Нежно-голубой

Guess I got what I deserve Kept you waiting there, too long my love

      Пинкман уехал, Пинкман снова дышал полной грудью. Он оставил после себя темный след от шин на асфальте и едкий запах выхлопного газа украденного алого шевроле. Уолтер смотрел ему вдаль совсем недолго — в этом не было смысла, они уже попрощались. Без слов, без прикосновений, но они никогда и не нуждались в них. По крайней мере, Уолт точно. Помнит он, Младший впервые пошел в среднюю школу, тогда гордый отец тоже смотрел на него так, стоя сзади, взволнованно провожал во взрослую жизнь…       Совсем недавно ему снова пришлось сделать это, но в этот раз сын не обернулся и не помахал ему рукой с неловкой, но веселой улыбкой, мол, «всё, мам, пап, идите уже, не позорьте меня перед друзьями!» Жаль, что он не сможет снова пережить это с малышкой Холли, из-за появления которой он и пустился во все тяжкие.       Сейчас, когда Уолт смотрит, как уезжает Джесси, как он пробивает капотом ворота и вырывается на свободу, он спокоен. Он не беспокоится, знает, что Пинкман будет в порядке. Он справится, выберется из любого дерьма, даже когда рядом не будет его напарника, чтобы прийти на помощь и спасти его. После всего, что Уолтер сделал для него, Джесси просто обязан прожить долгую, счастливую жизнь. Джесси обязан забыть о родителях, о рабстве, о Комбо, о Гейле, о Джейн, он обязан навсегда забыть о мистере Уайте. Пусть он сменит имя и уедет так далеко, как только сможет, только пусть не вспоминает. Он должен отдохнуть.

All that time, without a word Didn't know you'd think, that I'd forget, or I'd regret…

      Ноги сами приводят Уолтера в лабораторию. Склянки, знакомое оборудование, одинокий защитный костюм на полу… На пересохшие губы пытается подкрасться улыбка, но у неё не хватает сил на то, чтобы стать видимой. Столько пыльных, затертых воспоминаний. Профессор Уайт проходит глубже, с каждым его шагом на полу остаются капли грязной крови, а видения давно ушедших дней становятся всё ярче. Взгляд зацепился за единственный респиратор и вот, Уолт не забыл, как некогда тайно забирал со школьного склада два таких. Кажется, один, в последствии, бесследно пропал в жаркой пустыне…       Тогда было страшно, мало ли, кто-нибудь заметит, что инвентаря не хватает? А если Скайлер найдет его второй телефон? А если Джесси, черт его побери, будет продолжать названивать на домашний? А если он снова закатит истерику из-за того, что ему не понравится, как они поделили деньги? Сейчас всё это так смешно и абсурдно. Оглядываясь назад, Хартвелл понимает, что подобные «проблемы» — жалкое ничто по сравнению с тем, что ему придется пережить в следующие два года. Впрочем, всё это осталось в прошлом. Сегодня он закончил все свои дела. В живых не осталось никого, кто раньше вызывал тревогу у него, его партнёра или Скай. Теперь всё будет хорошо. Осталось лишь одно маленькое дело, самое последнее… После него, этой самой ночью, кошмар наконец кончится, а завтра, с первым лучом солнца, для каждого в Альбукерке начнется совершенно новая жизнь.

The special love I had for you, my baby blue!

      Бок болит так адски, в нем глубоко застряла и задела какой-то орган шальная пуля, но Уолтер не замечает этого. За последний год он окончательно привык к боли — принял её, как собственную неотъемлемую часть. Боль всегда была в нём, боль раковой опухолью сидела глубоко в его лёгких, разрывала их изнутри и заставляла харкать кровью. Она была в его голосе, тихом и спокойном, была в каждом его вздохе, в его уставшем, но всегда ровном и целеустремленном взгляде… Боль была его изуродованным, прикованным к постели отцом, отчаявшейся матерью, она была его разрушенным браком и она же и стала его отдушиной. Когда боль становилась ей, у неё были нежные голубые глаза. Такие чистые, почти прозрачные, особенно когда в них появлялись слезы. Глаза, в которые Уолтер, будь у него такая возможность, мог бы смотреть вечность. Сегодня эти глаза избегали его, затем смотрели с недоверием, со страхом, с отчаянием — «Скажи, что ты хочешь этого!»       Уайт же навсегда запомнил, как они смотрели на него с восторгом и с желанием получить такую заслуженную похвалу. Его несносный, глуповатый и да, такой надоедливый, но ставший родным Джесси давно исчез, прозвучал единственный, изменивший всё выстрел и он разбился на тысячи мелких осколков, которые, как ни старайся, не склеить обратно. Всё равно останется трещина, напоминающая о неправильном обращении, а у Пинкмана их полным полно. Мужчина не будет врать, он лучше всех знает, что большинство этих острых шрамов — его рук дело.       Мой нежно-голубой. Уолт останавливается у большой бочки, такой, в которой замешивают ещё сырые химикаты, и кладет на неё исхудалую ладонь. В нос бьёт фантомный, искусственный запах синего метамфетамина. 99,1% чистоты. Его творение, его визитная карточка. Что-то особенное, чем он наконец может гордиться. Где-то на подкорке стремительно уплывающего сознания он слышит шум приближающихся полицейских машин, но даже не оборачивается, не обращает ни малейшего внимания. Силы покидают тело и рука медленно сползает с гладкой поверхности, оставив после себя кровавый след, доказательство того, что тот самый ужасный Хайзенберг, да, лично он, был здесь.       Тело падает на пол, а перед глазами его, только его нежно-голубой и веселое «Йо, мистер Уайт, зацените как я могу! Ну чё вы там, смотрите, ну?» Да, Джесси… Будь добр, потерпи секунду…