——————————
Шесть месяцев спустя, после исчезновения Драгона, Король Пиратов был пойман. Он был заточен, закован в морской камень так тщательно, что мертвенно-бледная кожа была едва видима, хотя и так почти мертвый из-за болезни пожирающей его до самых его костей. Его улыбка шире, чем когда-либо Гарп видел прежде, даже на его смертном одре. Мир был перевернут с ног на голову, расколот, потрясен до самого основания. На улицах царит хаос, в барах в равной степени льется смех и эль, а мир празднует либо смерть пирата, либо рождение нового. Есть и вопли, которые Гарп лично унимает, пока присутствует в Логтауне; смелость людей выплескивается наружу даже в присутствии такого печально известного человека, как он, смелость и безрассудство. Он замечает несколько интересных лиц, вроде парня с глазами ястреба и другого, от которого пахнет тьмой, и тех мелких сопляков с Оро Джексона, но нет того, кого он надеялся повстречать. Драгон не появился на казни. Гарп ожидал его там, если нигде больше, однако среди толпы не было ни одного угрюмого лица. На крыше не было видно ни одной фигуры, Хаки оставалось безмолвным, не засекая знакомой подписи. Тишина давит на него, как камень, словно что-то произошло, словно что-то происходит — что-то настолько большое, что затмевает все иное, но он не может этого увидеть. Его сын никогда не молчит так долго, — как и он сам, так и ребенок его сына, который, без сомнения, не будет оставаться безмолвным, — никогда не затихает, никогда не довольствуется тем, что не опускает голову. Его влекут опасности и мир, который постепенно разваливается. Он не появляется на шумных демонстрациях. Гарп швыряет за себя полный рома стакан и старается не думать об этом.——————————
Лишь год спустя Гарп снова видит своего сына. Он стоит посреди ночи у порога Гарпа. Его плечи стали шире, а фигура вытянулась сильнее. На его лице, по всей левой стороне, появились символы-татуировки ярко красного цвета. В руках он держит что-то, что слишком большое, чтобы быть просто свёртком, и смутно похожее на человека. В его глазах — паника, настолько глубокая, что ее невозможно выразить словами. «Отец,» Он начинает, и его голос дрожит, Гарп никогда не слышал его таким испуганным за всю его жизнь. «Отец, я не-» Не иллюзорное дитя решает именно сейчас проснуться. Он жмурится, так сильно сжимая лицо, что Гарп боится, что оно станет похожим на изюм, пухлые ручки устало потирают все еще закрытые веки. Драгон резко вздрагивает и проталкивается мимо Гарпа в дом, захлопывая дверь с такой силой, что она дребезжит на петлях. Он перекладывает ребенка в вертикальное положение, ухватившись за него руками с силой утопающего, и без всякой необходимости принялся извиняться и успокаивать совершенно спокойное дитя, словно оно плакало, а не тихо сидело у него на руках. Паника исходит, кажется, из каждой поры его тела, а маленькая ручонка вцепилась в зеленый плащ со всей силой, присущей, вероятно, двухлетнему ребенку. Гарп не понимает панику, страх, до тех пор, пока ребенок не поворачивается к нему, и И- Лицо ребенка круглое, как и должно быть у каждого маленького ребенка, щеки пухлые от детского жира. Носик пуговкой примостился на нем, как и множество едва заметных точек, которые кто-то мог бы поэтично назвать звездами. Короткие волосы цвета угля, странная уникальная черта, присущая всем членам их семьи, мягко ложатся вокруг головы. Не было бы странным, если бы он — она? — унаследовал от своей крови еще больше черт, — ведь так оно и есть, не так ли, Дракон; это твой ребенок, не так ли, — и не было бы странным, если бы эти глаза были настолько глубокого карего цвета, что могли бы быть и черными. Ребенок смотрит и смотрит, зрачки слишком маленькие, радужка глаз слишком большая. Они не были черными. «Его зовут Луффи.» Драгон произносит после паузы, после которой, казалось, прошла целая вечность, лицо было мертвенно бледным. «Это- его-» Он тяжело сглатывает, вцепившись в ребенка со звериной свирепостью. Его взгляд отрешенный, почти затравленный, словно он сам борется над тем, что же сказать. Оглушительная тишина пронизывает коридор, в котором они стоят, и Гарп не может не заметить, как дрожат руки его сына, державшие тело ребенка — тело, судя по всему, Луффи, — тело так же дрожит. Гарп на секунду хмурит брови, мысленно забираясь туда, куда, вероятно, не следовало бы, а позже вздыхает. Он без слов указывает головой на то, чтобы пройти дальше внутрь, в более укромное и уютное место, и задается вопросом, что же так ужаснуло Драгона. Вне зависимости что это, это точно не может быть хорошим. Гарп сидит в кресле, а его сын примостился напротив него на диване. Он смотрит в потолок — миг, два, и его брови сходятся в хмурую борозду. Дыхание отдается в ребрах, как будто он дышит через какой-то механизм, или как будто он истекает кровью и не может контролировать влажный кашель. Луффи все еще цепляется за него, его глаза с любопытством блуждают по дому, нервируя, норовя снова вцепиться в Гарпа. Он крепко стискивает руки и старается не думать о том, что от этого внимания по его коже бегут мурашки. «Я не знаю с чего начать.» Драгон признается через минуту, причем таким тоном, как будто собирается на суд, который потребует казни, и знание об этом, заставляет Гарпа перевести взгляд на его недовольную гримасу. Совершенно очевидно, что ему совсем не хочется разговаривать. Однако ж, он здесь. «Тогда начни с самого простого.» Со хмыканием предлагает Гарп, сложив руки на груди и неловко постукивая ими поочередно. «Здесь нет ничего простого,» — резко отвечает Драгон. «Я даже не уверен, что здесь вообще есть начало — все кажется чем-то сюрреалистичным. Я не могу что-то внятно объяснить, чего не понимаю сам». Он теснее прижимает Луффи к себе, и тот, широко зевнув, снова прижимается к груди родителя. На беглый взгляд он выглядит безобидным, спокойным. Возможно, даже милым. Если бы Гарпун показали его при рождении, возможно, он бы уже сжимал в руках «Ден-Ден» и делал снимок за снимком, но сейчас это только сильнее раздражает его — разве это не тот возраст, когда дети начинают становиться исчадиями ада? Истерики и срывы, крики и плач? В конце концов, у Драгона их было предостаточно. Он сосредотачивается на этой мысли, отказываясь признавать, что молочные зубы в рту Луффи выглядят слишком острыми. Драгон тесно сжимает челюсть, но молчит. «…Я хочу оставить его здесь, в Фуше.» Наконец он решается произнести это, хотя явное содрогание красноречиво показывает, насколько ему нравится эта идея. Ночь за окном дома безмятежна. Долгое время между ними ничего не было сказано. Драгон смотрит на него с ожиданием. Кажется, что он готовится к какому-то выпаду. Гарп не уверен, чего именно он от него ждет— Ну, нет. Это ложь. Судя по тому, как он сгорбился, он ожидает вопросов, которые, честно говоря, Гарп действительно хочет задать. Он хочет задать вопросы своему сыну, много-много вопросов, на которые все равно не будет ответа, если перед ним стоит все тот же человек, который незаметно сбежал из Маринфорда, но тут мальчик на его коленях открывает круглые глаза и снова смотрит на него. Драгон, кажется, ничего не замечает, а может, и вовсе не обращает на него внимания, и эти глаза перехватывают все внимание Гарпа на себя — взгляд кажется завораживающим, почти сверхъестественным, интенсивным и в то же время незамутненным. Это похоже на ощущение пустоты, бездны, которое невозможно объяснить. Взгляд устремлен точно на Гарпа, точно сквозь Гарпа, и он не может прогнать любопытство сквозь комок в горле, застрявший рядом с его словами. Вместо этого он просто вздыхает. «На сколько?» спрашивает он, откидываясь на спинку сиденья. Практически слышно, как его сын издает звук облегчения. «Достаточно долго, чтобы он вырос. Надеюсь, без лишней шумихи от- с любой стороны.» Драгон произносит, бросая на Гарпа напряженный взгляд. «Я буду навещать его. Он мой сын, и… Я не…» Не хочу быть похожим на тебя. Ха. Не сказано, но звучит достаточно громко, чтобы это компенсировать — что вполне справедливо. На его месте Гарп тоже не хотел бы быть похожим на себя. Луффи медленно, как кошка, моргает на него со своего места. По какой-то причине он кажется таким же ожидающим, как и его отец, но что он хочет узнать, Гарп даже не может понять. Разве такой маленький ребенок может понять, о чем они говорят? Он не выглядит ни смущенным, ни раздраженным, ни расстроенным, даже когда его большое неохотой оттаскивают от Драгона. Даже когда рокот голосов затихает, а возбуждение ночи утихает. Он не выглядит ни сонным, ни уставшим. Он не отводит взгляда от Гарпа, даже когда цепляется за концы зеленой мантии, но и это не проходит бесследно. Луффи смотрит на него ярко-розовыми глазами всю ночь, и Гарп не знает, что делать с новым обретенным страхом.——————————
Первое воспоминание Эйса — это рука старшего брата, которая держит его руку. Это, и еще большая-большая улыбка его старшего брата, которая, кажется, не должна помещаться на его лице. Он играет с маленькими пухлыми пальчиками Эйса, как будто он сам малыш и это занятие — самое увлекательное из всех, что когда-либо существовали, а его кожа на ощупь очень приятная и теплая. Он что-то говорит, чего Эйс еще не научился понимать, но это заставляет его хихикать, потому что из уст брата это звучит забавно. Позже его принялись душить, о чем он громко хныкал, но это одно из лучших воспоминаний, которые ему нравятся. Он точно узнает, что это его брат, лишь позже. Пока он не начнет понимать детский лепет и Маки не научит его словам. И пока его брат не начнет иметь смысл в своем веселье. Но чувство принадлежности в этом воспоминании — чувство которое Эйс знал всегда. Его нельзя подделать, и оно не исчезает со временем. Это действительно драгоценное чувство. Однако это воспоминание почти сразу же перетекает в то, которое ему меньше всего нравится. Оно тоже связано с братом, — но теперь тот в недовольстве нахмурил брови. Он сильно напряжен, хотя с точки зрения маленького ребенка это не очень заметно. Он все еще держит Эйса за руку, но теперь это не столько от удивления, сколько от того, что он вот-вот отодвинет Эйса за себя. Он разговаривает с очень большим человеком с широкими плечами, который, как он узнает позже, является его дедушкой, и голос у него… Совсем не приятный. Очень, очень не приятный. Эйс никогда не слышал, чтобы его брат звучал так. Это почти пугает, как мало он похож на то всепоглощающее буйство, которое обычно в нем присутствует. Не помогает и то, что на его лицо трудно взглянуть. Дедушка что-то говорит, говорит и говорит, а старший брат Эйса все больше и больше выглядит не-собой. Лицо его пустеет, глаза расширяются, а осанка становится абсолютно ровной. Дедушка прекращает рассказывать все, что говорил, воспринимая происходящее так, словно это неизвестная опасность. Эйс не знал, так ли это. Он держал брата за руку и не позволял отпустить ее, и рука брата не ослабевала тоже. Взгляд деда мечется между ними. Старший брат снова что-то говорит не-своим голосом, и дедушка вздрагивает. Эйс прячется за брата, когда тишина начинает звенеть у него в ушах. Дед смотрит на этот жест тяжело, с какой-то неназванной весомостью, потом закрывает глаза и вздыхает. Он упоминает имя Маки и вскоре после этого уходит. Только тогда его брат начинает снова выглядеть на самого себя. «.Лу?» мгновение спустя спрашивает Эйс, робко и неуверенно. Его брат смотрит на него взглядом, пока глаза смаргивают от того многоцветия, которое появилось на время в течение разговора, и кажется, что он только сейчас вспомнил, что Эйс здесь. Его ладонь высвобождается из крепкого захвата, и он с легкостью поднимает Эйса. Он не улыбается, как того ожидал Эйс. «Дедушка вел себя глупо.» — вместо этого он произносит, нахмурившись. Его голова наклоняется ближе, пока он не укладывает Эйса под подбородок, — «Эйс не должен зависеть от рассказов о мертвеце. Он свободен решать, хочет ли он быть похожим на своего отца или нет». Он мычит, и позже, когда Эйс старше, он думает звук этого мычания было не столько предложением, сколько обещанием. Фактом. «Я не позволю даже миру это за тебя решать.» Эйс обхватывает руками шею своего брата, принимая обещание таким, каким оно есть, и после особо не вспоминает о разговоре. Примечание: Сцена которая которая не была включена в конце концов, но мне она очень понравилась: «Па бо’тця» — звучит неожиданно юный голос, чтобы принадлежать кому-либо з них. «потому ‘то я стланный.» Драгон вздрагивает почти также, как он сделал при входе. Гарп изучает черты лица Луффи, большие глаза, вздернутый носик, и не находит в себе сил, чтобы опровергнуть утверждение. «Если я дам себя поймать этим палням, будет очень плохо» Продолжает он, в то время как его отец держит его крепче, чем прежде. Он не выглядит сильно обеспокоенным, даже когда его кожа, кажется, сжимается сильнее, чем обычно. Но я стланный сейчас и тс-цель? Легкая пличем. Па не может оставить меня.» Драгон дрожит, зарывается головой в волосы сына и хрипит, «Я хотел бы.» «Я знаю». Луффи снизу вверх смотрит на него, улыбка широко растягивает уголки его рта. «Вот почему па — лучший.»