—В поисках истины.

Радостный смех, звонкие неудачные шутки вслух, щипки за бок с вскриками эхом разлетались по комнате, сменяя друг друга в очевидно непредсказуемой последовательности. Выбрасываемые на пол вещи цеплялись за дверцы приоткрытого шкафа, поднимали вслед за собою клубья пыли, от чего Илья, явно не готовый к такой "чистоте", переодично чихал, хохоча во весь голос. Внезапно вокруг становится тихо, словно всё живое в квартире вымерло за ничтожное мгновение. У Корякова вдруг непроизвольно, не пойми от чего встал ком в горле. Он боязливо поднимает глаза на Колю, весьма резко останавливает взгляд на его руках, а после с замиранием сердца замечает, как некогда весёлое и красное от смеха лицо возлюбленного приобретает бледный меловой оттенок. Футболка, смятая и явно не ношенная Ильёй долгое время, насквозь пропахшая едким женским парфюмом расплылась в его дрожащих пальцах, в то время как он сам с явным оттенком непонимания сверлил глаза напротив своими, небесно-голубыми, наполненными слезами, что вмиг покатились по багровевшим от обиды щекам, оставляя за собою горячие дорожки, совмещающие в себе всё, что Ромадов надумал. Надумал, за этот чëртов десяток секунд. Вмиг рыдающий от неожиданного для него самого гнева он накидывается на Илью: плачет в голос, кричит от обиды и тоски, вместе с тем совсем не желая причинить ему, отчаянно плачущего от стараха, вреда. Коряков пытается отбросить от себя не менее не понимающего своих эмоций Колю, но выходит лишь блокировать удары, и то, весьма с натягом. Руки дрожат, он вырывается из хватки возлюбленного и успевает метнуться лишь на кухню, прежде чем Ромадов, всё ещё рыдающий навзрыд и выкрикивающий всё, что только взбредëт в голову, вновь бросается на него и, утирая слёзы, неосознанно-агрессивно проводит ногтями по щеке. На бледноватой и содранной коже тотчас проявляются капли алой крови, но Илья, напуганный, не в силах сказать ни слова, дрожащий и плачущий от непонимания, совершенно не чувствует боли. —Как ты мог? Коля рычит, рычит сквозь стиснутые зубы, плачет, кричит, не в силах совладать с собою. Секунда. Ромадов неожиданно громко вздыхает, в унисон сдавленному крику Ильи. Он чувствует, как что-то неприятно липкое, горячее, пачкает ладони, как растекается по одежде и как капает на пол. Зрачки сужаются. Коля боится. Боится смотреть вниз, но всё же делает это. Загнанный в брюшную полость окровавленный нож покоится в его заплывших кровью руках. Порез кровоточит, багровое пятно расширяется с каждой секундой. Кровь хлещет ручьём, а Ромадов, поздно поднявший, что он натворил в порыве ненависти и гнусти, начинает рыдать так, как не рыдал никогда. Чужое тело мякнет в его руках, он опускается на пол, захлёбывается слезами, что опадают на окровавленную одежду, оставляя за собою лишь нистожные мокрые капли. Он прижимает Илью к себе, кричит, не с силах сделать ничего, что помогло бы совладать с раной от кухонного тесака. Ромадов целует чужие потяжелевшие веки, понимает, что ничего не сделать, что время нельзя вернуть, нельзя ничего изменить. —По-твоему, это - истина? – Коряков сдавленно хрипит, зажимает рану татуированной рукой, что вовсе не хотела слушаться своего хозяина и кое-как приоткрывает глаза. Его тело холоднеет, но Ромадов всё-равно оставляет на его губах невесомый поцелуй. Горячие слёзы мëртвым пятном остаются на лице возлюбленного. И Коля вмиг понимает, что без любимого его жизнь не сможет вернуться в прежнее русло. Испачканный в чужой крови тисак вонзается в его грудь. Проходит сквозь рëбра. Ромадов чувствует нечеловескую боль, слабость, пришедшую ей на смену. Он улыбается из последних сил, обнимая еле дышащего Илью и носом утыкается в его шею, всё ещё извиняясь за всё, что произошло в эту роковую ночь. Только свет полной Луны освещает два мëртвых тела, лежащих в луже собственной крови. Но его извинения не компенсирует жизни двух молодых людей, любящих друг друга больше жизни.