Интерес.

Здесь всегда пахло канализацией. Местами воздух в Нерроузе был липким, гуще, чем в любом другом районе города. Волосы становились сальными за день, а жёсткая горячая вода из ржавых труб не могла нормально промыть их. Приходилось принимать ледяной душ или ждать около кастрюль на плите, что после долгого рабочего дня ощущалось пыткой. Но бывали и дни, когда бриз с океана прогонял всю грязь. В эти дни улицы были полны свежести и жизни. А иногда творилось что-то среднее. Не грязное и не чистое, а серое. Сегодня был один из таких дней. Эмили заметила, что в кои-то веки грозовые тучи отступили, хотя небо до сих пор оставалось пасмурным. Она сощурилась, ожидая, когда медлительная охрана откроет ворота. Они не могли запомнить лицо, которое появляется в лечебнице уже какой год шесть дней в неделю. Хотя и их опасения можно понять, если знать, кто содержится в стенах заведения. Но излишняя тревога никогда не будет полезной среди сотрудников. А неспешность тем более. — Вы можете пройти, мисс Курт, — скрип металла звучал как аналог современному пиликанью электронных дверей. Она кивнула и без лишних слов проследовала к главному входу. Ещё один ряд людей в форме. И конечно, Эрик. Парень с каштановыми кудрями и спортивным телосложением обычным для охранников первого класса. Он посмеивался с остальными, пока не уловил на горизонте приближающийся силуэт. Мужчина поднял руку, прерывая беседу, и обратился к проходящей мимо девушке. Та не взглянула на человека. — Послушай, я... — Позже, — Эмили мелькнула, как привидение, о которых любят говорить в подобных местах. Они сходили на одно свидание, закончившееся катастрофой. Он подвёз её до дома и увидел несуществующие намёки, пробуя зайти внутрь. Даже с придерживаемой дверью и её очевидным желанием уединиться. Тогда она достала рабочий шокер и чётко уяснила, что ещё шаг — и он будет пародировать приступ эпилептика на грязном полу. Щелчки электричества заставили его отступить, но с тем самым выражением лица, обозначающим незавершённость. Эмили скользнула в офис и, преодолевая желание запереться и сесть за работу, полезла в шкафчики стола, переполненные заметками, документацией и рецептами. Она обыскала все кроме первого, так как этот выделила для специального пациента. По-настоящему особенного в клинической практике за всю её жизнь. Когда он узнал об этом, то издал странные звуки, издалека напоминающие смешки. Или кудахтанье. — О-о-ох, док, я так польщён! Если бы мне позволили иметь, скажем, э-э хотя бы полку, я бы обязательно украсил её всеми побрякушками, которыми вы одариваете меня. Под побрякушками подразумевались цветные мелки для арт терапии, личный дневник, который она отдала ему с просьбой записывать мысли и мягкий карандаш, которым невозможно было ранить. Хотя он пытался всадить его в глаз санитару, неудачно нагнувшемуся, чтобы поднять упавшую тарелку. Точнее, тарелку, которую он уронил. Крик и хохот разлетались по коридорам лечебницы, достигая офиса Эмили. Но ему не удалось выкорчевать глаз, только повредить белок, так как хрупкий грифель и едва ли не пластилиновый корпус согнулись пополам. Застряли за веком и рассыпались там. Химия сжигала глаз изнутри, но с этим справились лучше, чем с всаженной на пять дюймов деревяшкой. Пациент, несмотря на казалось бы провал, радовался больше, чем если бы проткнул человеческую плоть, напоминавшую виноградину без кожуры. — Браво, док. Отличная проницательность. Помимо того были резиновые шарики, наполненные крахмалом, или просто мягкие изнутри. Те, которые приятно сжимать для снятия стресса вместо того, чтобы рвать мелкие бумажки или грызть ногти. Или губы. А ещё краски. Грим. В первый день его привезли и тут же окатили холодной водой из шланга, смывая ужасающее второе лицо. Когда Эмили встретилась с назначенным пациентом, то была в тихом бешенстве. В таких случаях категорически нельзя срывать с больного способ защиты. Нарушать его комфорт. Это только бы усугубило и так шаткое положение. Он, пристёгнутый к вертикальной каталке в смирительной рубашке, полустоял с лениво опущенной головой. Ярость исходила немым подёргиванием губ. Длинные выцветшие зелёные пряди скрыли половину лица, и доктор Курт вернулась с косметичкой, которую одолжила у коллеги в обмен на дополнительную смену. Главврач с презрением дал добро на возвращение грима, но запретил использовать в этом людей. Им сказали спинами стоять в трёх метрах от него, пока лечащий врач стояла бы в полутора метрах от него. Опять же, спиной, чтобы не спровоцировать пациента. Санитары развязали одну руку и, убедившись, что он не сможет освободиться, отошли к охране и отвернулись. Таковы были требования Эмили, которая взамен с... заключённым договорилась на тихое нанесение макияжа. Без попыток убийств или побега, ведь у него не было шансов с восьмью вооружёнными мужчинами, даже будь он дважды тем кем был. Он хмыкнул, ведь на кону стоял шанс вернуть липкий слой краски на лице. — Как мило с вашей стороны, док. Не поможете мне с глазами? Не могу обещать, что не откушу ваши пальцы, но был бы весьма признателен. Она отказалась, точно так же как все стоя к нему спиной. Он издал расстроенный звук и хихиканье, продолжая мазать лицо. На одном из сеансов Эмили принесла ему краски с профессиональным гримом и дала распоряжение проследить за тем, чтобы их донесли до его палаты. Охранники с закатыванием глаз поставили их в ближайший к ванной угол комнаты с белыми мягкими стенами и вытолкнули туда пациента. Психиатр рассчитывала на установление хотя бы намёка на доверие. Помимо простых, официальных безделушек были и необычные: сорванная с её халата пуговица, кусок ткани, который он позаимствовал во время спавших наручников. Где-то хранился клочок волос, за который он заплатил разрядом тока. На его дрожащем от 1220 вольт лице в отличии от болезненной гримасы царила Чеширская ухмылка. Ей представлялось, что извечная улыбка непроизвольно растягивалась из-за мышечной памяти. Эмили без особых колебаний скинула с себя увесистую тушу и подозвала санитаров, чтобы те вернули его в личную палату отделения «D». В одиночную палату, где свет никогда не гасили. Только значительно приглушали на шесть часов в будни и семь в воскресенье. Сеансы проходили или в палате, или в специально оснащённом кабинете для интенсивной терапии. В последние две недели ей удалось добиться часа прогулок в садах. Конечно, в кольце стражи. — Мой собственный эскорт. Какая честь... Док, у вас нет ощущения, что вы выгуливаете пса на поводке? Надеюсь, у всех здесь есть прививка от бешенства, а? Эмили достала толстую запылившуюся папку и хлопнула ей о стол. Вовремя, ведь минутой спустя к ней заглянул главврач, требуя отчётность. Немолодой мужчина, Гарри Белч, которому лечебница досталась от печально известного Джереми Аркхэма. Бедняга сам оказался заключённым в стенах его лечебницы. Отделение «B» под надзором медсестёр. Гарри же, с желтоватой кожей и глубокими мешками под глазами, рисковал повторить его судьбу, если не перестанет работать до ночи. Старость пригладила чернильные волосы, оставив след из расползающейся седины. Как нити паутины. Он мельком пробежался по отчёту и захлопнул папку, поднимая пыль. Эмили подавила кашель. — Хорошая работа, доктор Курт, — он сжал челюсти, сдерживая зевок, хотя кожа над шеей раздулась как у жабы. — Твой пациент уже ждёт. Он сегодня в хорошем настроении. — Отлично, — Эмили достала из верхнего ящика блокнот и ручку, как обычно прихватив с собой бутылку воды. — Я как раз направляюсь к нему. Она прошла мимо Белча, не беспокоясь о чужом человеке в её кабинете. День омрачился поломкой и падением лифта в шахту. Тросы разорвались, когда рабочие толкнули туда заимствованную каталку, забитую кирпичами для починки отверстия в стене в левом корпусе. Что-то из нового оборудования взорвалось и пробило дыру диаметром с человека. Оставлять её в этом заведении было сродни игнорированию пожара. Ей пришлось идти через отделение «С». В «А» содержались мирные старички с возрастными проблемами, душевнобольные с лёгкими отклонениями или люди с эпизодами быстро вылечиваемых болезней. «B» не мог порадовать полным умиротворением, но пациенты считались отчасти стабильными. Главной целью врачей там было снизить их агрессивные или аутоагрессивные нападки, выявить триггеры и начать медикаментозное лечение посерьезнее, чем в «А». В «C» держали особо буйных, опасных и тяжёлых пациентов, большинство из которых были преступниками. Камеры — именно так называли палаты в «С» — строго одиночные, тянущиеся вдоль коридоров. Вторую стенку открывали на несколько часов в день, чтобы не вводить их в абсолютное одиночество. Но решётка никуда не девалась. Скрежет металлических прутьев и выкрики больных перестали нервировать спустя месяц, а спустя годы походили на белый шум. Мельтешит где-то на краю сознания, пытается выудить внимание. Мужчина с закрытыми глазами сжался в углу правой камеры и просил жену, которую сам же и задушил, вернуться, но отказывался смириться с этим. Вычеркнул из памяти. Слева слышалось бормотание. Рот лысого человека походил на пустую, зияющую пропасть. Его речь невозможно было разобрать, но каждый раз он просил одолжить зубы. Дело парня, который подзывал всех мимо проходящих женщин, досталось коллеге Эмили. Прирезал соседку из-за ссоры, вспыхнувшей в результате неприятного для неё открытия — он установил камеры в её комнате и душевой. Ещё несколько тихих пролётов, и каннибал был последним говорившим. Старичок описывал запахи персонала по-разному, но всем было очевидно, что он хотел зайти далеко за пределы ароматов. Эмили свернула и поплелась меж коридоров, вынужденная подниматься в отделение «D» по лестнице. Там, где содержали таких, как её пациент. Эмили предоставила карту двум охранникам. Картинка почти стёрлась, и если бы не схожая причёска и тёмно-каштановое пятно, они бы не нашли схожестей. Но пропуск есть. У неё не было никаких привычек или традиций, чтобы успокоиться или настроиться перед сеансом, так как в этом не было необходимости. Она никогда не волновалась, чего не скажешь о страже. Новенькие с сомнением осматривали женщину, которая без промедлений скрылась за скрипнувшей дверью. — Вы опоздали, док. Осуждение, сочащееся язвительностью, отвлекло от запаха дезинфицирующих средств и хлорки. Но он был прав. — Прошу прощения, мистер Джокер, — Эмили выдвинула стул и села перед пациентом, положив блокнот и бутыль воды на стол. — Меня задержал сломанный лифт. Зелень медленно выцветала в прядях, которые отросли едва ли не до плеч, а корни выдавали натуральный блондинистый цвет. Грим свежий, только что нанесённый специально для постоянного посетителя. Серая свободная футболка с такими же штанами для большинства пациентов, но Джокер, имея в запасе краски для лица, любил разрисовывать скучную одежду, выводить узоры и цветные пятна. — И как вам мои соседи снизу? Довольно милые ребята, хотя и немного двинутые, — его плечи слегка тряхнуло в бесшумной усмешке, а металлические ограничители звякнули. Их первый полноценный сеанс прошёл с такими же ограничителями. С десятидюймовыми привязками к стулу, позволяющими почти свободно двинуть кистью. Закончилась первая встреча для терапевта плачевно, потому последующие сеансы его намертво связывали смирительной рубашкой и пристёгивали к стулу, припаянному к полу. Когда... поведение несколько улучшилось, его больше не заворачивали в кокон как гусеницу, но крепили руки к подлокотникам. Иногда ослабляли, давали рукам больше свободы, но совсем недавно ввели это как норму. — Приемлемо, — она раскрыла блокнот. — Мне передали, что вы сегодня в хорошем расположении духа. Поделитесь? — шарик гелевой ручки застыл над бумагой. — Вспомнил одну забавную вещь, пока меня пристёгивали, — он до звона металла дёрнул руками без всякого желания выбраться, только напомнить о своём положении. — Новая история о шрамах? — Эмили отложила ручку, устремив взгляд на пациента. — Хм-м-м, — он сделал вид, что задумался, блеснув зубами, — на этот раз нет. Прошлая вам так понравилась, что мне потребуется время, чтобы впечатлить вас сильнее, док, — Джокер усмехнулся, покачав головой. — В этот раз небольшой анекдот. В прошлый раз он вёл рассказ не о детстве или жестоком обращении извне, а о собственном решении вырезать вечную улыбку. Принц преступности заметил интерес в ледяных глазах, редкое мерцание в тусклом голубом. Это разогрело его и без того пылкий рассказ, толкнуло к множеству подробностей, образов... Она едва успевала записывать, обдумывая причины выбора именно этой конкретизированной лжи. Конечно, Джокер выдумывал на ходу о своём прошлом. Но зачем? Почему именно эти истории? На что он ориентировался? Какое точное влияние хотел оказать? — В любом случае, я внимательно слушаю, — она чуть склонила голову, холодная тень упала на лоб и скулы. Уголок алых губ дрогнул и ассиметрично второму пополз вверх. — В общем... пришла как-то жена пациента к психиатру, а тот спрашивает: «Ну что, вашему мужу помогли таблетки от мании преследования, которые я ему выписал на прошлой неделе?» — Джокер сдержал смех при виде её безэмоционального выражения лица. — А она ему отвечает: «Как сказать… Вчера вечером его застрелили в подъезде.» Он взорвался смехом, откинувшись назад так сильно, как только мог. Худощавое, длинное тело дрожало от приступа веселья, в то время как Эмили записала пару слов. Очередная издёвка над её профессией, ничего удивительного, но в этот раз без присутствия самого пациента. Жена и психиатр, две модели поведения, два характера. Смерть человека по вине второго, чрезмерной уверенности в своём суждении и болезни пациента. Такими он видел её коллег. Её саму. — Ты так много думаешь, так много думаешь... — смех резко оборвался, а бледное лицо выражало только неудовлетворённость. — А над шутками надо смеяться, а не думать. У тебя всегда это кислое, серьёзное выражение. Оно не подходит такому красивому, чистому личику, знаешь? — Джокер склонил голову набок, прикрыв глаза. — Что именно смешит вас в этом анекдоте? — Курт смотрела в карие глаза без надежды увидеть подсказку. Не с этим человеком. — О, я же говорил, — наигранно разочарованно вздохнул пациент, — нельзя думать, только смеяться. Улыбнитесь! — Мне интересно ваше мнение, Джокер, — иногда Эмили опускала «мистер» в попытке найти компромисс. — Ты наверняка думаешь, что я скажу, — он кашлянул, — что самое смешное — это некомпетентность психиатра. Его самомнение, правда о его ошибке... Но знаешь, что ещё смешно? — клоун дождался слабого кивка. — Жена! У неё только что умер муж, а она приходит к врачу, который убил его. Может, она пришла, чтобы отомстить или поблагодарить или э-э она тоже больная! Мы не знаем... — Кажется, вы обдумали эту историю во всех мелочах, — Эмили остановилась. — Или вы без предварительного размышления «чувствовали» это именно таким образом? Не конкретным, но многообразным. — Вы убили шутку, док, — он цыкнул. — Прямо как гниль, которая поражает кожные ткани, заставляет тело разлагаться, распадаться, кормить червей... Всё вокруг вас гниёт. У вас прирождённые таланты мертвеца, док, — Джокер усмехнулся, дёргая плечами. — Что именно... — Хотя нет, постойте, — его язык высунулся, пробегая по израненной плоти. — Не прирождённые, нет-нет. Приобретённые, но такие... мощные. — он довольно сощурился, откидываясь на спинку. Ограничители скрипели. — Что именно испортило юмор? — спокойно продолжила Эмили. — Как ваша кошка? — внезапно спросил Джокер и опустил глаза на её рукав. С длинношёрстной, пушистой и очень активной кошкой было трудно поддерживать абсолютную чистоту. На белом халате то и дело мелькала длинная кошачья шерсть. Джокер заметил это в один из первых сеансов и проявил сильный интерес. Ведь как у кого-то столь холодного хватало заботы на другое существо помимо себя? Тем более, что отношение к братьям нашим меньшим у Джокера разительно отличалось по сравнению с людьми. Ведь природа, флора и фауна, — чисто воплощение хаоса. — В полном порядке. С самого утра съела банку тунца. И, как вы просили, — она достала из кармана стопку фотографий. — Вот она, — Эмили подтолкнула их к противоположному краю. Джокер ловко перехватил их и поднял, рассматривая трёхцветную кошку. Пышку. Окрас точно местами подгоревший, местами сырой хлеб с вкраплениями из отрубей и семян. Курт сосредоточилась на выражении лица пациента. Отсутствие презрения, но без умиления, присущего детям. Лёгкая смешинка, застывшая в глазах, не указывала на язвительность. Только стабильное настроение. Он изредка усмехался, склонял голову в интересе и щурился. Ей нужно зарегистрировать любой намёк на возможность проявления симпатии и эмпатии. Эмили выбрала удачные кадры. На одном Пышка принесла пойманную мышь, и Джокер просил именно эту фотографию, когда узнал об охотничьих способностях питомца. Шутка про летучую мышь покалывала язык. На другой кошка уронила и разбила стеклянный стакан, и на фото запечатлелся довольный вид крохотного хищника. Разодранный диван и обои, царапины на руке после игры, съеденный фикус и перевёрнутая миска с кормом. Джокер ухмыльнулся и сдвинул фотографии ближе. — Маленький пушистый демон... — он покачал головой. — Когда мелкие животные царапаются, то это мило... Забавно. Когда медведь или, я не знаю, акула, то часть в ужасе, а другая бросается защищать их. Отстоять права дикой природы, словно именно это ей нужно, — Джокер насмешливо фыркнул и похлопал в ладоши. — Людям свойственно находить что-то опасное обаятельным, если оно не может им навредить, — Курт на секунду закрыла глаза, вспоминая слова из параграфа по существу симпатии. — Я обаятелен? — он поднял левую бровь. Нос дёрнулся. — Вы считаете, что вы более не можете... — Эмили сплела пальцы, — навредить? — Разве похоже, что могу? — Джокер поднял руки до предела, звеня металлом, и притворно надул губу. — Я самое безвредное и беззащитное существо во всей этой лечебнице. Давайте посмотрим, — он поднял глаза к потолку в раздумьях, — у каждого тупоголового болванчика в форме есть оружие. Транквилизаторы, пушки, дубинки... А персоналу выдают именные шокеры, — клоун усмехнулся, кивнув в её сторону. — Вы можете навредить, но вас до сих пор принято считать... как вы сказали? Обаятельными, а? — Вы намекаете на несправедливость отношения к хищникам и людям, несущим потенциальную угрозу окружающим? — Курт после многочисленных сеансов научилась понимать, куда он клонит. — Справедливость... Несправедливость... Эти слова ничего в себе не несут. Разве что для психов в тёмных костюмах и масках, — он устроился поудобнее на железном стуле. — Хотя вы меня подловили, док. Эта такая тонкая грань между «насилием» и «способом выживания». Никто не осудит рысь за сотни убитых кроликов, но убей человек всего одного и соседа и пуф! Всё! — Мне кажется, что вы увиливаете, мистер Джокер, — она перелистнула пару страниц. — «Оправдание убийства во благо любой дурацкой цели является жалким оправданием. Убийство всегда будет убийством». Это ваши слова. — Да-да-да, но! — он резко наклонился. — Вы упускаете одну деталь. — И какую же? — Эмили не сдвинулась с места, возвращаясь к последней странице. — Человек сам создал эти правила. Сам установил подобие порядка, закона и э-э... морали, но сам же и нарушает их. У лесных тварей ничего из этого нет, потому их и не судят, — язык пробежался по верхней губе, — ведь не за что. Они не убивают ради денег, власти, амбиций. Они вообще не убивают, только выживают с минимальными потерями среди тех, кто щиплет травку. Анархия. Хаос, отсутствие закона. Всё это повторяющиеся темы в диалогах, а скорее монологах Джокера. Он считал, что человечество не способно жить в такой системе, так как она не работает. А когда что-то не работает, даже не поддаётся починке, то вещь выбрасывают и покупают новую. Порой тяжело отбросить прошлое, но как тогда двигаться в будущее? Примерно к этому сводилось большинство умозаключений, но иногда ему всё же удавалось удивлять терапевта чем-то новеньким. — Я поняла вашу мысль, — Эмили сделала очередную пометку. — Как ваше физическое самочувствие? Всё ещё придерживаетесь плана тренировок? — она открыла раздел с физическими нагрузками. Джокер ухмыльнулся. — Вчера как-то... не задалось, — краткий ответ насторожил Эмили, и психиатр внимательно пробежалась по открытым участкам кожи. Подозрения оправдались, когда она нашла фиолетовое пятно под рукавом. — К вам опять применили грубую силу? — её глаз чуть не дёрнулся от раздражения. — Как сильно и кто? Некоторые работники боялись принца преступности. Но были и те, у кого ненависть возобладала над страхом. Охранники, санитары... Иногда они обращались с пациентами с недопустимым уровнем физической силы, чтобы перевести или "успокоить". Нарушение прав человека было большой проблемой в Аркхэме, так как насилие, эмоциональное и физическое, усложняло работу с пациентом. Контакт, доверие, понимание, установленные с врачом, рушились. Прогресс сходил на нет. Они не имели права решать, заслуживали ли больные такого рода наказания. Джокеру несколько раз ломали рёбра, нос и ключицу. Эмили пребывала в тихой ярости, написывая стопку рапортов. Они нарушали закон, думая, что могут распоряжаться её пациентом после всех его выходок в городе. Что он заслуживал это. Не брали в расчёт, что это не простой преступник, а психически больной человек. Что это незаконно, что это ставит их на тот же уровень. Что они выше, могущественнее, пока он связан. Что между ними и Джокером ничего нет. Но между ними встала строгость и врачебный долг Курт. Клоуна забавлял её внутренний, немой гнев. — Вы всегда так заботливы, док, — он кашлянул третий раз за сеанс, что Эмили связала с избиением. — Начинает казаться, что вы искренне беспокоитесь за старого доброго Джокера. Если бы не это унылое... Она встала и обошла стол, поднимая рукав рубашки. Болезненное на вид тёмное пятно. Руки клоуна лениво лежали на подлокотниках, а глаза отслеживали напряжённый ход мысли психиатра. Еще два или три месяца назад он бы перехватил запястье и согнул до хруста. Джокер вспомнил, как сам оставил схожие гематомы на её шее на долгий срок. Несколько раз на предплечьях, один раз серьёзно оцарапал ногу. Но веселье теряется, когда жертва не просто не боится его, а не боится смерти в целом. Это надоедает. Вот только на смену причинению боли и бесполезным запугиваниям пришли странные взаимодействия. Грань понимания. — Могу ли я взглянуть? Мне нужно оценить степень ущерба. — Как я могу отказать, док? — зелёные пряди неряшливо упали на лоб. Курт осторожно приподняла подол рубашки, чтобы не коснуться кожи пальцами. Джокер ухмыльнулся, одобряя, чтобы посмотреть шоу. Как на каменной маске появляются трещины сдержанного негодования. Терапевт игнорировала напряжённую близость, влажное дыхание пациента. Жёлтые и чёрные неровные круги на подтянутом животе и под рёбрами. Осознание, что его били связанным, заставило психиатра нахмуриться. Им ещё нашлось бы оправдание, если бы он напал первым, но так... У неё назрели догадки: — Реакция новичков на ваши слова, — без вопроса утвердила Эмили и выпрямилась. — Я разберусь с этим сегодня же. Такое поведение недопустимо, и я глубоко сожалею о произошедшем. Я запрошу для них выговор и перевод в другое отделение. Мы можем отложить сеанс, пока вы не получите надлежащую медицинскую помощь. Он прикусил щёку изнутри, сдерживая смех. Провокации двух идиотов стоили того. — Прерывать нашу и без того короткую встречу? Нет-нет, я дождусь, однако я требую компенсацию, док, — он кивнул в сторону бутылки с водой. — Смочить бы губы, — Джокер сжал их и резко разомкнул, издав хлюпающий звук. Курт обернулась в поисках графина с водой для пациента. Ничего. Его должны были занести санитары вместе с охраной, пока те пристёгивали Джокера. Тот понимающе усмехнулся, довольный поднимающимся дымом. Эмили вернулась к стулу и перекатила по столу бутыль в руки пациента. Он открутил крышку и, держась за дно, прижался губами к горлышку, шумно глотая. Отцепившись от бутылки, клоун таким же движением вернул её. Слегка измазанную алой краской с его губ. Психиатр, недолго думая, сдвинула бутыль в сторону и вернулась к записной книжке. С некомпетентным персоналом она разберётся позже. Пошурвшав листами, она нашла нужный, и вернулась к Джокеру. Капли воды стекли с губ к подбородку, смазывая грим и пачкая им шею. Курт присмотрелась к цвету кожи и корней волос, однако не смогла проверить, есть ли под глазами тёмные пятна из-за белой краски. Витаминные добавки улучшали его состояние, но отдых? — Есть ли прогресс с засыпанием и улучшением качеством сна? — Док, я сплю как убитый благодаря вашим ребятам, — он ещё шире растянул губы. — Однако это немного... скучно, — Джокер тряхнул головой, и волосы разлетелись по лицу. — Вы закончили последнюю книгу? — получив кивок, Эмили моргнула. — Вы читаете довольно быстро. Хотите поделиться впечатлениями? — О, конечно! — он коротко рассмеялся. — Мне особенно понравился момент с отравлением офицера. Это было... — Джокер впился в терапевта темнеющим взглядом, — красиво. Очень поэтично. И эта девчонка хм-м... Лизи? Смышлёная. — Смышлёная? — переспросила Эмили, сделав пометку в блокноте. — Вы имеете в виду способ убийства? Поцелуй? — Да, да, — пациент скованно пожал плечами. Ремни натирали кожу. — Это забавно. Крепкий здоровый мужчина падает без сил после обмена слюнями. Она не подсыпала в еду или выпивку... Не-е-ет, девчонка выбрала сложный путь, возможно, смертельный для неё, если капсула лопнет во рту и стечёт по горлу. Это филигранная работа, — его глаза сверкнули. Эмили со вздохом отложила ручку. Бутыль с водой. Терапевт прищурилась и открутила крышку под насмешливым взглядом пациента. Она осторожно принюхалась, ощущая слабый запах снотворного, подаваемого больным в эпизодах бессонницы. Одна такая пачка всегда хранилась у санитаров. Курт вздохнула, осознавая, что Джокер вытащил таблетки во время нападков охранников и попыток санитаров остановить расправу. Конечно, он подтолкнул разгорячённых новичков, которые в суматохе могли разбить графин, но теперь она знала причину. И прикрыла веки на пару мгновений. — У санитаров с собой есть и более серьёзные препараты, — Эмили сдвинула бутыль в сторону, — но вы выбрали снотворное. Мне считать это прогрессом, потому что вы не хотели убивать меня таким образом, или регрессом, потому что... — она положила локти на стол, — вы хотели остаться с бессознательным телом наедине? — её лицо ничего не выражало, в отличии от лукавой усмешки пациента. — Ах, что вы, док, — металл звенел от прерывистых вздыманий его груди, — ведь это бы подорвало наше долго встраиваемое доверие. Я просто хотел поделиться тем, как сильно меня впечатлила эта сцена. Но я ведь не мог сделать этого э-э... напрямую, — зубы вцепились в красную губу. Эмили сдержала мышцы расслабленными. — Мы уже обсуждали это, — Курт вернула внимание к блокноту. — Это неуместно и противоречит профессиональной врачебной этике. Давайте вернёмся к разговору о причинах... — Причины, причины... — он покачал головой. — Я предпологал, что вы раскроете мой... сюрприз. Но вам правда хочется знать, что бы с вами стало в противном случае, док? — Джокер дёрнулся вперёд, царапая подлокотники ногтями. — Я бы не стал убивать вас так. Психиатр выдержала пристальный взгляд и захлопнула блокнот, вставая с места. — На сегодня мы закончили, мистер Джокер, — она отвернулась и направилась к двери. — Желаю приятного вечера. — Когда-нибудь я покажу вам, доктор Курт. Она обернулась, обнаружив довольную гримасу. Он подпирал подбородок руками, теперь свободными от железных оков. Меж пальцев торчала её пропускная карточка вместо привычной игральной. Принц преступности медленно приложил карточку к губам и с довольным мычанием, не отводя взгляда от Эмили, оставил на пропуске поцелуй. Ядовитый багряный след. Джокер кинул его в сторону терапевта. Она поймала карточку и сунула пропажу в карман. Движение выдало, что ремни на его груди расстёгнуты, а на талии свободно болтаются. Джокер насмешливо подмигнул, сжимая губы, и облизнулся. Эмили нахмурилась, зная, что будет дальше. Они снова откатились назад. Её пациент вновь будет прикован без возможности пошевелиться. Терапевт даже не потянулась к шокеру, выходя из кабинета. Охранники встретили её с встревоженными переглядываниями. Их разговоры тут же умолкли. — Пациент снял ограничители, действуйте по протоколу, — Курт зашагала дальше, более не обращая внимания на переполох. Двое вызвали подкрепление, и санитары вместе со стражей лечебницы муравьями стекались к приёмной, обволакивая Эмили, что шла в противоположную сторону. Они пробегали рядом, суетились и перекрикивались. Пустые коридоры отразили взрывной смех волнами. Звуки борьбы отвлекали от обдумывания рапорта, но она ни разу не оглянулась, пока не услышала окрик от своего пациента: — Я обязательно покажу вам, доктор Курт! — в него всадили транквилизаторы, но горячие карие глаза не тускнели. — Не могу дождаться этого. Эмили наблюдала за тем, как его веки закрылись, а длинное гибкое тело обмякло в ловушке из рук охранников. Но казалось, что даже сейчас мышцы лица держали лёгкую улыбку, предназначенную его лечащему врачу. Если бы психиатр не спросила о его мнении касательно книги, то могла бы уже не дышать. Джокер разыграл карты так, чтобы её жизнь зависела от интереса к нему, его жизни, мнению и мыслям. Планировал посмотреть, выполняет она лишь сухие обязанности терапевта или по-настоящему хочет знать о нём, так как видит в нём личность и хочет помочь, а не сдержать. Потому что она видела в нём пациента. Не угрозу, не криминального злодея, не источник хаоса и разрушений. Эмили помнила об этом каждую секунду, но не брала в расчёт больше необходимого, не перегружалась бессмысленным страхом, так как занималась человеком за пугающим гримом, а не бестелесной идеей. Как и должен вести лечение настоящий терапевт, абстрагируясь от внешних факторов. Всё шло именно так, пока сегодня догадки Джокера не оправдались. Доктор Курт видела в нём не просто пациента, но человека. Бесчисленные сухие рапорты, направленные на учереждение строгих рамок условия содержания Джокера. Как и для всех других пациентов. Ни больше, ни меньше. Быстрые осмотры на поиск болезней или ухудшения самочувствия, как и любого другого пациента. Небольшие вещицы, передаваемые для поддержания... своеобразного рассудка, способ создать гротескный комфорт. Как и для всех пациентов. Психиатр даже не подумала, прежде чем поделиться водой, не требуя благодарности. Исключительно деловое взаимодействие врача и больного не требовало воспринимать друг друга больше, чем было необходимо. Особенно, таких редких экземпляров, которые психиатрия воспринимала за набор отклонений и умственных аномалий. И Эмили с холодной головой и стальным выражением лица выглядела как ярый приверженец этого явления. Открытие противоположного, несвойственного для таких чёрствых людей, заставило в голове клоуна что-то щёлкнуть. Курт сжала челюсть. Действия всегда говорят громче слов. Он добился от неё признания, даже если она отказывалась поднимать эту тему словесно. Джокер не наносил увечий уже две недели, а перестал пытаться убить месяц назад. Эмили считала это маленьким успехом, но только сейчас поняла, что принц преступности ничего не делал лишь из-за сомнений в ней, его колебаний. Их изучение друг друга было взаимным. И сегодняшний день утяжелил чашу весов, изменив положение дел в неизвестную сторону. Джокер принял решение — он больше не хотел её убивать, ведь ему тоже стало интересно.