Монстр

      Дождь отскакивает рикошетом от металлического козырька над тесным открытым балконом. Годжо свешивается через перегородку и отхаркивает очередной день скользкой мокротой. Вниз. Вниз пока летит только светло-сероватая желчь. Сам Сатору нетвёрдо стоит на полу. Кончики пальцев белеют и покрываются угрюмыми каплями с неба. Мокрые волосы липнут ко лбу.       Поздняя осень, октябрь медленно перетекал в ноябрь. Тучи закрашивали небо грязными мазками. Уныло. На душе не лучше. Будто безысходность устроила депрессивный тройничок с тоской и апатией. Слившись в мрачной связи, они оставили после себя лишь подкожные шрамы и отчаяние. И теперь невидимые шрамы ноют, а голова болит отнюдь не метафорически.       Годжо, шатко покачиваясь, возвращается в комнату. Грязная вода с волос очерчивает путь от балкона к кровати. Ободранные обои вяло перетекают в серые стены с потрескавшейся краской. Темно. Неоплаченные счета за электричество лежат надменной кучей на тумбочке у входной двери. Они так и останутся без оплаты. Как Сатору уже почти год живет без чего-то важного внутри, так и коммунальщики проживут без его жалких грошей за свет в квартире.       Жизнью такое назвать сложно. Годжо более походит на ходячий труп. Вся его личность извратилась и пошла трещинами. Он не тот человек, что раньше. Да и человек ли вообще?       «Докажи себе, что ты монстр».       Казнь лучшего друга собственными руками считается за доказательство?       Выбор был сделан без сожалений. Сожаления пришли позже. В виде накатывающих ледяными волнами флешбеков.       Сердце — разбитые часы, что больше не отсчитывают время вперед. Лишь в обратную сторону, к тому фатальному дню. Каждый тик — как напоминание.       Руки до сих пор дрожат от отчаяния и страха. Или ломок. Ломок, что накатывают каждый раз внезапно, сопровождаясь диким ознобом и страхом.       Тогда он потерял часть своей души. Собственными одеревеневшими пальцами вырвал её часть, оставив внутри кусок сырого кровоточащего мяса. Выбор между долгом и предательством. Хотелось думать, что Сугуру погубили его собственные идеалы. Нет, его погубили эти трясущиеся руки.       Руки, до сих пор залитые фантомной кровью, безвольно опускаются вдоль тела.       Отчаянный блеск мутных медовых радужек, взгляд, полный скрываемой боли. Годжо помнит каждую секунду. Непринужденный и нелепый в подобной ситуации смешок, слетевший с тонких окровавленных губ вместе с просьбой проклясть его перед смертью. Сатору даже сейчас ощущает тепло крови, жгущее ладони. Слова, сказанные другом напоследок, звучат в его ушах каждую ночь. Но не те, что про проклятие.       «Докажи мне, что ты монстр».       Гето знал Сатору, как никто другой. И принимал любым. А вот Годжо не смог. Те тихие, но жгучие слова скребутся серыми мышами в голове, не оставляя шанса на забвение.       Их отношения — руины. Руины, на которых Сатору оказался в гордом одиночестве, дарив лучшему другу смерть. Стоило продолжить жить дальше, но он выбрал путь краха. Время не лечит, лишь учит скрывать боль от мира и теряться в зависимостях.       Ломка настигает холодной тенью. Всё начинается с мелкой вибрации, по всему телу, каждый позвонок обвивается ледяным кольцом. Каждый волосок на руках, покрытых гусиной кожей, вздрагивает, стремясь укрыться от несуществующего холода.       Годжо комком скручивается в кровати и накрывается пледом. Мышцы сжимаются спазмами, а конечности судорожно дёргаются. Пальцы кривятся в попытках ухватиться хоть за что-то. Боль проникает сквозь суставы и растекается маслянистыми пятнами по всему телу. Глаза, полные безумия, блуждают в поиске облегчения. Стеклянный взгляд останавливается на стене напротив.       Укоризненный взор из-под полуопущенных век цвета свежего мёда. Острые скулы, словно лезвие опасной бритвы, прорезают угловатое отверстие к сердцу. Неровный контур портрета, сделанный трясущимися руками. Вся стена завешана такими изображениями мертвого друга. Его комната — храм имени Гето Сугуру. Десятки икон с лицом мученика, почившего за собственные грехи. На полу валяются смятые бумажки, тюбики с засохшей краской и кисти. Следы безумия и отчаяния Годжо. Изо дня в день Сатору пытался воссоздать лицо Сугуру, каждую черту, каждую линию, в нелепой и бесполезной попытке искупить вину. Только портреты не приносят облегчения.       Облегчение приносит героин.       Годжо вводил расплавленный порошок в вену и снова и снова перерисовывал нечеткие контуры лица Сугуру. Стирал холсты до дыр, пытаясь исправить то, что уже невозможно изменить.       Сгибы локтей на обеих руках исколоты до черноты. В какой-то момент портреты в наркотрипах также перестали приносить облегчение.       Героин по вене в сочетании с бесконечной пустотой в груди и в комнате. Высшее запретное наслаждение на пути к отчаянному облегчению.       В ноздри бьет удушающий запах старой масляной краски. Желудок бунтует, приливая тошноту к горлу. Сатору сглатывает слюну, противясь рвотному рефлексу. Нервы обнажаются до предела. Плед не спасает от пронзающего тело холода. Лицо искажается болезненными спазмами, Годжо скатывается с кровати и больно ударяется плечом о пол. Но тут же забывает об этой боли. Белоснежные волосы слиплись от пота на лбу. Этот пот настолько ледяной, что его капли, словно крошечные иглы пронзают кожу, заставляя содрогаться в зябком приступе все тело. Эта боль иная.       Годжо через силу ползёт к центру комнаты. Каждое движение вызывает новый приступ мучений. Кишки скручиваются невозможными спазмами. Голод. Голод, что невозможно утолить до конца, лишь притупить. Агония. Агония, что желает смениться эйфорией, туманящей ясность сознания.       В ворохе пустых зиплоков Сатору находит один единственный, в котором еще что-то осталось. Руки сотрясает крупная дрожь. Бледно-жёлтая пыль. Жжёная ложка, зажигалка. Временное спасение.       Губы обглоданы в кровь. Пальцы дрожат, но совершают необходимые манипуляции. Сатору набирает тягучую жидкость в шприц и откидывается назад, расплываясь на пыльном полу. Приспускает растянутые треники и наощупь ищет вену в паху. На руках места уже не осталось.       Горячий жидкий порошок скользит по венам, смешивается с кровью. Поступает в мозг, обращаясь морфином. Боли нет. Боли не существует. Петля отчаяния перестаёт затягиваться вокруг шеи. Сатору под кайфом. Волна удовольствия захлёстывает смертельным цунами.       Пальцы скрещиваются привычным жестом. Сатору в центре своей безграничной вселенной. Вселенная, в которой образ Гето жив и правит бездной.       Объебаться в бесконечной пустоте. В очередной раз. Эйфория окутывает сознание, позволяя забыться. Долгожданное забвение.       Мириады звезд плывут под веками, узкий зрачок почти смазывается лазурью радужек. Горят кометы на потолке. Млечный Путь выстилает сияющую дорогу прямиком к холстам с портретами Сугуру. Годжо видит перед собой лишь чёрный шёлк волос и нежную улыбку Гето. Годжо шагает туда. Лежа на полу, но он шагает. Это рай.       Мягкие объятия. Ласковый шепот пронизывает всё тело.       «Я каждый день по тебе скучаю, Сугуру»       «Я каждый день ненавижу себя, Сугуру»       Звёзды на шероховатых узких ладонях. Сатору ловит их языком. Тоска и ненависть притупляются нежностью на вкусовых рецепторах. Он вылизывает тонкие пальцы, пробуя на вкус Млечный Путь. В тёмных мягких локонах завораживающе тонут сотни искорок. Годжо собирает их легкими касаниями кончиков фаланг. Обхватывает чужое лицо ладонями, искрящиеся губы заманивают. Годжо не смеет противиться этой мании.       Зачарованно тянется к губам напротив, но Сугуру останавливает его строго вытянутым пальцем, мягко касаясь нижней пересушенной губы.       «Почему?»       Собственный голос в голове звучит жалко. Гето задумчиво улыбается. Мягкая улыбка в сочетании с безграничной печалью взгляда действует, как контрастный душ. По венам течет эйфория, но дрожь не утихает. Сугуру молча взбирается на узкие бедра и толкает Годжо, заставляя распластаться под ним.       Закусив нижнюю губу, Сатору блуждает потерянным взглядом по чертам лица, ставшим родными и четко отложившимися в памяти за последний год. Кажется теперь он детально может нарисовать это безупречное лицо хоть с закрытыми глазами. Тонкие губы насмешливо кривятся, и Сугуру, надавливая на чужие плечи, склоняется над Годжо. Его мягкие локоны щекочут грудную клетку сквозь старую запятнанную футболку. Чувства Сатору, как пятна на этой футболке. Не имеют значения ни для кого, кроме него самого. Чудовищное ощущение вины дерет внутренности, а Годжо не смеет пошевелиться под этим пристальным и изучающим взглядом.       Гето приближает свое лицо, выжидает пару секунд и впивается поцелуем со вкусом отчаяния.       Сатору яростно отвечает на долгожданный поцелуй. Мокрый язык проходится по зубному ряду, заставляя задохнуться от нахлынувшего желания и чувства стыда. Гето Сугуру — мученик с икон в его храме. И сейчас он жадно щекочет рот Годжо своим мокрым языком. В его волосах целые спиральные галактики, которые собираются нимбом над головой. Сатору порочит святое с эфемерным чувством вины и непоколебимым вожделением. Созвездия с потолка тягуче опускаются на лицо и всасываются в кожу, пока блондин увлеченно всасывает чужой язык. Его руки опускаются на талию, скрытую затянутой поясом юкатой. Гето отстраняется и смотрит пристально, его губ касается снисходительная усмешка. Он сводит чужие запястье вместе и заводит их Сатору над головой.       Годжо учтив и послушен. Он примет что угодно от Бога, в которого верит. Лишь бы достичь просветления и желанного прощения. Сугуру медленно, почти мучительно ведёт сжатой в кольцо ладонью по вставшему органу. Сатору тихо всхлипывает и машинально толкается в руку. Он желает большего. Этот обряд в его системе взглядов повторяется каждый раз. Но именно сегодня Гето словно его изводит и чего-то выжидает. Звёзды осыпаются на пол мелкой пылью, Годжо ощущает приятное покалывание на запястьях, что начинает струиться по венам, дурманя и обращаясь нежным трепетом.       Сугуру приподнимает края ткани, приподнимается сам и медленно седлает член. Тёмные одежды скрывают и не позволяют вдоволь насладиться чувственной картиной. Но Сатору уже сотни раз видел, как отчаянно сочится тёплая густая смазка Сугуру, как она капает с конца, пачкает его собственный живот. Сейчас же Сатору не смеет перечить и довольствуется лишь видимым натяжением ткани и мокрым пятном, красующимся на ней. Гето оседает и выгибается дугой, вставляя себе до основания. Хвосты игривых комет отражаются в печали радужек. Сугуру смотрит будто сквозь.       «Посмотри на меня».       Сатору молит своего Бога. Он в нём нуждается. И Сугуру смотрит, отвечает на мольбы, пусть и надменно. Пальцы сковываются на ноющих запястьях сильнее, Гето начинает плавно двигаться. Годжо несдержанно стонет, толкаясь навстречу, желая как можно скорее слиться в забвенном и бесстыдном наслаждении. Гето вновь наклоняется за поцелуем. Его язык дразнит, касаясь сухих губ, не проникает внутрь. Годжо всхлипывает, он хочет больше, глубже, сильнее. Он отчаянно желает всего Сугуру. Но сегодня Гето слишком отстранён. Сегодня Бог не простит Сатору.       Сугуру выпрямляется и неторопливо движется на члене. Он поворачивает голову и задумчиво осматривает стены комнаты. Его губы едва заметно и сдержанно шевелятся. Годжо отчаянно пытается прочесть по их слабым колебаниям.       «Монстр. Ты монстр».       Резкий приступ тошноты подкатывает к горлу. Лицо Сугуру неестественно искажается. Годжо, мысленно отшатываясь, впивается взглядом в стену.       Звездные ленты разбиваются осколками о старые обои, сыплются под ногами, открывая под собой коридор в бездну. Кометы с потолка тревожно виляют хвостами и прожигают потолок. Годжо падает. Лежа на полу, но он падает. Распадается на частицы и собирается вновь. И вновь. Сугуру тает на глазах где-то вдалеке, темнота волос мешается с темнотой на пути в бездну. Натянутая, фальшивая улыбка разбивается миллионом зеркальных отражений и исчезает, сливаясь с осколками Млечного Пути. Мягкие касания кончиков пальцев стираются болезненным жжением по коже. Это чистилище.       Годжо один в этом бесконечном искрящемся хаосе. Он поднимается на ноги, утопая в зыбком полу. Покачиваясь из стороны в сторону идет наощупь. Страх въедается в мозг, а ноги хрустят использованными шприцами, застилающими пол. Вокруг густая тьма без намёка на битые небесные тела. Без любимого лица и медовых глаз, пусть и смотрящих высокомерно и с укором. Вина чернильной тенью накрывает черепную коробку, захватывая мысли в плен. Он не достоин искупления. Облегчения его страданий не будет.       Паника подступает тошнотворными наплывами. В грудине что-то нервно горит в попытке прожечь истерзанную наркотиками плоть насквозь. Сатору тревожно озирается, но не видит вокруг ничего, кроме темноты. Познание света в кромешной тьме не для него. Годжо больше подходит опознание. Опознание его тела, тонущего в мрачной пустоте, теми, кто его потом найдет.       Сатору на дне бездны. Он в аду. Паника лишь усиливается. Красный мешается с синим. Фиолетовый.       Голова абсолютно пустая и тяжелая. Чье-то лицо с печальной улыбкой. Глаза нежного медового оттенка. Годжо не помнит, кому оно принадлежит. Лицо также испаряется, оставляя за собой лишь единственную давящую мысль.       «Докажи всем, что ты монстр».       Яркий пурпурный свет озаряет осунувшееся лицо. Хлопок и последующий удар. Живот врезается во что-то твердое и холодное от влаги. Ноги совершенно не держат. Теряя равновесие, Сатору летит вниз.       Разве ниже бездны есть что-то?       И все же — Сатору падает. Он парит, ощущая себя абсолютно невесомым. Конечности безвольно болтаются. Они такие легкие, а вокруг лишь фиолетовое свечение.       Все ниже и ниже он опускается в пустоту. Падение кажется невероятно плавным. Хлопок и последующий удар. Бездыханное тело на мокром асфальте. Годжо теперь в своей персональной фиолетовой пустоте.