***
Страх смерти — столь понятное и адекватное для всех нормальных людей чувство. Вельт не мог назвать себя “нормальным человеком”. “Нормальные” люди если и умирают, то один раз, насовсем и навсегда. А для Вельта этот опыт был не первым и не вторым. Возможно именно поэтому, зная как тело погибает, как стремительно ускользает сознание из ослабевающего тела и став свидетелем смертей многих других, Вельт и не боялся. Архива же Вельт не мог назвать даже “человеком”. Но именно тот, просидев каменным изваянием в кресле его каюты больше часа, взорвался эмоциями. — Вельт, объясни, пожалуйста. Я, правда, не понимаю к чему это представление, — он подошел вплотную к кровати, где полулежа отдыхал Вельт. — Представление? — Вельт поднял взгляд от тускло мерцающего в полумраке каюты планшета. — Поясни? — Я про то представление, в которым ты вдруг берешь и умираешь от какого-то банального излучения. — Архив драматично опирается одной рукой на изголовье, а другой прикасается ко лбу. Ему бы в эллинистическом театре играть. — Твоя нервная система мучительно медленно и отказывает, собственное тело предает тебя, и ты, герой целой трети галактики, медленно умираешь на руках своего супруга, — тут Вельт обреченно закатывает глаза, — и в окружении рыдающих женщин и детей. — Вот про это представление я сейчас говорю. К чему эта мелодрама? Девчонка из глыбы всерьез дорыдалась до нервной икоты и гипотермии. Заготовленная шпилька про “супругов” повисает в воздухе мертворожденным детищем юмора Вельта — он вдруг понимает, что из всех них, из всех кто присутствовал, мир не рухнул у двоих. У тех, кого нельзя назвать ни «нормальными», ни «людьми». И Архив честно-честно, глядя возмущенно блестящими зелеными глазами, считает что что-то здесь нечисто. — Нет, Архив. Я… правда умираю. Нет никакого второго дна. — Ты? Умираешь? — каюту острым ножом прорезает смех. Самый обычный, смешливый, даже заразительный. Архив обнажает белые зубы и упирается руками в бока. Вельт улыбается следом. Не может “не”. — Да. Умираю. Вполне себе по-настоящему. Божественный Ключ с размаху садится на край его кровати — Вельта едва не подбрасывает на матрасе — и вытирает пальцами выступившие от смеха слезы. И смотрит, смотрит в глаза Вельту, пытаясь разгадать загадку которой даже и не существует. — Нет, — качает головой, отрицая сказанное Вельтом с такой уверенностью, что даже сам Вельт на секунду начинает сомневаться. А в улыбке уже нет той непринужденности и сквозит острота. Опасная, если речь идет об Архиве. — Ты уже восстанавливал свое тело. С нуля, прошу заметить. Что для тебя глупое поражение нервной системы, не дури. — Ты прав, восстанавливал. Но сделал это десятки лет назад. Я был моложе и был сильнее, — Вельт смотрит как отрицание медленно подбирается к Архиву и действует быстрее — перехватывает чужую руку, сжимает ее, гладит пальцем по ладони, хоть и понимает — Архив этого не заметит, слишком много вещей крутиться в его голове, собирая паззл до конца. — И даже спустя многие и многие годы я так и не смог полностью восстановить способность управлять ядром. Чуть больше половины — этого ни за что не хватит, даже найди мы достаточно энергии. Я не смогу. Архив выдергивает свою руку из ладони Вельта. Она нужна ему, чтоб вцепиться пальцами в покрывало на кровати и крепко сжать. Архив, что был выше Вельта в макушке и шире в плечах, выглядит вдруг меньше и хрупче. И Вельт понимает — его мир дал трещину. — Мы могли бы- — Не можем. Это тупик. И мир рушится окончательно. Вельт почти слышит этот мерзкий звук, но, возможно, это звук порвавшейся в чужих пальцах ткани. Архив встает на ноги и тяжело отходит к двери: — Ты… Ты слишком легко сдался, какого черта? — Я прожил достаточно долгую жизнь. По-меркам человечества – неприлично долгую. Я устал. Устал бегать от собственного конца. В конце-концов, эта смерть будет другой.***
В конце-концов эта смерть была другой. Ни одна из предыдущих не позволяла ему выбрать то как он уйдет из жизни и кто будет рядом. Оставив за собой право выбрать день, смерть отдала ему карт-бланш на все остальное. Вельт был даже благодарен за то, что времени у него оставалось меньше недели — его тело слишком стремительно теряло силы и способность хоть как-то передвигаться самостоятельно. Он впервые почувствовал себя в своем возрасте — стариком. Вельт методично заканчивал все незавершенные дела и разговоры, пока еще речь и способность печатать сообщения оставались при нем. Каждый новый разговор ощущался своего рода прощанием, хотя никто и не прощался. Будто бы Вельт просто пошел на больничный и за решением мелких бытовых дел все заходят к нему в каюту. Но все всё понимали, хотя никто и ничего не говорил. Между Вельтом и всеми повис немой запрет. Архив, погрузившийся на целые сутки в тяжелое молчание, то ли обиженное, то ли траурное, теперь находился рядом почти все время. Что-то бормотал, зачитывал вслух отрывки из книг, критиковал других критиков и всячески мешал Вельту срываться в ненужные мысли. Казалось, будто Архив примирился с собой, с Вельтом, и, решив что-то для себя, примирился с ситуацией, проглотив этот эгоизм напарника. Вельт был ему благодарен. Сил на споры и ссоры уже не хватало. На исходе недели Вельт понял что проснулся не в своей каюте с привычным иллюминатором-провалом в холодный космос, а в небольшой комнате, залитой солнечным светом. Тот до странного знакомо золотил пространство сквозь тонкие шторы и грел тонкое одеяло. Вельт понял — это начало. Он свидетельствует претворению в жизнь собственной предсмертной просьбы, которую написал от руки и передал Химеко на следующий же день как узнал о неизбежном. Где-то внутри разлилось тепло благодарности. — Ночью у тебя случилась остановка дыхания и госпожа Мурата распорядилась спуститься на Сяньчжоу. Конечно, на Землю это мало похоже, но не то чтоб выбор был. Вельт попробовал повернуть голову в сторону голоса. Мышцы шеи натуженно задрожали и что-то противно сдавило горло, потянуло назад. — Прости, придется потерпеть эти неудобства, — Архив возник в поле зрения Вельта, уставший и взъерошенный. Тот таким бывает только после стычек с кем-то из экипажа — подумал Вельт. Жаль, что спросить уже не выйдет. Вельт успел понять, что его легкие решили сдаться первыми из жизненно важных органов и перестали функционировать самостоятельно. Рядом с кроватью тихо шелестел искусственными легкими переносной аппарат, проталкивая воздух в уже толком не функционирующий орган. Вельт попробовал поднять руку. Рука оказалась тяжелее свинца и позволила пошевелить только кончиками пальцев. Впрочем, Архиву хватило и этого крошечного движения, чтоб оказаться рядом буквально в то же мгновение и сжать прохладную руку Вельта в своей, теплой. Говорить было не о чем. Их путь завершался здесь. Скорее всего сегодня. Может быть даже сейчас. С уверенностью Вельт мог сказать многое — они постарались. Небесные Люди остались в прошлом. Самые вероятные способы избавиться от остатков Хонкая были отосланы Гертой в другой космос и Эйнштейн с Теслой почти наверняка разберутся что к чему. Химеко Мурата была в безопасности. Вельт хотел сказать Архиву многое, очень многое. И он сделал все, чтоб Архив узнал это, но после того как он, Вельт, оставит эту жизнь. Не потому что боялся смотреть ему в глаза, а потому что знал — Архив, сумасбродный и потерявшийся, может натворить дел. Ему нужен будет “якорь”. И этот “якорь” Вельт ему соорудил своими руками. В дверь тихо постучались и Архив медленно поднялся с кровати. Вельту с трудом удавалось следить за ходом времени, поэтому когда кровать вновь прогнулась под чьим-то весом, ему сложно было сказать — успел ли он задремать или же разговор Архива с гостем был столь коротким. — Это была Мурата, — Архив точно умел читать его мысли. — Спросила как дела. Попросил ее следовать нашему плану. Вельт с трудом открыл глаза и проследил как Архив, медленно стащив ботинки, ложится рядом с ним. Под боком стало тепло. Вельт попытался что-то вспомнить, что-то очень схожее, но воспоминания о прошлом были словно стоячая вода, густая как кисель, недвижимая. “Ну и ладно.” Вельт прикрыл глаза обратно и чуть повернул голову вбок — укладываясь щекой на чужую макушку. Хотелось спать. Нестерпимо. И столь же нестерпимо, может даже чуть-чуть больше, хотелось побыть вот так еще немного. Вельт, который смог дорасти до собственных “хочу” лишь лежа на смертном одре — Архив бы посмеялся. — Я как-то, еще на Земле, читал одну книгу. Старая фантастика. Уже тогда она звучала как что-то наивное и глуповатое, а сейчас и вовсе сгодится только малышне. Расскажу? “Расскажи.” — Всю не буду, только один момент. Который, честное слово, разозлил меня своей глупостью. Слушай, — Архив поворочался под боком, устраиваясь удобнее. Его рука легла поверх мерно поднимающейся дыханием груди. Прямо напротив сердца. — Это история про человека и его друга-робота. Два детектива, которые вместе пережили множество приключений, раскрыли несметное количество дел, они ссорились и мирились, помогали друг другу и поддерживали. Их дружба длится четыре книги. А в пятой — человек умирает. И роботу не разрешают остаться рядом с его умирающим другом. Потому что один из законов его ИИ счел бы это своей виной. Его убило бы осознание того, что он не смог уберечь, защитить человека от неминуемой старости и смерти. И робот ушел. Его прогнал и сам человек, пока еще дышал. Чтоб тот не видел, как тело его друга становится безжизненной и блеклой оболочкой. Архив поглаживал тонкую шерсть одеяла, убаюкивая в сон. Но впервые за пару часов, сон не шел. Вельт собрал все свои силы, чтоб просто слушать. — Как хорошо, что ты не сможешь меня сейчас прогнать, — Архив чуть приподнялся и уткнулся носом в щеку Вельта. Тот почувствовал совсем легкий, бережный поцелуй. Так непохоже на Архива. — Ты бы сказал, что робот и человек поступили правильно. Робот после проживет еще очень долго, еще восемь книг. Он станет причиной множества перемен, хороших и плохих. Проводит в последний путь детей и внуков своего друга, станет звеном в истории вселенной, незаменимым, — Вельт чувствовал дыхание Архива на своей щеке — тот говорил запинаясь, горячо, словно стараясь куда-то успеть. Ооо… да, Вельт понимал, куда он торопится. — Он проживет чудесную жизнь, но в этой жизни не будет его человека. Но ты бы сказал, что он поступил правильно. А я считаю, что он дурак. — Поэтому я поступлю иначе. Смерть никогда не извещает о своем прибытии. И для Вельта она не сделала исключения, возможно все еще обиженная на прошлые его побеги. Вельт умер без агонии. Архив узнал лишь когда мерный и тихий пульс под подушечками его пальцев вдруг пропал без следа. Исчез, будто бы и не было. Вот так вот просто. Но сам Архив не успел зайтись всепоглощающим чувством безысходности и горя — он заложил в свой план всего долю секунды. Чтоб успеть понять, но не успеть осознать. Ему хватает.. Он даже не успеет почувствовать, как сработает крошечная программа-червь, написанная за ночь после прибытия на Сяньчжоу, отрубающая от основного ядра всё, что могло бы относиться к его личности и работе ИИ. Секунда, и его сознание поглощает небытие.***
Химеко Мурата держит в ладонях тонкую фарфоровую чашку и смотрит на трость, оставленную ей Архивом Пустоты. Это трость Вельта — Звезда Эдема — воплощенная копией силами Архива. Та осыпается золотым блеском в лучах искусственного солнца. Химеко закрывает глаза и слышит лишь как скрипит ее перчатка о стенки глазурованного фарфора. У дальних стеллажей, тремя осиротевшими воробьями жмутся тихие младшие. Молчаливые и грустные. Химеко Мурате еще предстоит объяснить им очень многое из завещания Вельта Янга и Архива Пустоты. А пока что, кто-то должен выполнить следующий пункт из их плана и забрать со смертного одра ядро Херршера и ядро Божественного Ключа.***
Солнце. Лупит по глазам так, что нос неистово зудит. Архив делает попытку закрыться от него одеялом, но то неподъемное, придавленное чем-то, кем-то, возможно им самим. Поэтому Архив просто переворачивается и утыкается лбом, прячется, зарывается, в чужой бок. Пахнет стиральным порошком и пылью. — Мне щекотно, отодвинься, — Вельт толкает его в лоб ладонью и ворчит. С утра он всегда такой, ершистый, и надо очень сильно постараться, чтоб настроение Херршера скрасило хоть что-то кроме получасового утреннего душа и чашки сладкого чая. Архив тянется к нему и целует куда-то в висок. Теплый. Сонный. … Архива прошибает странное осознание и он каменеет на мгновение. — Мне приснилось, что ты умер. Он остается сидеть в этом их гнезде из одеял и подушек, оторопело глядя на Вельта. Тот как-то подозрительно глубоко вздыхает и тоже поднимается, становятся почти что зеркальным отражением Архива. И он ничуть не похож на того умирающего старика из его сна. — Чисто технически– — Ненавижу, когда ты так говоришь. — –я действительно умер. Архив молча смотрит на Вельта. Шутить тот не умеет. И сейчас, по мнению Архива, вновь это подтверждает. В их паре за шутки все же ответственен Архив. — Ну да. А мы оказались в раю? — В ядре Херршера. Я скопировал нас туда, — Вельт слезает с кровати и по-деловому начинает натягивать домашнюю одежду, совершенно не глядя на Архива. — Это было рискованно, конечно, все же концепт души штука странная и я мог застрять тут совершенно один. Пока ты мне усиленно затирал про Азимова, я все думал — чего он там напридумывал? — Вельт постепенно распалялся. Он злился, Архив оторопело смотрел на напарника, молча наблюдая за надвигающейся бурей. — Я тебя, кажется, просил так не делать? Архив медленно опустил ноги на пол, передвигаясь как нашкодивший кот, максимально осторожно. Только бы не спровоцировать грозу. Попасть бы в “глаз” бури и избежать всех обвинений. — Почему обо всех твоих сумасбродствах я должен догадываться через пень колоду? А если бы я не успел активировать ядро? А если бы в нем не хватило энергии? Пятьдесят тысяч лет, а жизнь ничему тебя не научила! Может хоть смерть– Архив оказывается совсем быстро и совсем близко. Держит этого раскрасневшегося от злости и страха человека за плечи и утыкается лбом в чужой лоб. Они стоят так долго, дышат одним воздухом. Вельт — успокаивается, Архив — упивается осознанием происходящего. — Я думал, что ядро может скопировать только душу. А какая к черту душа у Ключа?... — Как видишь какая-то да имеется. Очень вредная и чрезмерно самостоятельная. Архив медленно улыбается и тянется к чужим губам. Натыкаться, впрочем, на пальцы. — Я все еще зол на тебя. Архив что-то невнятно бурчит и целует Вельта в пальцы, теплые, осязаемые. Закрывает глаза и прячет в этих руках лицо, пачкая слезами. И эмоций столько, что не хватает места внутри самого себя — они плещутся наружу горячим и соленым. Вельт лишь прижимает его душу к своей, позволяя наконец испугаться и оплакать, разозлиться и осознать. Мир, все же, рухнул. И уступил место чему-то, чему еще предстояло обрести имя.