Временная петля

Если бы объявили конкурс на лучшее физическое олицетворение фразы «пошёл нахуй», Арсений бы точно занял на нём первое место, с огромным отрывом обогнав остальных претендентов. Худые руки с обгрызенными ногтями скрещены на груди, искусанные губы упрямо поджаты, а в голубых глазах светится вызов. Весь его вид выражает неприкрытую агрессию и враждебность, и Антон мысленно подбирается: началось. — Что ты сказал? — обманчиво мягко переспрашивает он. — Я сказал, что не буду этого делать, — огрызается Арсений. — Ты меня не заставишь! Антон выгибает бровь и копирует его позу, тоже складывая руки на груди, и чуть задирает голову, глядя на Арсения сверху вниз. Арс невольно напрягается, сжимает собственные предплечья крепче, но упрямого выражения лица не меняет. — Ты в этом уверен? — всё таким же мягким тоном продолжает спрашивать Антон. — Ты что, оглох? — выплёвывает Арс. — Может, тебе таблеточки пропить? Шаст приглядывается к нему повнимательнее. Пусть у них есть оговорённые сигналы и специально отведённое под сессии время, Антон всё равно осторожничает, чтобы убедиться, что всё понял правильно — лучше перебдеть, чем недобдеть. С этими прущими напролом и плюющими на собственное состояние достигаторами ни в чём нельзя быть уверенным! Но Арсений смотрит прямо и решительно, нетерпеливо теребит пальцами рукав рубашки; его ноздри нервно раздуваются, как у молодого горячего жеребца. Что ж, раз ему так нужно, Антон его с удовольствием объездит. — Я два раза повторять не буду, — говорит он, отбросив притворную мягкость, и удовлетворённо замечает, как вздрагивает от его слов Арсений. Антону пришлось постараться, чтобы выработать правильные интонации, но конечным результатом он по праву гордится — его голос звучит ровно, но твёрдо, с отчетливой ноткой угрозы. На которую Арс, похоже, плевать хотел. — Два раза — это уже «повторять», — закатывает он глаза. Последний предохранитель спущен, назад дороги нет. Теперь только стрелять на поражение. Шаст наклоняет голову набок и вкрадчиво спрашивает: — Ремня захотел? Антону всегда нравится наблюдать за тем, как Арсений реагирует на эту фразу. Тот знает, что она будет, знает примерно даже когда, но каждый раз оказывается будто не готов — со свистом втягивает в себя воздух, часто-часто моргает, прикусывает губу и переминается с ноги на ногу. Его глаза зажигаются странным, лихорадочным блеском, и с этого момента всё внимание окончательно оказывается приковано к Шасту. Даже забавно: Антон так долго искал к нему подход, пытался подобрать пароль к его душе — а ларчик открывался так просто. Арсений сглатывает и открывает рот, облизывает пересохшие губы. — А что, я не прав? Шаст опасно прищуривается. Как-то многовато гонору. — Я сделаю вид, что этого не слышал, — медленно произносит он, не спуская с Арсения пристального взгляда, — если ты сейчас же извинишься. — Пошёл ты! — тут же крысится Арс. Его глаза вспыхивают злобой, но на самом дне Шаст замечает мелькнувшее предвкушение. — Ты кем себя возомнил? Кажется, кто-то хочет как минимум три дня слушать лекции стоя. Что ж, видит бог, Антон давал ему выбор. — Штаны сними и в стол руками упрись, — говорит он. И тянется к собственному поясу. Арсений следит за его руками как загипнотизированный и крупно вздрагивает, когда Антон с характерным звуком вытягивает ремень из шлёвок. Он поднимает на Шаста абсолютно шалые глаза, снова облизывает губы, но говорит прямо противоположное своему выражению лица: — Нет. — Это был не вопрос, — спокойно отвечает Антон, складывая кожаную полосу ремня вдвое и взвешивая его в руке. Арсений провожает его движение глазами; его грудь часто вздымается, щёки заливает румянец, он неосознанно перебирает пальцами по собственным предплечьям. — Нет, — повторяет он, гулко сглотнув. Шаст картинно вздыхает. — Пятнадцать. Арс моргает и переводит на него озадаченный взгляд. — Что «пятнадцать»? — Двадцать, — скучающим тоном добавляет Антон. — Что ты… — Двадцать пять. До Арса всё-таки доходит, и он в ужасе зажимает себе рот, глядя на Антона расширенными глазами поверх собственных рук. — Всё? — осведомляется Шаст. — Кончилось? В голубых глаза сверкает ярость, но Арсений молчит, замерев на месте. Антон удовлетворённо хмыкает: — Тогда снимай штаны и рубашку и упрись руками в стол. Несколько секунд ничего не происходит. Антон ждёт, абсолютно уверенный в исходе этого молчаливого противостояния, и его расчёт оказывается верным: Арсений опускает руки к поясу и дёрганными движениями начинает расстёгивать пуговицы на джинсах. Его руки дрожат так сильно, что у него не сразу получается с этим справиться. Антон его не торопит — наблюдает внимательно, выискивая любые признаки протеста настоящего, а не игрового. Он знает, что один может перетекать в другой и что зачастую их сложно отличить друг от друга, поэтому вглядывается с удвоенным усилием, чтобы в случае чего успеть среагировать и подстроиться под изменившуюся ситуацию. Но всё идёт своим чередом: Арсений стягивает рубашку через голову, стаскивает с себя штаны и агрессивно отпихивает их ногой в сторону. Антон неодобрительно качает головой: — Подними и повесь на стул. — А хуй тебе не пососать? — огрызается Арс. — На тридцать нарываешься? — выгибает бровь Шастун. — Могу устроить. — Не надо, — быстро говорит Арсений и суетливо подбирает джинсы. — Не надо, слышишь? — Посмотрим на твоё поведение, — снисходительно бросает Шаст, на что Арс скалится, как загнанный в угол зверёк, но ничего не говорит, перекидывая штаны через спинку стула. — Молодец, — кивает Антон. Арсений бросает на него испепеляющий взгляд, под которым загорелся бы даже камень, но Шаст только улыбается. — Что теперь нужно сделать? Он специально выбирает тон, который бесит Арса больше всего — снисходительный и насмешливый. Таким и с детьми не разговаривают, чтобы не нанести психологическую травму. Однако, как выяснилось, повзрослевшим и уже травмированным детям такое вполне себе заходит. Пусть они и притворяются, что не. Арсений краснеет до корней волос и с силой закусывает губу. Его мелко потряхивает, он открывает было рот, чтобы что-то сказать, но потом с клацаньем захлопывает его и стискивает зубы — Антон видит, как вздуваются на его лице желваки, — после чего молча разворачивается и наклоняется над столом, упираясь в него руками. «Мда, надо чётче формулировать указания, — фыркает Шаст про себя, разглядывая тёмно-синие боксеры, прикрывающие ягодицы Арсения. — Ладно, так даже лучше. Двадцать пять — это всё-таки много». Арс оглядывается на него через плечо, когда Антон подходит ближе. — Ты же пошутил про двадцать пять? — нервно уточняет он, и Шаст с деланным удивлением приподнимает брови. — С чего бы мне шутить? — Он прокручивает руку в запястье, наматывая ремень на кулак, и на пробу делает взмах. Арс крупно вздрагивает и втягивает голову в плечи. — Ты сам виноват. Нечего было дерзить. — Я не… — начинает Арсений, но Антон не даёт ему договорить: без предупреждения и почти без замаха бьёт поперёк обтянутых тканью ягодиц. Звук раздаётся глухой, но громкий и отчётливый. Арс взвизгивает и рефлекторно выгибает спину, поджимая таз в попытке уйти от удара. Антон недовольно цокает: — Спину прогни. — Пошёл ты, — шипит Арсений. Антон закатывает глаза и бьёт снова, в то же место, но сильнее. — Всё-таки тридцать, — вздыхает он, пока Арс сдавленно мычит от боли сквозь стиснутые зубы. — Что ж, ты сам напросился. В голове тут же сам собой включается перерасчёт силы ударов. Изначально, когда они с Арсом проговаривали этот момент, Шаст думал, что они остановятся на десяти, и в таком случае их можно было сделать резкими и быстрыми. Но новые параметры требуют нового плана, поэтому Антон чуть отодвигается, чтобы примериться получше. Тридцать ударов ремнём, особенно таким тяжёлым, как у него — это много, поэтому начать нужно аккуратно, постепенно разогревая кожу и чередуя стороны, а ещё надо тщательно выверить точку приложения… Арс переступает ногами и бросает на Антона яростный взгляд через плечо. — Уёбок, — агрессивно говорит он. Шаст сдерживает улыбку. В груди вспыхивает предвкушение: он заставит Арсения пожалеть о каждой грубости в свой адрес, не будь он Антон Шастун. — Тридцать, — напоминает он. И замахивается уже по-настоящему. Не то чтобы Антон был суровым и жестоким человеком. Вовсе нет. Ничто в его прошлом не способствовало таким чертам характера. У него были хорошие отношения с родителями, он неплохо учился в школе, потом — талантливо играл в баскетбол за сборную университета, отчего преподаватели относились к нему с большей лояльностью. Ему везло на полезные знакомства, гарантировавшие всяческие плюшки и рабочее место после выпуска из вуза. Он шёл по жизни легко и не заморачиваясь и в целом придерживался мысли, что достаточно просто плыть по течению, изредка делая пару гребков в сторону желаемого. Зачем трепыхаться, если рано или поздно тебя всё равно вынесет туда, куда тебе нужно? Так он думал до тех пор, пока не встретил Арсения. Льдисто-голубые глаза обожгли его при первой встрече таким пренебрежением, что у Антона захватило дух. В одно мгновение, пока длился этот взгляд, Антону стало понятно, как сильно он заблуждался. А ещё — как сильно его мир отличался от мира Арсения. Река жизни Антона была безмятежной и спокойной, без коварных течений и таящихся в глубине монстров. Она неспешно текла в своём русле, благосклонно и щедро делясь ресурсами со всеми, выбравшими жить вдоль её берегов. Арсова же, яростная и бурная, будто бросала вызов любому, кто дерзнул в неё войти, хлестала по щекам резкими волнами и пробивала дно лодки острыми камнями. Она сражалась со всем миром, грозным рёвом предупреждая: не влезай — убьёт. Антон предупреждению не внял. Впервые за всю жизнь Шастун встретил человека, которого действительно нужно было добиваться, и это понравилось ему больше, чем он ожидал. Он вознамерился во что бы то ни стало покорить эту бешеную стихию. Зачем — он сам не очень понимал, но вцепился в Арсения бульдожьей хваткой и отпускать отказывался, несмотря на все уговоры друзей и недовольство самого Арса. Тот поначалу смотрел на Шаста волком, огрызался и посылал куда подальше, но безуспешно. Скорее, наоборот — чем яростнее Арсений сопротивлялся попыткам Шаста сблизиться, тем тот становился настойчивее, и в конце концов это возымело эффект — Арс неохотно пошёл на контакт. И по мере того, как они сближались, Шаст постепенно начал понимать, что делало Арса таким, каким он был. Жизнь Арсения была постоянной, напряжённой борьбой, в которой ему приходилось даже крупицы возможностей выгрызать зубами. Ему не досталось понимающей семьи, обеспеченной доходом, зато достался нестандартный взгляд на мир и совершенно другие амбиции, нежели те, что ему прочили родители. Он очень рано понял, что рассчитывать может только на себя, если хочет добиться того, к чему лежит душа, и с тех пор заботился о себе сам, справляясь со всеми проблемами в одиночку. Арс жил по принципу «надейся на лучшее, но рассчитывай на худшее» и постоянно ждал отовсюду подвоха. Арсений всё подвергал сомнению, избегал новшеств и с трудом привыкал к переменам. Он был убеждён, что все только и ждут удобного момента, чтобы нанести удар или обмануть. Он как-то рассказывал Антону, что во время поездки в Корею не стал оставлять пачку молока в общем холодильнике, потому что опасался, что соседи по хостелу её украдут. Антон тогда посмеялся, приняв сказанное за шутку. Увы, шуткой оно не было. Такое существование не могло не привести к трудностям и в личной жизни. Арсений был вспыльчивым и подозрительным, закатывал истерики по любому поводу, брал на себя слишком много и остервенело сопротивлялся всем попыткам помочь себе. Он ревностно оберегал свою независимость и бесился, если кто-то пытался ему указывать, как поступать. Мало кто мог вытерпеть его сучий характер и постоянные придирки, поэтому у него почти не было друзей, что уж говорить о романтических отношениях. Но тут, как говорится, нашла коза на камень. Антону Шастуну Арсовы истерики в одно ухо влетали, а из другого вылетали, не задерживаясь посередине. Он воспринимал их не более, чем белый шум, который мог отключить по желанию и услышать, что за ним скрывается. Как младенец, для которого плач — основной инструмент взаимодействия с миром, Арс не умел сказать по-другому, что он устал и хочет на ручки. А на ручки Антон брал профессионально: научившись распознавать эти звенящие нотки в голосе Арсения, останавливал их на излёте, приглашающе раскрывая руки. Арсений тут же сдувался, краснел, бурчал что-то и на сотую долю не такое агрессивное, как до того, — и послушно шёл обниматься. — Я никому не доверяю на сто процентов, — сказал ему как-то Арс в приступе редкой искренности, — но тебе доверяю больше всех. Чем крепче человек держит свои поводья, тем резче отпускает их, когда находится кто-то, кому их можно вверить. Всю жизнь державший самого себя в ежовых рукавицах Арсений, убедившись в Шастовой благонадёжности, отпустил себя с такой силой, что последний не мог перестать охуевать от этого до сих пор. Чужое доверие казалось огромным мешком с золотыми монетами — драгоценным, но тяжелым и придавливающим к земле грузом ответственности за него. Особенно когда Арс, нервно заламывая руки, рассказал ему о своих желаниях. Внутри этой красивой, темноволосой головы бродили такие демоны, что Данте и не снилось. Они грызли Арсения изнутри, сводя с ума и вынуждая бросаться на людей, мучили его по ночам и танцевали на нервных окончаниях. Иногда Арсу удавалось затолкать их в клетки, но спустя какое-то время они всё равно вырывались из заточения и радостно крушили его самообладание. И, как выяснилось, этим демонам отчаянно нужен был дрессировщик. И Антон был только рад этим дрессировщиком стать. Ремень свистит в воздухе и с силой обрушивается на ягодицу Арсения. Арс шипит, подпрыгивая на носочках и переминаясь с ноги на ногу. — А ну-ка встань нормально, — цыкает Антон. — И спину прогни. Арсений дёргает головой, будто хочет что-то возразить, но подчиняется, опускаясь снова ступнями на пол и нехотя оттопыривая задницу. Антон выжидает пару секунд, пока обтянутые трусами ягодицы не расслабляются, и снова замахивается. — Я тебя отучу огрызаться, — говорит он, подкрепляя свои слова ударами ремня. — Давно пора было тебя хорошенько выпороть. Будешь знать, как мне дерзить. — Я не дерзил! — выкрикивает Арсений, извиваясь под хлёсткими ударами. — Я сказал как есть! — Тяжёлый случай, — вздыхает Антон, перехватывая ремень другой рукой. — Ничего, скоро ты заговоришь иначе. Арс явно храбрится; Антон уверен, что он изо всех сил кусает губы, чтобы не кричать, но болезненное мычание подавить ему всё равно до конца не удаётся. Шаст с удовлетворением отмечает, что оно становится всё громче по мере того, как продолжается наказание. Антон орудует ремнём размеренно, отсчитывая про себя удары. Он не торопится, делая паузы, чтобы полюбоваться распластавшимся по столу Арсением. Бледная спина блестит от пота, плечи вздрагивают, бёдра напрягаются и мелко дрожат. Мягкий хлопок скрывает следы ударов, и у Антона руки чешутся поскорее стянуть с Арсения трусы и увидеть красные отпечатки во всей красе, но он заставляет себя набраться терпения. Шаст бьёт даже не вполсилы, но количество делает своё дело: Арсений ёрзает всё сильнее, прижимается к столу в бессознательной попытке уйти от ударов, переступает ногами и прижимает бёдра друг к другу, инстинктивно стараясь защитить самые нежные места. Но всё ещё не кричит. Ничего, они это уже проходили. — Пятнадцать, — говорит Антон и опускает руку с зажатым в ней ремнём. Плечо ноет, но это не сбивает градус возбуждения от происходящего. Он подходит к Арсению и кладёт ладонь ему на ягодицу, мягко растирая и поглаживая. Арс еле слышно всхлипывает и, несмотря на всю свою гордость, подаётся назад, к ласкающей руке. — Осталось ещё столько же. Он откладывает ремень на стол и с удовольствием отмечает, как Арс вздрагивает от звяканья пряжки и приклеивается к ней взглядом. Пользуясь тем, что он отвлёкся, Антон поддевает пальцами край боксеров и задирает их почти до самой резинки, собирая вместе другой рукой и удерживая в таком положении. Ягодицы покрыты почти ровной краснотой; кое-где видны полосы, но их не так много. Красиво. Антон проводит свободной ладонью по мягкой коже. Горячая. Сердце подпрыгивает и бешено колотится в груди, когда Арс тоненько скулит и пытается уйти от его прикосновений, раздражающих и без того воспалённую кожу, но не может. Ткань белья впивается во все нежные места, натирает промежность и анус, и чем больше Арс дёргается, тем больше дискомфорта ему это причиняет и тем больше ему хочется ёрзать снова. Антон специально натягивает ткань посильнее, отчего Арс взвизгивает и рефлекторно привстаёт на носочки, следуя за его рукой. — Пусти, мудак, — шипит он сквозь стиснутые зубы. Шаст закатывает глаза и резко шлёпает его раскрытой ладонью по покрасневшей ягодице. Арс ахает от неожиданности, пытается отодвинуться от него, но Антон держит крепко. — Это не в счёт, — уточняет Шастун и не удерживается от ещё одного шлепка — не сильного, но унизительного. Он задерживает руку на половинке, с удовольствием оглаживает её. Она такая упругая, нежная, так хорошо ложится в ладонь, хочется трогать её вечность, прослеживая пальцем припухшие следы. — Лапы убери, — выплёвывает Арсений, и Шаст внутренне ухмыляется. У него будет время приласкать любимую жопку — после того, как он заставит Арса вспомнить о хороших манерах. — Я бы на твоём месте язычок-то прикусил, — говорит он и щипает Арсения за нежное местечко, где ягодица переходит в бедро, отчего тот ойкает и болезненно жмурится. — Я сказал, что ещё столько же, но не сказал, что так же слабо. Он берёт ремень со стола и пару раз взмахивает им, примеряясь к новому положению. Ему нравится, что так он может чувствовать, как дрожит под ним Арсений; нравится иметь дополнительный рычаг давления на него. Власть кружит голову, рассыпается возбуждением по телу, но Антон усилием воли заставляет себя сосредоточиться. Арс оглядывается через плечо и бросает на него взгляд, в котором явственно читается страх, тщетно выдаваемый за ярость. Он сглатывает, облизывает пересохшие губы и переводит взгляд на зажатый в руке Антона ремень. Арсений смотрит так, будто боится, что кожаная полоса в любой момент может ожить и напасть на него. Попа и так саднит, а без прикрытия в виде трусов удары будут ощущаться ещё болезненнее, и осознание этого приглушает упрямый блеск в глазах Арсения, убавляет градус спеси. Метаморфоза еле уловимая, но не для Антона. Сердце замирает от предвкушения. Ещё чуть-чуть. Первый же удар по голым ягодицам заставляет Арса подпрыгнуть и сгорбиться, подтягивая к себе колено. Антон недовольно цокает: — Нормально встань. Ты что, фламинго? Арсений молча подчиняется, даже не огрызнувшись. Хороший знак. Шастун снова замахивается и бьёт почти в то же место, раз, другой, третий, и вот тут Арс не выдерживает — громко вскрикивает, вскидывает голову и поджимает под себя таз. Будь у него хвост, он бы жалко прижимался сейчас к животу. «Кричим, — довольно думает Антон. — Отлично». — Спину, — напоминает Шаст. Арс, дрожа, слушается. Антон выжидает пару секунд и снова замахивается. Рука Шастуна размеренно опускается и поднимается, воздух звенит от хлёстких ударов ремня о ягодицы. Арс уже не сдерживает криков — захлёбывается ими и трясётся от боли и напряжения. Молочно-белые, усыпанные трогательными родинками ягодицы расцвечены красными следами и поджимаются после каждого удара в тщетной попытке облегчить болевые ощущения. В какой-то момент Арсений не выдерживает и прикрывает ладонями горящие ягодицы от ударов, пытаясь урвать пару секунд и растереть болезненно пульсирующую кожу. — Руки, — строго одёргивает его Антон. — Или ты по ним тоже захотел? Могу устроить. Арсений вздрагивает и поспешно убирает их, упирается снова в стол. Он весь дрожит, спина и бёдра блестят от пота, с губ срываются тихие всхлипы. — Пожалуйста, — вдруг говорит он, и Антон весь обращается в слух, чтобы не пропустить ни слова. — Пожалуйста, хватит. Внутри вспыхивает ликование. Ну наконец-то! То, для чего они все здесь собрались. Кульминация. Квинтэссенция. Собственное возбуждение сдерживать всё труднее и труднее, но Антон справляется. — Ну вы только посмотрите, кто вспомнил о хороших манерах, — насмешливо говорит он. — Насколько проще себя хорошо вести, когда попа горит, да, Арсюш? Что ещё скажешь? — Я больше не буду, — еле слышно шепчет тот. — Не слышу. — Я больше не буду! — выкрикивает Арсений, униженно опуская голову. — Что не будешь? — настаивает Антон с бешено колотящимся сердцем. Член уже почти полностью твёрдый, молния на джинсах некомфортно впивается, но ему наплевать. Здесь, прямо перед ним, творится настоящая магия. — Д-дерзить, — с трудом выдавливает Арс. Его бьёт крупная дрожь, по спине градом течёт пот, он жалко поскуливает на выдохе и повисает на руке Антона. Шаст чуть ослабляет хватку. — Что-то мне не верится, — с деланым сомнением тянет он. И снова вскидывает руку. Арс вскрикивает и извивается под его ударами, не скрывая жалких всхлипов. На ягодицах почти не осталось нетронутых участков, поэтому каждое касание ремня накладывается на предыдущие, умножая болезненные ощущения вдвое. Контролировать себя становится всё труднее, но Антон мысленно даёт себе пинка: нельзя увлечься настолько, чтобы навредить Арсению по-настоящему. Но тот ему в этом совсем не помогает: — Хватит, пожалуйста! — в какой-то момент выкрикивает он. — Я понял, я больше не буду огрызаться, я буду слушаться, пожалуйста, остановись! Тело будто кипятком обдаёт, по загривку прокатывается дрожь. Антон мысленно даёт себе подзатыльник. «Соберись, Шастун! Соберись, не время плавиться!» — Вот как мы заговорили, — хмыкает он. — Какие мы стали вежливые. Арсений всхлипывает и вдруг срывается на некотролируемые рыдания, когда Антон вместо очередного удара просто похлопывает его ремнём по ягодицам. — Не надо, — с трудом выговаривает он. Шаст вздыхает. — Надо, Арсюша, надо. На двадцать пятом ударе он приостанавливается и отпускает Арсения. Тот тут же распластывается по столу, тяжело дыша и не прекращая плакать навзрыд. Шаст стягивает с него измятые и растянутые боксеры, за щиколотку приподнимает сначала одну ногу, потом другую, высвобождая их, и откладывает трусы поверх снятых ранее джинсов. — Ещё пять, — напоминает он. — Нет, — сквозь слёзы выдавливает Арс. — Нет, я больше не могу. — Тебя никто не спрашивает, — отрезает Антон и отходит чуть подальше, примеряясь для следующего удара. Арсений всхлипывает, прижимается щекой к мокрой от пота и слёз поверхности стола и жалким, хнычущим голосом, которого Антон от него ни разу не слышал, произносит: — Пожалуйста, папочка! Антон замирает на середине взмаха. Это что-то настолько новое и непривычное, что вгоняет в ступор. Они не просто не говорили об этом — Арсений даже намёка не дал на то, что существует такая опция. Шасту казалось, что они обсудили всё, что могли, вдоль и поперёк, но про этот конкретный… что это, кинк? не было сказано ни слова. Система даёт сбой, мигает красными огоньками и пестрит кричащими заголовками. Он перегнул? Если да, то в какой момент? И что ему делать сейчас — остановиться или продолжить? Как вообще себя вести и что говорить? В голове мелькает неприятная ассоциация, и Шаст холодеет от ужаса. Неужели он чем-то… Но ведь Арс сам попросил? Не мог же он не знать, что… Или? Его сомнения развеивает сам Арсений, который снова всхлипывает и плаксиво тянет: — Папочка… — Я здесь, — мгновенно откликается Шаст. Что бы там ни происходило в этой бедовой голове, он не бросит Арсения одного наедине с этим. Если Арсу надо, он будет кем угодно, хоть самим дьяволом. — Я здесь, Арсюш. Арсений вздрагивает и тяжело выдыхает, скулит тонко и жалобно: — Я больше не буду… — Ну что такое? — Антон ступает осторожно, тщательно подбирая слова, готовый в любой момент развернуться в другую сторону, если заметит хоть малейший признак дискомфорта Арсения. — Не нравится по попе получать? Арсений мотает головой и бросает на него умоляющий взгляд через плечо. От его выражения лица у Антона захватывает дух: ресницы слиплись мокрыми стрелочками, губы дрожат, брови сдвинуты «домиком», а глаза… Такие, каких он у Арса не видел никогда. — Не нравится, — жалобно повторяет Арсений. — Болит. Он даже звучит по-другому — выше, тоньше, как если бы подсознательно пытался казаться меньше и слабее. Кажется, Шаст начинает понимать. Мозг, немного забуксовавший изначально, восстанавливается и врубает механизм адаптации на полную, формулируя новое поведение. Если Арс ведёт себя мягче, то, вероятнее всего, Антону стоит подстроиться. — Правильно, так и должно быть, — говорит он, заменив строгость в голосе на ласковую насмешку. — В следующий раз дважды подумаешь, прежде чем не слушаться меня. Он подходит ближе, прижимает ладонь к покрасневшим ягодицам. Те горячие и пульсирующие; Арсений на его прикосновение дёргается и болезненно мычит, но возразить не смеет — терпит послушно, пока Антон оценивает плоды своих трудов. — Всё хорошо? — всё-таки не удерживается он от уточнения. — Да, — выдыхает Арс. — Да. Антон легонько похлопывает его по заднице и вновь отходит на удобное расстояние. — Раз уж мы вспомнили о хороших манерах, — во внезапном приступе вдохновения говорит он. — После каждого удара будешь говорить «спасибо, что воспитываешь меня, папочка». Арс вздрагивает. Антон видит, как напрягаются его плечи, и на секунду пугается, что перегнул, но Арсений только со свистом втягивает в себя воздух и молча упирается лбом в стол. Шаст хмурится. Молчание, может быть, и знак согласия, но не в их системе кардиган. Он замахивается и с силой бьёт поперёк обеих ягодиц. — Один. Арс вскрикивает, тяжело дышит, но молчит. Антон закатывает глаза и бьёт снова, в то же место: — Один, — повторяет он с нажимом, и на этот раз Арсений подчиняется и дрожащим голосом выдавливает: — Спасибо, что воспитываешь меня, папочка. Антону кажется, что у него сейчас взорвётся сердце. И член. Он знал, что это будет звучать горячо из уст Арсения, но чтобы настолько? Хочется слышать его опять и опять, поэтому Антон вновь поднимает руку с зажатым в ней ремнём. Шаста возбуждает не само слово, а то, что Арс в него вкладывает: он будто ищет в Антоне защиты, вверяет ему свою душу и тело, позволяет заглянуть дальше, чем кому-либо другому. Всегда такой гордый и независимый, он жалко всхлипывает и дрожащим голосом повторяет фразу, которая с каждым разом звучит всё искренней. В нём не чувствуется ни следа привычной агрессии: если обычно Арс шипит на весь мир как огромная злая пантера, то теперь он больше мяукает как беспомощный котёнок. Исполосованные ягодицы судорожно сжимаются, его бьёт крупная дрожь, но он не делает ни одной попытки всё закончить, только поворачивает голову набок и тихо постанывает, распластавшись по столу и вцепившись в противоположный край столешницы. У Антона кружится голова от осознания того, что это он ответственен за такое состояние Арсения. Плечи гудят от напряжения, запястье почти отваливается, но ему наплевать на это всё с колокольни выше собственного роста. Возбуждение гуляет в крови, высыпаясь мурашками по всему телу от каждого стона Арсения, от того, как подрагивают молочные бёдра, но самое главное — от покорности, которую ему демонстрируют, и от доверия, которое по отношению к нему проявляют. Они уже практиковали порку раньше, но вот такое — обнаженное, беззащитное — Антону раньше видеть не доводилось. Такое можно достать только из самых глубин сознания, когда всё наносное и навязанное обществом утекает вместе с каплями пота по спине. — Спасибо, что воспитываешь меня, папочка, — сквозь слёзы выдавливает Арсений в последний раз и обмякает, дрожа всем телом. Антон прижимает ладонь к избитым ягодицам, и Арсений тихо скулит, подаваясь бёдрами назад к его руке. Он оглядывается на Антона, шмыгает носом, смотрит так жалобно и по-щенячьи, что его сразу хочется приласкать и утешить — но они договорились о другом. Поэтому Шаст убирает руку и строго говорит: — Поднимайся. Арс, всхлипывая, подчиняется и с трудом встаёт на дрожащие ноги, бросая на Антона виноватые взгляды исподлобья. Он так не похож на того Арсения, который яростно огрызался на любое слово всего двадцать минут назад, что Шаст позволяет себе несколько секунд полюбоваться им. Арс ждёт, перетаптываясь на месте и чуть ли не ковыряя носком ступни ковер под собой, но потом всё-таки не выдерживает и украдкой трёт ягодицы, пытаясь снять жжение. — А ну-ка, — хмурится Антон, и Арс поспешно отдёргивает руки. Шаст оглядывает его последний раз, после чего приказывает: — А теперь иди в угол. Арс сглатывает и косится на него, будто хочет что-то сказать, но потом молча опускает голову и слушается, вставая в дальнем углу комнаты. — Полчаса, думаю, хватит. И не трогай ягодицы! — одёргивает его Антон, когда Арсений снова рефлекторно тянется ладонями к бёдрам. — Я слежу. Они ещё неделю назад специально переставили диван так, чтобы с него было видно тот самый угол, единогласно окрещённый ими «наказательным». Шаст усаживается на него, берёт в руки телефон и засекает время. После чего откидывается на подушки и переводит взгляд обратно на Арса. Бледная кожа почти сливается со светлыми стенами, и на этом фоне красные следы выделяются особенно ярко. Арсений стоит, опустив голову и заламывая пальцы — Антон видит, как двигаются лопатки и вздуваются мышцы плеч. Каждые пару минут Арс расцепляет руки и украдкой вытирает лицо, шмыгая носом и тяжело сглатывая. У него такой несчастный вид, что внутри опять вспыхивает желание закончить всё раньше, но Шаст его подавляет. Они ведь договорились. Если бы Арсению действительно было плохо, он бы подал знак. Антон ему доверяет и знает, что Арс обязательно ему подскажет, как действовать. Кроме того… Антон бы соврал, если бы сказал, что ему это всё не нравится. Скорее, наоборот — он искренне наслаждается их игрой и тем, куда она привела. Арс так послушно стоит, так жалобно хнычет, что Шастова кровь буквально кипит. Член стоит колом, причиняя почти дискомфорт. Ужасно хочется подойти и как следует облапать покрасневшие ягодицы, может, даже легонько шлёпнуть по ним, чтобы услышать, как Арсений взвизгнет и посмотрит на него большими обиженными глазами… Всё это возбуждает его настолько сильно, что даже начинает пугать. Не потому, что он ощущает себя «садистом проклятым» (Арс его как-то попытался так обозвать в ходе одной из сессий, но тут же получил по губам и прикусил язык) — это его не парит. Ну открыл в себе человек любовь к БДСМ, ну и что тут такого? Ему страшно из-за собственного возбуждения не заметить, что он где-то перегнул. Больше всего на свете ему не хочется навредить Арсению по-настоящему. Но, как ему опять же сказал как-то Арс, «любишь бить, люби и ответственность возить». Антон это в своей голове сократил до «любишь — люби», и напоминал себе об этом каждый раз, когда думал, что не справится. Как сейчас, например. Минуты тянутся невыносимо медленно. Антон пытается отвлечь себя телефоном, бездумно листая ленту, но всё время возвращается глазами к Арсению. Он не может уйти — Арс сказал, что ему важно, чтобы Шаст за ним наблюдал. Он не может встать с дивана — ноги сами понесут его к Арсению. Он даже подрочить не может, потому что не уверен, как отнесётся к этому Арс. Губы жжёт от невыносимого желания перейти уже к той части, где он сможет жадно спросить: «ну как? ну что?». Антон пытается напомнить себе, что это всё тоже часть игры, пусть и не такая динамичная, и что его роль ещё не закончилась, но нетерпение колет тысячей ядовитых иголок, отравляя разум. Как только телефон пищит, возвещая об окончании отведённого времени, Шаст тут же подрывается с дивана и подходит к Арсению. Тот вздрагивает и оборачивается на него, хлопая мокрыми ресницами. Его взгляд ни на йоту не изменился с того момента, как Шаст привёл его в этот угол — всё такой же затуманенный и покорный. — Всё, малыш, — мягко говорит Шаст, кладя ладонь ему на поясницу. — Ты умница. И без того красные глаза Арсения вновь наполняются слезами. Его губы дрожат, он всхлипывает и забрасывает руки на шею Антону, прижимается к нему тесно-тесно, трётся мокрым лицом о шею и жалобно хнычет. Шаст подхватывает его под бёдра и относит на диван, бормоча успокаивающие нежности. — Ну всё, всё, котёнок, всё хорошо, ты молодец… Он усаживает его верхом на себя и обнимает, гладит по спине, растирает выпоротые ягодицы, пока Арс плачет навзрыд, уткнувшись ему в плечо. Это правильные, хорошие слёзы — Антон знает и продолжает шептать Арсению на ухо, что тот справился, такой умница, всё сделал так хорошо, со всем справился… Арс долго не может успокоиться: рыдания стихают было, но потом возвращаются с новой силой. Из него будто что-то выходит вместе со слезами, что-то тёмное и тяжёлое, что мучило его долгое время. Шаст не понимает до конца, но ему и не нужно — ему важнее, что Арс доверяет ему свои эмоции. Потом можно будет говорить на языке слов, сейчас главное ответить на языке чувств. Всхлипы Арсения постепенно стихают, дрожь сходит на нет. Антон чувствует, как постепенно выравнивается его дыхание, как постепенно утихает бешеное сердцебиение, которое он ощущает под своей ладонью. Арс не поднимает головы, но ёрзает у Антона на коленях, и Шаст понимает его без слов — мягко утягивает их обоих в горизонтальное положение, сдвигаясь чуть повыше и позволяя Арсению уткнуться лицом себе в грудь. Антон стягивает со спинки дивана плед и укрывает их обоих, утыкается носом в Арсову макушку и глубоко вздыхает. Молчание, разделённое на двоих, кажется невероятно уютным. Шаст больше всего любит эти моменты — когда они возвращаются в объятия друг друга после пережитого напряжения и просто молча лежат, наслаждаясь чужим теплом. Такие моменты вдвойне ценны, потому что Арсению долго молчать несвойственно, и совсем скоро он вынырнет из своего сознания и вернётся к привычному поведению. Не проходит и десяти минут, как Арс шумно вздыхает и запрокидывает голову, глядя на Антона снизу вверх. Его лицо всё ещё хранит следы слёз, но также оно дышит умиротворением. Он смотрит мягко и довольно, а ещё — капельку смущённо, и Антон широко улыбается, поймав это смущение. — Что? — тянет он и, не удержавшись, чмокает Арсения в кончик носа. — Понравилось? — А это не очевидно? — фыркает Арс. Ну вот, пожалуйста, вернулась Шастова любимая язвительная сука. К счастью, он знает, как с этим справляться. Антон напускает на себя самый серьёзный вид и проникновенно говорит: — Арс, мне важно знать, что ты чувствуешь. Ты же знаешь. Арсений тут же сдувается и пристыженно опускает взгляд. — Понравилось, — тихо говорит он. — И в углу стоять понравилось? — продолжает настойчиво выяснять Антон. — Да. — Арсений снова зарывается лицом в грудь Антону, отчего его голос звучит приглушенно. Он так похож на котёнка в этот момент, что Шасту стоит больших трудов не начать его тискать. — Это как будто… наказание ещё продолжается. Растягивается. Я даже… не выплыл полностью. Антон кивает. Что-то такое он и думал. — И как оно? Арс молчит несколько секунд, после чего медленно отвечает: — Оно… обидно. И стыдно. И больно. — «Больно» в смысле… — обеспокоено начинает Антон. — В смысле попа болит, — закатывает глаза Арс. Антон выдыхает с облегчением. Если бы Арсений сказал, что Шаст сделал ему больно по-другому, это был бы последний раз, когда они что-то такое практикуют. Арс тем временем смущённо ёрзает и шепотом прибавляет: — И хорошо. — Хорошо? — непонимающе переспрашивает Антон. — Что хорошо? — Больно, обидно, стыдно… и хорошо, — ещё тише говорит Арс. Выбор слов для него весьма нехарактерный — слишком простой и эмоционально окрашенный. Значит, в этот раз их практика затронула что-то более глубокое, чего не затрагивала раньше. В голову приходит то самое слово, и губы Шаста невольно растягиваются в ухмылке. Что ж, раз «хорошо», то можно попробовать немножко поддразнить… — Значит, тебе понравилось, что папочка выпорол тебя ремнём и поставил в угол? — Замолчи! — кричит Арсений и упирается в Шастову грудь руками, отпихивая его от себя. — Какой ужас! Никогда больше этого не произноси! — Вообще-то это не я начал, — с удовольствием напоминает Антон, улыбаясь как сумасшедший. Его приводят в восторг пунцовые щёки Арсения. Тот так откровенно смущается, что хочется помучить его ещё больше. — Это ты сказал: «Пожалуйста, па…». — Хватит! — визжит Арсений, зажимая Антону рот руками. — Заткнись, заткнись! Антон трясётся от беззвучного смеха. Арс яростно шипит, но Шаст уже научился распознавать, когда он злится по-настоящему, и сейчас явно не тот случай: слишком ярко блестят его глаза, слишком часто он облизывает губы и слишком сильно пунцовеют кончики его ушей. Антон высовывает язык и облизывает ладонь Арса, на что тот вскрикивает и брезгливо отдёргивает руку. Он с каждой секундой краснеет всё сильнее, его глаза бегают, пытаясь избежать взгляда Шаста, он нервно кусает и облизывает губы. Он весь воплощение стыда, но не того, от которого хочется избавиться, а того, что прокатывается дрожью по всему телу и оседает тянущим ощущением внизу живота. Ему явно всё это ужасно нравится, несмотря на все протесты. Он такой хорошенький, что у Антона зубы чешутся его покусать как следует. Он решает подлить масла в огонь: осторожно кладёт руку на ягодицу Арсения, отчего тот замирает, и подпускает в голос строгости: — Послушные мальчики так не разговаривают. Антон гладит его по заднице совсем легко, но это всё равно наверняка причиняет дискомфорт, однако Арс не протестует ни словом: наоборот, замирает, прикрыв веки и еле дыша, а на последнем слове так вообще толкается в Шастову ладонь, прося ещё. — Ты ведь хороший мальчик? — продолжает Антон, внимательно вглядываясь в его лицо. Ему хочется видеть реакцию на свои слова, хочется рассмотреть каждую смену эмоций. — Ты слушаешься папочку? Арс сглатывает и вдруг открывает глаза и смотрит прямо на Шаста. — Да, — говорит он. — Да, папочка. Антон не взялся бы описать его взгляд никакими словами. Он угадывает в нём знакомую покорность, он видит стыд — тоже постоянный спутник их игр, но дальше уже начинается неизвестное. Тончайшее, неуловимое изменение превращает Арсения в кого-то другого, кого-то, кто нуждается в Антоне больше всего на свете. Арс смотрит так, будто от Шаста зависит, встанет ли завтра солнце на востоке, пойдёт ли дождь и зажгутся ли звёзды. Антон почти физически чувствует, как его придавливает к земле грузом ответственности: пока Арсений так на него смотрит, он не имеет права облажаться. Пока ему вверяют что-то настолько ценное, настолько хрупкое и редкое, он сделает всё, чтобы это доверие оправдать. Арс снова прячется у него на груди, и Антон обнимает его крепче, укладывая подбородок на Арсову макушку. Им обоим нужно успокоиться и прийти в себя, хватит на сегодня эмоциональных потрясений… — Меня ведь били в детстве, — вдруг глухо признаётся Арсений. Блядь. Антон невольно сжимает руки вокруг него крепче. Он догадывался, конечно, но так прямо Арс этого никогда не говорил. — И я как будто бы… был одновременно там и не там, — продолжает тот тем же невыразительным тоном. — Там, где я… где я плохой, и здесь, где я хороший. — Он молчит пару минут, и Антон ждёт, кусая губы, хотя внутри всё беснуется и орёт дурниной. — Там я не знаю, любят меня или нет. А с тобой я… с тобой я, почему-то, уверен в этом. И даже пока я в углу стоял, я думал о том, что ты придёшь, заберёшь меня к себе и скажешь, что я молодец… — Ты молодец, — тихо шепчет Антон, прижимаясь губами к его виску. Его раздирает от жалости к Арсению, но одновременно внутри будто солнечный зайчик прыгает: Арс уверен, что Антон его любит! Он знает, что он для Антона всегда хороший! — И знаешь, мне… мне обидно за себя. Антон напрягается, открывает уже рот, чтобы что-то сказать, но Арсений замечает это и, вскинув голову, поспешно уточняет: — Нет, я не в этом смысле! Я имею в виду, обидно за себя тогда. За себя маленького. От этих слов внутри всё вспыхивает от гнева. Хочется огнедышащим драконом оскалить зубы и утащить Арсения к себе в пещеру, заслонить своим телом от всего плохого, разорвать на куски всех, кто когда-либо посмел его обидеть. Антон готов стать самым страшным чудовищем, стать ужаснее самого мира, чтобы защитить от него Арсения. Одновременно в груди зреет нежность, будто шипастая роза с мягкими лепестками. Его Арс, его скрытный, вспыльчивый и колючий Арсений, который больше всего на свете ненавидит показывать слабость, сейчас рассказывает Антону что-то настолько сокровенное и личное. Антон им так гордится, просто ужасно, и он обязательно об этом скажет, но попозже. — Мне жаль, что тебе пришлось через это пройти, — тихо шепчет он, поглаживая Арса по спине. — Мне… мне как будто тоже, — медленно говорит Арс. — Я всегда думал: ну было и было, не надо об этом думать. Но… так нельзя. — Нельзя, — согласно кивает Антон. — С тобой так нельзя. Арсений поднимает на него огромные сияющие глаза, и Шаст понимает, что неосознанно нащупал что-то важное, попал в какую-то точку, про которую Арс, возможно, и сам не догадывался. Груз ответственности кажется легче в сотню раз благодаря появившимся за спиной крыльям. — А как со мной льзя? — улыбается Арс. — Это ты мне скажи, — зеркалит его улыбку Шастун и прижимается лбом к Арсовому, ласково поддевая милый сердцу кончик носа своим. — Как ты, — шепчет Арсений. — Со мной можно, как ты. — Ну, строго говоря, я тебя только что… — фыркает Шастун, и Арс смеётся и шутливо пихает его в плечо. Уже ночью, любуясь плавно двигающимся на его члене Арсением, Антон решает кое-что протестировать. Он почти убеждён, что ему за это дадут пизды, но мысль, появившаяся ещё во время ужина, когда он украдкой наблюдал за ёрзающим на стуле и болезненно морщащимся Арсом, слишком плотно засела в его мозгу и теперь зудела над ухом, не давая спокойно наслаждаться сексом. Он кладёт руки на выпоротые ягодицы, которые совсем недавно помогал мазать кремом от синяков, и легонько сжимает, привлекая внимание Арсения. Поймав его взгляд, Шаст медленно, осторожно произносит: — Умница. Арс вздрагивает и шокированно распахивает глаза. Он даже с ритма сбивается, чего за ним прежде не наблюдалось, и растерянно смотрит на Антона, хлопая ресницами. Мысленно готовившийся ко взрыву негодования Шаст от такой реакции слегка приободряется и продолжает: — Ты у меня такой молодец. Арс моргает раз, другой, третий, и Антон уже мысленно начинает читать отходную, как вдруг Арсений заливается нежнейшим румянцем и опускает ресницы, закусывая губу. — Перестань, — шепчет он. Как там поётся? «Моё сердце остановилось?» Антон чувствует это состояние на все сто двадцать процентов. Ему кажется, что он сойдёт с ума от одного вида пылающих щёк Арсения. Хочется упиваться этим зрелищем, жадно впитывая в себя каждую крохотную деталь восхитительного смущения. Он решает подлить масла в огонь: — Самый лучший, Арс. — Шаст скользит ладонями выше, сжимает Арсову талию, отчего тот резко выдыхает. — Ты мой самый красивый. — Замолчи, — жмурится Арсений, тяжело сглатывая. Румянец расползается дальше, спускаясь по шее до груди, и Антон встречает его на полпути руками, лаская нежную кожу. — Ты так хорошо сегодня постарался, — продолжает Шастун в приливе вдохновения и позволяет себе легонько ущипнуть нежный сосок. — Выдержал наказание до конца. — Хватит, Антон! — умоляет Арсений, закрывая лицо руками. Сердце под Шастовыми ладонями бьётся как сумасшедшее, но наверняка не так сильно, как его собственное. Пульс грохочет в ушах, голова кружится. Антону кажется, что он вполне себе может упасть в обморок, если Арс продолжит так сладко реагировать на похвалу. Шаст прекрасно осознаёт, что, скажи он что-то подобное в другой обстановке и при других обстоятельствах, Арс бы не задумываясь открутил ему голову. Но ягодицы Арсения всё ещё хранят следы порки, глаза всё ещё красные от слёз, а в лице всё ещё читается остаточная покорность. Защита, разрушенная их совместными усилиями во время игры, ещё не успела восстановиться, поэтому Арс сейчас восприимчив как никогда. Но финальный босс ещё впереди. Антон набирает в грудь побольше воздуха, чтобы в случае чего продержаться подольше (например, если Арс вдруг начнёт его душить), и быстро, не давая себе времени передумать, произносит: — Папочка тобой гордится. Арс со свистом втягивает в себя воздух и — да, вот оно — сжимается вокруг члена Антона. — Не надо, — приглушённо говорит он, всё ещё не отнимая рук от лица. — Что «не надо»? — ласково спрашивает Шаст, поднимаясь руками к его плечам и растирая напряжённые мышцы. — Не надо говорить, какой ты хороший мальчик? — Да замолчи ты, господи боже мой, — обречённо стонет Арс и чуть раздвигает пальцы, глядя на Антона сквозь них одним глазом. Его слова говорят одно, но тело — совершенно другое. Член подрагивает и сочится смазкой, дыхание тяжелеет и учащается, он неосознанно ёрзает на Антоне, отчего в глазах последнего вспыхивают звёзды. — Мне, конечно, приятно, что ты считаешь меня Господом, — весело говорит Шаст, прослеживая кончиками пальцев выпирающие косточки кистей. — Но, по-моему, тебе больше нравилось называть меня по-другому… — Я не буду этого делать, — сдавленно говорит Арсений. — Ты меня не заставишь. — Я не планировал, — успокаивающе говорит Шаст. Это не то, что можно или нужно продавливать, как в других их играх. Хоть ему и ужасно хочется опять услышать, как Арс его так назовёт. Арсений озадаченно умолкает. Конечно, он-то привык к открытому противостоянию. Не понимает, глупый, что Шаст планирует победить его нежностью. — Ну что ты? — ласково улыбается он. — Двигайся, у тебя же так хорошо получалось. Слова срываются с языка сами, и Антон холодеет от ужаса, потому что Арс вздрагивает и замирает на нём на пару секунд, а затем медленно опускает руки и впивается в него нечитаемым взглядом. «Перебор? — истерически думает Шаст. — Мне пизда?». Но потом Арсений вздыхает как-то особенно глубоко, упирается руками в Шастову грудь, и вновь начинает двигаться на его члене. Антон стонет от неожиданности и возвращает ладони на бёдра Арса. — Да, вот так, — задыхаясь, говорит он, подкидывая таз навстречу Арсовым движениям. — Вот так, умница, всё правильно делаешь… Внутри всё пылает от возбуждения и восторга. Арс над ним такой красивый: дышит тяжело и вскидывает голову, обнажая изящную шею, расцвеченная румянцем кожа блестит от пота. Шаст по неосторожности сжимает избитые половинки чуть сильнее, отчего Арс вскрикивает, а Антона как обухом по голове ударяет воспоминанием: нежные бледные ягодицы, покрытые красными следами, покорно опущенная голова, напряжённые плечи и жалобное: «Папочка…». — Тебе к лицу красный. — Он уже почти не соображает, что говорит, выпаливая первое, что приходит в голову. — И к лицу, и к заднице, и вообще ко всему. Тебе понравилось, как я тебя сегодня выпорол? Ты так послушно стоял потом в углу, я думал, с ума сойду от одного твоего вида. Назови меня ещё как-нибудь «папочкой», а, Арс? Мне ужасно понравилось. Я сам не ожидал. — Да почему ты не можешь… просто… заткнуться! — стонет Арс, крепко зажмуриваясь. Он дрожит всем телом и неосознанно скребёт ногтями грудь Антона. — Забыл, с кем связался? — фырчит тот и вдруг резко приподнимается на руках и садится на постели, обхватывая удивлённо вскрикнувшего Арсения за талию. — Я жутко пиздливый. И жутко тебя люблю. — За такие жутки в зубах бывают промежутки, — огрызается Арс, но ярко вспыхнувшие щёки и сияющий взгляд выдают его истинные чувства. — Хоть промежгуси, — улыбается Шаст во все вышеупомянутые и чмокает Арсения в насупленный лоб. Дрессировать демонов, оказывается, весьма увлекательное занятие. Особенно когда выясняется, что им нужен не дрессировщик, а воспитатель.