании о яркой ночи в комнате для просмотра фильмов. Сонхун в этот раз стоит на своих двоих, заведя руки за спину. На коленях в этот вечер — фигурально Йеджи. — Ты провёл здесь трое суток, — произносит она старательно холодным голосом, впиваясь ногтями в подлокотники трона, — каков твой ответ теперь, Сонхун? — Неизменен, Королева, — приподнимает он подбородок, глядя снова ей в глаза. Не робко, но и не томно, как прошедшей ночью. — Я всё ещё прошу вас обратить меня. Этой ночью она просила его не останавливаться. — Ты понимаешь и принимаешь все риски и опасности, все тяготы вампирской жизни? — Абсолютно. — Все правила и наказания. — Безусловно, — тень усмешки касается его полных губ. Йеджи невольно сглатывает, ощущая, как под чёрным атласом платья горят следы на бёдрах. — Клянёшься ли ты в верности мне, как своей Королеве? — Клянусь, — произносит Сонхун по слогам. Его сердце ни на миг не сбивается с ритма. Она поднимается с трона, заставляя пажа дрогнуть. Но взгляд его всё также устремлён вперёд, на человека, к которому движется плавно Йеджи, спускаясь с небольшого подиума. Которого берёт длинными ногтями за подбородок, приподнимая голову. Которому смотрит в глаза, незаметно улыбаясь уголком губ. — Это всё ещё проклятье, Сонхун, — шепчет она, переводя ладонь на заднюю сторону его шеи и заставляя склониться к себе. — Для кого из нас, Королева? — усмехается он, касаясь дыханием её щеки, но покорно склоняясь и закрывая глаза. Когда её клыки вновь разрывают бледную кожу его шеи, в этот раз вонзаясь глубже, а горькая кровь наполняет рот Йеджи, она и сама уже не знает. Для кого из них? И проклятие ли его обращение вовсе?