Сладость после смерти

Когда я была в девятом классе, мама на эмоциях сказала, что я умру молодой где-нибудь в канаве. Я всегда её уважала за стойкость психики и способность не драматизировать без повода. Контекст, конечно, важен — она это сказала не просто между делом, слушая, как я говорила про то, куда поступлю, нет. Тогда я общалась с неприятной компанией, слишком быстро узнала вкус алкоголя и сигарет, и потом долго находила в своих вещах буклеты про подростковую наркоманию — мама, увидев сигареты в кармане куртке, неслась на всех парах к истерике, и в её голове от вишнёвого «Chapman» до наркотиков было расстояние примерно в ноль шагов. Только зря переживала — эта компания распалась так же быстро, как и образовалась, ну, точнее, они просто обособились в какую-то новую компанию, где меня уже не было. Всё было просто и по-подростковому естественно — если ты пропустила одну вписку и полторы сплетни, не сделала что-то дикое на спор и тебя не отпустили на одну прогулку, то ты сразу превращаешься в неинтересную тень. Вот так и произошло... Чёрт, я уже успела закончить школу, отчислиться из университета и умереть, а мне все равно обидно, что от меня тогда так просто избавились! И я даже сейчас помню, что Саня Котов мне должен сто рублей, а Вика Власова не вернула мою кофту с пайетками. Ну да, компания распалась, мама забыла, что косвенно желала мне смерти, уже когда я была в десятом классе, а вот её пророчество сбылось. Я действительно умерла молодой в канаве. Вот как так получается, что мама всегда была права? И про эту компанию идиотскую, и про то, как умру. Мне было бы её жаль оставлять одной с этим забытым пророчеством, если бы она не умерла за два года до этого. И когда пятнадцатого сентября меня сбила машина, и я отлетела в канаву, последнее, о чём я подумала — надеюсь, мы с мамой не пересечёмся в загробном мире. Я вообще всю жизнь надеялась, что его нет! Пока я была жива, я не верила ни в Бога, ни в загробные миры, и мама мне всегда говорила, что это временно. Во-первых, вырасту — пойму, — мам, ну как я могу вырасти, если ты сама говорила, что я умру молодой в канаве?! — во-вторых, цитата, «в падающем самолёте нет атеистов». Это типа метафора, что меня ждёт что-то такое, что придётся поверить в Бога. И сразу начинались разговоры про девяностые, про то, как она сама уверовала, когда умерла её мама, и всё вот это вот, что ждало меня с таким же упорством, как и все её самые неприятные предсказания. Опять же, я была рада, что не дожила до возраста, когда стала бы похожа на неё, а ещё бы пошла по тропинкам, которые она уже вытоптала. Я умерла молодой. Если честно, это только звучит романтично. Оказывается, молодыми умирают не только рок-звёзды, но и такие простые люди, как я. И выглядит это так себе — почему-то смерть так устроена, что перед тем, как перенестись в другой мир, тебе дают шанс посмотреть на себя со стороны. Ну вот зачем?! Это было ужасное зрелище. Мой искорёженный, переломанный труп лежал в грязи, его заливало дождём, и в темноте моё лицо выглядело особенно жутко. Так, будто кто-то мне шепнул на ухо, что после смерти я всё-таки встречусь с мамой, и она выскажет всё, что накопилось за два года, пока она не могла меня отчитывать, но видела все мои провалы с небес. Ну или из-под земли — что более вероятно. Через две недели мне исполнилось бы двадцать два. К этому возрасту я не оправдала ни одного её ожидания, а когда она умерла, я отступала от её мечт всё быстрее и быстрее. Во-первых, я отчислилась из университета, а ведь тот факт, что я там училась, был буквально единственным, что её во мне радовало. Хотя я не была отличницей, но зато училась на бюджете — иначе и быть не могло, и не потому, что платное образование нам было не по карману, а потому, что она бы умерла от инсульта гордости, и меня бы утащила за собой в могилу. Инсульт гордости — это когда в мозгу умирает часть, ответственная за нарциссизм, а учитывая, что у неё это была не часть, а весь мозг целиком, она бы точно такое не пережила. Я отчислилась из-за тяжёлой депрессии, и это вторая причина, почему мама бы оттолкнула апостола Петра от врат рая, лишь бы быстрее влепить мне затрещину. Мало того, что я отчислилась, так ещё из-за несуществующей причины — моя мама не верила в депрессии, панические атаки и всё, что можно заменить словом «лень». В её представлении, это слово могло объяснить абсолютно любую причину, почему я могла когда-либо плакать и страдать. С её лёгкой руки, буллинг в школе, невзаимная любовь, суицидальные мысли и непонимание, куда поступать, уравнивались, теряли индивидуальные черты и все становились ленью. Это ещё одна причина, почему я её любила — она реально умела решать проблемы, отсекая всё лишнее. Правда, от её решений обычно всё становилось только хуже, но это мелочи. В общем, да, я отчислилась, потому что не могла ходить в университет. Буквально не могла — я лежала в кровати, плакала, ела так, что поправилась на десять килограмм, и хотела исчезнуть. Я не училась, у меня не было стабильной работы, денег хватало только на коммуналку и чипсы, можно считать чудом, что хотя бы эти потребности в жизни я могла закрыть. Так же удивительно, как и то, что я не заработала гастрит или язву желудка — видимо, жизнь решила не размениваться на такие мелочи, а просто меня убить сразу, как я нашла способ выбраться из болота уныния. И вот тут мы подходим к теме, о которой я говорю только вскользь. Иначе понесёт так, что меня не остановить, вам буквально понадобится кляп и смирительная рубашка, чтобы я поборола приступ гиперфиксации. Как же глупо признаваться, что тебя от апатии спасло аниме. Я ещё помню времена, когда за слово «аниме» людей били, хотя это и не пришлось на мою сознательную жизнь — скорее, это что-то из давнего детства, когда я только начала ходить в старшую школу. Но вот что-то на уровне культурного кода осталось, и связывать нечто серьёзное с аниме не так-то легко. Но да, из песни слов не выкинешь, а из моей жизни — «Тетрадь смерти». Я уже не помню, как начала смотреть её, но помню последствия — я просмотрела аниме до утра. Ни разу не смотрела аниме до этого, а тут — будто провалилась. Будто не ела неделю, и вдруг увидела шведский стол. Да, это звучит так, будто я описываю внукам, как встретила их деда, то есть, любовь всей жизни, и что? Я действительно ощущала это именно так! Мне кажется, это нормально — быть привязанной к аниме, которое вытащило тебя из состояния, от которого тебе самой было страшно. Даже если эта привязанность неадекватная и раздражает свое силой тебя саму, если она поглощает все твои другие интересы и на время становится твоей личностью — всё, что угодно, лучше, чем депрессия, бесконечные бессмысленные слёзы и ощущение, что ты приросла к кровати. Мне было ничего не интересно. Я спала, плакала и листала ленты соц. сетей, даже не вчитываясь в посты, просто водила пальцем по экрану. Запах пота и грязных простыней вперемешку со слезами — вот это эстетика депрессии. Я так и не успела узнать, была ли это она, или запоздалое горе по смерти матери — моя жизнь оказалась слишком коротка, чтобы разгадать все загадки, которые там были. И вот здесь, будь я живой девушкой с такими же живыми эмоциями, я бы мечтательно вздохнула, что у нас с Элом в этом плане много общего. Но я умерла. И пока Бог Смерти не решил мою судьбу, я не чувствовала никаких эмоций. Хотя нет, одну всё-таки чувствовала. Я в шоке от того, что Боги Смерти существуют. И да, опять же, будь я живой, одержимой Элом девушкой, я бы сейчас закричала, что я совсем как в том эпизоде, где он узнал, что Боги Смерти существуют, и упал с кресла. А ещё бы добавила, что я обожаю этот эпизод! И что Эл в нём очаровательно живой, и, кажется, таким он будет только в двадцать пятом эпизоде, и начался бы бесконечный поток анализа «Тетради смерти». Как хорошо, что мёртвые не умеют испытывать восторга. Я не верила в загробные миры, когда была жива, но вместе с тем мне было безумно обидно, что в нашей жизни есть вещи, которые мы никогда не узнаем. От мелких — мой пёс в детстве действительно сбежал, пока я была в школе, или он умер, а мама думала, что ложь спасёт мою детскую психику?.. — заканчивая вселенскими. Что было до большого взрыва? Есть ли жизнь после смерти? А после гиперфиксации? И вот здесь есть один плюс смерти — хотя бы на один из них можно узнать ответ, когда умираешь. Это прикольный бонус отвратительного мероприятия — типа поминок с банкетом после похорон. А в моём случае, я нашла ответы сразу на два вопроса. Хоть и умерла в канаве. И да, я не перестану об этом шутить — вы бы тоже не перестали, клянусь, это так хрестоматийно, что даже с полным отсутствием эмоций и увидев свой изуродованный труп, я всё ещё борюсь с желанием похихикать над этим фактом. Так вот. Жизни после гиперфиксации, в моём случае, нет. Я умерла, так и не остыв к «Тетради смерти». Это можно понять по тому, сколько уже отсылок я сделала к Элу — как и то, кто мне из главных героев нравится больше, ведь Лайта я ещё ни разу не упомянула. А вот жизнь после смерти существует. Если вы умрёте особо идиотским или нелепым образом. — ...А у номинантов на «Премию Дарвина» проход без очереди. И можно с собой кого-нибудь пригласить. Бог Смерти говорил это с такой гордостью, будто он запатентовал эту идею в загробном мире. Мы стояли посреди туманного, сырого леса — именно так, кстати, выглядит лимб. Если вы любите собирать грибы и десять раз перепроходили «Сайлент Хилл», вам тут очень понравится. Мёртвые не испытывают эмоций, а ещё не чувствуют температуру. Поэтому в мокром лесу мне было не холодно, а от вида трёхметрового чудища в белых перьях и черепом вместо лица, мне было не страшно. — Ну, хоть какие-то от неё плюсы, — равнодушно сказала я, чувствуя, как онемело моё лицо. Когда я была живой, моя мимика была такой подвижной и весёлой, что безэмоциональность ощущалась физически тяжело. Наверное, так себя чувствуют люди, обколотые ботоксом. — Конечно! Её же придумал один из владельцев «Тетради смерти». Сговорился с богом смерти, и тот сказал, что идея неплохая. С тех пор даже в загробном мире есть привилегии, не всем эта идея пришлась по душе, но как-то она прижилась. — Ты же понимаешь, что это не мой случай? — Ну да... Может, ты хотя бы сама сможешь меня рассмешить? Ну же, неужели не хочешь пожить ещё немного? — Не особо. Я чувствовала себя студенткой, пришедшей к уставшему экзаменатору, который пытался всеми способами вытянуть её на «три». Бог Смерти по имени Аку с такой надеждой смотрел на меня — ну, или мне так казалось, потому что глаза у него поблёскивали безумием с самого начала — что мне было даже стыдно, что моя смерть была такой банальной. Прости, Бог Смерти, сегодня твой рабочий день будет ужасно скучным. Молчание между нами затянулось. Я не чувствовала неловкость, по его неподвижному лицу тоже ничего нельзя было сказать, но какие-то отголоски этого чувства из жизни до меня долетали. Чисто логически я понимала, что так долго молчать в ответ на вопрос и смотреть друг на друга — странно. Но я думала, что предложить мне действительно нечего. А ещё я думала, что Аку был подозрительно сильно похож на меня. Смерть, оказывается, вообще очень ироничное мероприятие — мало того, что сама гибель со стороны кажется дурацкой и какой-то нелепой, так ещё и Бог Смерти это не величественное, загадочное существо. Не хранитель мудрости, не загадочная женщина в плаще с косой. Или это мне так повезло?.. Аку оказался весёлым и нетерпеливым. Он мог выжидать молчание, но всё его существо при этом источало скуку и нетерпение. Он постукивал костяными пальцами по ноге, странно подёргивался, будто каждая секунда ожидания ударяла его током. Он напоминал мне меня. Смешливый, подвижный, не подающий признаков выдающегося интеллекта — может, моя судьба была встретить родственную душу после смерти? Вот и она — дёрганный, шутливый Аку. Весь в белых перьях, с костяным телом и смеющимся голосом. Мы встретились пару минут назад, когда моя душа отделилась от остывшего трупа. Тогда я увидела своё тело со стороны, скривилась и испуганно зажмурилась, а следующая минута начала отсчёт уже в другом месте — в дождливом, холодном лесу, казавшемся бесконечным из-за тумана и плотного ряда высоких деревьев. — Умерла? Серьёзно?! Ты первая душа на моей практике! Вот с этой фразы и началось наше общение. Если в загробном мире есть боги-стажёры, то Аку был именно таким. Видимо, ещё не выгорел на работе. Но даже его пластичная эмоциональность не могла возродить мою, оставшуюся в прошлой жизни, в моём искалеченном и холодном теле, покрытом грязью. Поэтому я смотрела на него так же, как моя мама обычно смотрела на меня — холодно и отрешённо. Хотя я этого не хотела, но не могла вырваться из оков посмертной безэмоциональности. — Ничего не могу придумать, извини, — произнесла я почти неподвижным ртом. — А если я скажу, что люди могут выбирать, как провести жизнь после смерти? Даже самые невероятные мечты станут правдой. Ну, ничего не хочешь? Пожить миллиардершей или отомстить всем врагам? Давай, ограничивать не буду! Он говорил это так восторженно, но моя душа будто окоченела так же, как и мёртвое тело. И я лишь тупо молчала, будто не расслышала, что он сказал. Самое обидное было, что я всё расслышала, но не могла ничего ответить. Конечно, у меня ещё были мечты. Смерть забрала мою живость, эмоции, физические ощущения, но забыла про то, от чего стоило бы избавиться в первую очередь после смерти — амбиции. Хотя, в моём случае это были не амбиции, а простые мысли о бытовых радостях. Я бы хотела ещё раз погулять с подружками. Ещё раз выпить латте на миндальном молоке. Ещё раз сделать маникюр, послушать музыку, погладить кошку, живущую в моём дворе. Я бы хотела ещё раз посмотреть «Тетрадь смерти», чтобы опять почувствовать себя живой. Ох, как иронично! Но я верила, что если она меня вытащила из депрессии, то и из могилы бы смогла. Я бы хотела ещё раз послушать первый опенинг, подпеть ему в голос, посмеяться с видео «Преступление и преступление», а потом посмотреть очередное видео эссе про гениальность этого тайтла. Да, у меня не было огромных планов на жизнь. Я не работала на нормальной работе ни дня и не смогла закончить университет, я была паразитом, который в чьих-то глазах не имел права на жизнь. Но у меня были маленькие радости и мечты, по размеру не превышающие детских шагов, и мне было больно, что я должна буду с ними расстаться. К сожалению, они все равно не стоили того, чтобы я ради них изгалялась перед Богом Смерти. Но он будто жаждал этого, чуть ли не моля меня о том, чтобы я придумала какой-то смысл жизни — не прошлой, а будущей, той, что после смерти. — Мне все говорили, что люди мечтают, чтобы пожить ещё чуть-чуть, а ты тут стоишь и упираешься. А я, знаешь ли, не горю желанием тебя оформлять! — Что? В смысле «оформлять»? — А ты что думала, бюрократию придумали люди? Нет, это вам привет от Богов Смерти. Всех умерших людей мы должны оформить в тридцати инстанциях, подписать и заверить документы, потом они проходят подлинность… В общем, люди думают, что за сорок дней душа человека окончательно возносится в небеса. Красивая легенда, но по факту — столько времени занимает юридическое оформление вашей смерти. У особо сложных людишек время может затянуться и до десяти лет, и он слоняется тут по лимбу. Это хуже ада, не находишь? Признаться, эта новость кольнула моё сердце — я почувствовала что-то похожее на удивление. Как всё банально и ужасно одновременно! — …Поэтому Боги Смерти часто предлагают такую сделку. Это как пустить кого-то на вечеринку без очереди — если вам выпадает жизнь после смерти, то и у нас процедуры облегчаются. Вы какое-то время живёте в своих несбывшихся фантазиях, мы неспеша работаем, а потом вы отправляетесь в окончательное забвение. Особо занудные Боги Смерти всю эту волокиту воспринимают как должное, а вот я возиться не хочу. Так что? Рассмешишь меня, или хочешь, чтобы я тебя по пути в забвение ещё проклятиями осыпал? Он уселся на землю, отчего наш рост почти сравнялся. — А в «Тетради смерти» всё по-другому было… — В человеческих сериалах всё тоже не очень реалистично, но вы не жалуетесь. Ну? Не глупи, девочка, мало какому человеку попадается такой сговорчивый Бог Смерти, как я. Ещё и такой ленивый. Я глубоко вздохнула. Если честно, чем дольше он говорил, тем больше я думала о том, что идея-то неплохая. Даже после смерти я не хотела ничего великого. Я не представляла ни путешествий, ни симуляции популярности или жизни, которой у меня никогда не было. Когда у тебя нет эмоций, то и все эти желания становятся какими-то бледными, ещё более скучными, чем жизнь до этого. И я думала, что подвох в этом и заключался: я бы могла рассмешить Бога Смерти. При жизни я была ещё той клоунессой. Но наверняка загвоздка заключалась в том, что все эти желания бы пришлось прожить без чувств. Поэтому я подумала, что ничего не потеряю — самого важного я и так уже лишилась, когда меня сбила машина. Если уж есть шанс воплотить любую прихоть, то я бы выбрала пожить в своём любимом аниме. А что? Вот это действительно опыт, который я бы никогда не смогла получить. Все остальные воспоминания и мечты я унесу с собой, в ментальном кармашке своего сердца, а вот идея встречи с Элом Лоулайтом… Господи, да после двадцать пятой серии я месяц ещё не могла думать ни о чём другом, как о том, как мне его жалко! Я неиронично представляла, как бы его жалела, поддерживала и успокаивала. Со мной он бы не умер в безвестности, и я бы точно помогла бы ему устранить Лайта. Можно сказать, я пережила что-то вроде печальной влюблённости в Эла. Но мало того, что он был аниме мужиком, так ещё и мёртвым. Наши отношения в той жизни были обречены, единственным способом с ним встретиться была шизофрения. И, как оказалось, смерть. Гипефиксация пробивалась даже сквозь посмертное равнодушие ко всему, и подсказывала, что надо пользоваться шансом. — Ладно… Ну, меня сбила машина, и я отлетела в яму. По факту, я умерла в канаве. А знаешь, что говорила моя мама, когда я ещё училась в школе? Что я умру в канаве. Ну, то есть стану бомжихой, и умру на улице, будучи алкоголичкой. А в итоге умерла по пути в пекарню за булочкой с корицей. Но в канаве. Вот такой каламбур. Я ничего не ожидала. Эту историю невозможно было вытянуть во что-то стоящее, и по стеклянному взгляду Аку это было понятно. Но он усмехнулся. Усмехнулся, чёрт возьми! На эту бездарную, глупую, притянутую за уши… Да даже не шутку, а просто факт, который я попыталась рассказать с хоть каким-то намёком на сарказм. Над этим нельзя было посмеяться в здравом уме. Да и в нездравом тоже. Такое может быть смешно только в три часа ночи, когда ты уже настолько хочешь спать, что тебе смешно от всех видео на «Ютюбе», которые ты листаешь, чтобы не столкнуться с сонным параличом. Мне прям захотелось сказать, что я могу лучше, честно, не надо пытаться смеяться над этим бредом! Но Аку улыбнулся. Как тот самый пресловутый экзаменатор, который нашёл способ аттестовать самого тупого студента на потоке. Мне попался ленивый Бог Смерти с ужасным чувством юмора, ещё и халтурщик. Мы были созданы для того, чтобы встретиться, потому что при жизни я сама была именно такой. Но над таким я бы все равно не стала смеяться... — Ну вот, а говоришь, ничего такого! Как минимум, это иронично. — Это вообще не смешно, на самом деле. — Вы все так говорите про свои смерти. Ну всё, спасибо, девочка, ты спасла меня от волокиты! И на самом деле, не думай, что я притворился — нет, это реально забавно. «Лучше бы ты притворился, чем признался, что у тебя такое чувство юмора». — Ну, теперь твоя очередь мной командовать. Что тебе устроить? — Перед тем, как скажу, хочу знать правила, — я вперилась в него взглядом, и заметила, что он слегка растерялся, — наверняка же всё не так радужно. Есть что-то, о чём я должна знать? Аку усмехнулся. — А ты не промах. Обычно люди сходят с ума от радости, ну, мне так говорили. Правила… Хм, если честно, всех я не знаю. Только знаю, что день в жизни после смерти идёт за два. Ты пробудешь там сорок дней, но будешь чувствовать, что прожила все восемьдесят. — Сорок? Ты же сказал, что процедура оформления облегчается, если человек туда попадает! — Ну да, для нас, — он улыбнулся, обнажив острые акульи зубы, — обычно мы работаем сорок дней без выходных, а тут можно передышку брать. Очень удобно. — Мне это уже не нравится… — А, ну да! Ещё мы сами решаем, как разыграть вашу жизнь. Вы нам даёте обстоятельства, а мы уже докручиваем остальное. Так что формулируй аккуратно, чтобы потом не пожалеть, — он подмигнул и опустил лицо на костлявую ладонь, — так что, придумала, куда отправишься, девочка? Я замешкалась. Люди, которые продавали душу дьяволу, и то были больше воодушевлены от перспектив, чем я в тот момент. Жизнь после смерти мало чем отличалась от обычной — всех правил я не знала, мечты в ней исполнялись криво и так, что можно ещё пожалеть о загаданном, так в конце ещё и опять придётся помереть. Может, надо было выбирать тот вариант, где я десять лет слоняюсь по дождливому лесу лимба?.. Но уже глупо загадывать такое, если подвернулся шанс исполнить любую фантазию. Я вспомнила, как, будучи живой, плакала от смерти Эла. Как моё сердце сжималось от осознания, что я привязалась к этому персонажу, и как я пересматривала «Тетрадь смерти» раз за разом, пытаясь найти там что-то, что подпитало бы мою привязанность. Я вспомнила, как мне снилось это аниме, как я читала фанфики, как наклеила фреймы из манги над кроватью. Как я мечтала присесть перед Элом и заглянуть ему в глаза, обнять его, показав, что он не один, потому что моя душа разрывалась от того, каким одиноким и глубинно несчастным он был в аниме. Это действительно мучило меня в жизни, так что мешает теперь это исполнить?.. Сорок — а по факту восемьдесят — дней с любимым аниме героем. Мем «I can fix him», который стал бы реальностью. Мы бы ели торты, я бы расспросила его о том, как он на самом деле себя чувствовал, и, может быть, стала бы кем-то значимым для него — подругой, слушательницей, любимой… Неважно. Гулять — так гулять. Позориться — так до конца. — Я бы хотела попасть во вселенную «Тетради смерти»… Ой, только подожди, я сейчас уточню! Я бы хотела быть как-то связанной с Элом. Работать с ним или на него, быть рядом, помогать ему что-то такое. Чтобы… Блин, это прозвучит так глупо, но я бы хотела, чтобы мы могли сблизиться. Я не собиралась раскрывать душу перед Богом Смерти с характером шута, но как только я говорила о любимом аниме персонаже, слова выливались из меня, как вода из переполненной вазы. Если я начинала говорить о «Тетради смерти», то остановиться я уже не могла. И я чувствовала, как у меня начинали подрагивать пальцы. То ли от волнения, то ли от внезапных чувств, пробивших мертвецкое безразличие к происходящему. Аку это заметил и заулыбался. — Вот оно как. Интересное желание! Устроим. Это твоё окончательное решение? — Да. Ничего лучше я все равно придумать не могла. Если уж при жизни я не смогла придумать себе предназначение и смысл существования, помимо аниме, то и после смерти вряд ли смогу. Аку кивнул и щёлкнул пальцами. Перед ним появился блокнот и ручка — он что-то вписал туда и заулыбался жутковатой, острой улыбкой. — Будет исполнено! Только я помру от скуки, если буду знать, что вы там болтаете о детских травмах все сорок дней. А вот идея с тем, чтобы поработать, мне понравилась — значит, ты будешь его прислугой. Если он тебе так нравится, то ты сочтёшь за честь прибрать за ним тарелочки и сервировать для него пирожные. Вот это будет весело! Я даже не успела округлить глаза и запротестовать. Какие, блин, тарелочки?! Нет, нет! Я даже в своей комнате убиралась раз в неделю, спокойно живя среди кружек и тарелок. Особенно во время депрессивных эпизодов. А на слове «сервировать» мне захотелось умереть ещё раз. В жизни я его видела только в книгах. Я понятия не имею, что значит сервировать! Это слово из разряда «изразец» и «оскомина» — что-то, что можно слышать всю жизнь, но так и не приблизиться к пониманию, что это вообще такое. — …Ну и будет странно, если горничная всемирно известного детектива будет выглядеть так, как ты сейчас. Давай сделаем эту историю ещё интереснее? Ты же хочешь привлечь внимание мужчины. Я тебе помогу. Но не знаю, сработает ли это на таком странном парне, как Эл Лоулайт… Он вновь щёлкнул пальцами, и я почувствовала, будто мне в глаза бросили песка — зажмурилась и принялась их тереть. Проморгаться не получалось, но я чувствовала, что что-то поменялось — будто кто-то раздел меня, отняв последнее, что объединяло меня с прошлой жизнью. Мою толстовку и джинсы. — Когда ты откроешь глаза, пойдёт отсчёт твоей новой жизни. Ты не имеешь права переставать работать и переодеваться, а во всём остальном — чувствуй себя, как дома. Это звучало как угроза. Дома меня били. Пока я пыталась избавиться от песка в глазах, я слышала, как всё вокруг стало быстро меняться. Шум дождя менялся на другой, в котором можно было выловить человеческие голоса и клацанье клавиш. Моя кожа стала чувствовать прохладу, а ещё я стала улавливать запахи — кофе и выпечка в окружении стерильной чистоты. А вместе с этим на меня навалились эмоции. Все, которые, видимо, я не могла ощущать в лимбе, пока говорила с Аку. В итоге я проморгалась, и смогла оглядеться. Это был какой-то сюрреалистичный сон. Нарисованный и очень знакомый. Реальность выглядела плоской, пугающе нереалистичной, как мультфильм, и я посмотрела на свои руки — они выглядели точно так же. Но, прикасаясь к коже, я чувствовала то же самое, что и в жизни. К горлу подкатила нервная тошнота, и я почувствовала, как задрожала. А потом опустила взгляд ниже. Оказывается, если какое-то время не испытывать абсолютно никаких эмоций, а до этого ещё увидеть свой труп — что, наверное, считается психологической травмой — то до слёз тебя сможет довести буквально что угодно. Например, мысль о том, что ты теперь находишься в аниме. Пусть и своём любимом. И, вроде как, видишь затылок своего любимого персонажа где-то вдалеке. А сама при этом стоишь в костюме горничной, который едва прикрывает юбкой твои бёдра. В чулках на подвязках. И сейчас ты должна будешь выйти в этом шедевральном виде к тому, кому хотела показать, что понимаешь его гениальную натуру, но Бог Смерти, обеспечивший вашу встречу, сказал, что твой максимум — сервировать ему пироженки. Если вы думаете, что не разрыдались бы на моём месте, то я за вас очень рада, не забудьте отдать белое пальто в химчистку завтра. Но я разрыдалась в голос. Даже сама не поняла, как так получилось. Всё произошло моментально, будто Аку опять щёлкнул пальцами, потому что мало ему смеха. Вот так и началась моя жизнь после смерти. Я разрыдалась в порнушном костюме горничной, а вдалеке сидел мой любимый аниме мужик. И, очевидно, я должна была к нему выйти.