Цепочки воздушных петель

Что ты теряешь, Арсений, если попробуешь? Тревожность заставляет пальцы трепетать в нетерпении. Сразу нужно что-то поклацать, пожмякать, пройтись, а если ничего не делать – она всё растет. Попробовать вязание в качестве арт-терапии ему посоветовал великий интернет, когда Арсений гуглил что-то вроде «как перестать тревожиться». Медитативное занятие, а еще можно на фоне слушать какой-нибудь очередной полезный подкаст или лекцию, чтобы поддерживать репутацию их местного сраного умного. Одни плюсы. Сначала он фукал. Потом еще немножечко фукал. И еще самую малость фукал. А дальше всё как в тумане: какой крючок выбрать начинающему, какую пряжу взять для первого раза, чем чулочные спицы отличаются от обычных, что такое мохер, Гитлер. В корзине на сайте для рукодельниц («и рукодельников!» нервно добавляет Арс в своей голове) товара уже на приличную сумму, надо отсеять лишнее. Зачем ему тот микроскопический крючок с розовой ручкой? Конечно, именно потому, что он с розовой ручкой. А что вязать этим микроскопическим крючком с розовой ручкой? Микроскопические кружевные салфеточки для микроскопических телевизоров. Понятно, вычеркиваем. Пряжа паутинка лежит в корзине исключительно потому, что Арс представил, как бы воздушно, невесомо смотрелся бы свитер из неё. Но ему до мастерства вязания свитеров как Матвиенко до мастерства кадрить женщин своего возраста. В корзине остается всего пара крючков и пара мотков крупной пряжи: мягенько, плюшево, канареечно-жёлто и бабблгамово-розово. Он зачем-то представляет, как Антон находит его за этим занятием и начинает над ним стебаться. В голове сразу открывается лист заметки, он точно соберет бинго. Шутка про деда. Что-то про скорую пенсию. Что-нибудь о том, что в магазинах мира не осталось достаточно выебистой одежды, и Арс на самом деле вяжет себе трендовый кроп-свитер в крупную сетку как у популярных девочек из тиктока. Курсор застрял над иконкой «заказать», он вцепился в мышку так, что подушечки пальцев побелели от напряжения. Словно еще чуть-чуть надавишь, и пластик треснет. Арс наверняка покраснел кончиками ушей и яблочками щек, представляя, как Антон будет хихикать над ним, а еще обязательно сфотографирует его за работой и растащит это по всем рабочим конфам: и к движевским, и отдельно минским, и в конфу со Стасом кинет, чтобы от глупых шуток совсем некуда было скрыться. Сам себя накрутил – сам и распутывай, как говорил Матвиенко. С чего он вообще взял, что Антон всем расскажет? Он не сможет никому рассказать, если ничего не увидит. А он ничего не увидит, потому что Арсений может спрятаться где угодно: особенно в их квартире, особенно от Шастуна. На видео в ютубе всё выглядит довольно просто, а сложного ему и не нужно: усидчивости на эти ваши шапки, свитера и носки ему хватит очень вряд ли. Особенно, если Антон будет над ним смеяться. Если Антон будет смеяться, Арсений свяжет себе петлю и на ней же удавится. Или съедет, чтобы тому пусто было. Да, лучше съедет.

***

— А-а-а-арс, там консьержке оставили посылку на твоё имя, — кричит эта дылда с порога, и Арсений сразу же понимает, что именно ему пришло. — Там что-то интересненькое? Антон наступает на задники кроссовок, совсем не заботясь ни об их чистоте, ни о стоимости. На тумбе у входа стоит маленькая картонная коробка, ни уголочком не выдающая загадку своего содержимого. Спасибо, партизанка. — Это моё, это не трогай, — Арсений вихрем проносится в прихожую и обратно в комнату, Антон не успел даже ветровки снять. — Любопытному Антону на базаре знаешь, что сделали? — кричит уже из спальни. — Надеюсь, поцеловали, — кричит тот в ответ под шум воды, моет руки. — Потому что любопытного Антона в его собственной квартире даже не обняли, может стоило на базар сходить. Он с разбегу падает на диван, не переставая бурчать себе что-то под нос и им же шмыгать, от него пахнет усталостью, остатками одеколона, сигаретами и чем-то неуловимо-тёплым. Арсений надежно прячет коробочку-партизанку и мягко ложится сверху, обнимая сразу всем туловищем. — Теперь любопытного Антона в собственной квартире придавили, — бурчит, но уже с отголоском улыбки в щетине, ловит щекой поцелуй и улыбается сразу до явной ямочки. Арсений носом ерошит отросший блондинистый ёжик, трется щекой, и тревога внутри как будто уходит на задний фон. Ему становится тихо. — Что, правда не скажешь, что в коробке? — доносится снизу. — Там мои секретики, — если добавить в голос чуть-чуть заигрывающую интонацию, то сработает, как всегда. Такую интонацию Арсений делает, когда ему приходят «девчачьи штучки», как их называет Шаст. Ободок. Крем или маска для лица. Новый гель для душа с ароматом кокоса. Мазь для пяток. Что угодно, на что тому не хватает времени или желания. Что угодно, что он потом будет безбожно красть с этими своими щенячьими глазками и тихим «Ну тебе что жа-а-алко что ли?». Что угодно, что Шастун никогда себе не купит сам. Арсений стекает на пол аккуратно, прямо на корточки у сонного уставшего лица, тыкает в родинку на носу и идет ставить греться еду из доставки: Антону борщ с борщом, а себе очередной хитровыебанный салат с мандаринами и кускусом. На жужжание микроволновки приползает главный работник месяца и приносит с собой звуки. Арсений бы записал себе все эти ворчания, сопения и причмокивания на диктофон, чтобы в очередной поездке по работе надевать наушники и оказываться в коконе, оказываться дома. Пока уставшее, но сытое тело поплелось в душ, Арсений прячет содержимое коробочки в несессер, а саму коробку складывает покомпактнее и относит к выходу. Несессер теперь надежно спрятан на полке среди книг: место, куда ни за что в жизни не сунется ни один любопытный Шастун. Арсений спрашивает сам себя: почему он вообще должен прятать такое от собственного партнера? Все еще иррационально кажется, что если Антон обсмеёт, то Арс и не начнет вязать даже, а трехочковым отправит целый несессер в мусорное ведро. Начать ведь всегда труднее всего: перетерпеть первые неудачи, влиться в процесс, понять хоть что-нибудь. Начинания всегда хрупкие, и одно неосторожное слово может напрочь отбить дальнейшее желание пробовать новое. Арс говорит себе, мол, вот я сначала попробую, и если мне не понравится, то Антон даже и не узнает, что я что-то такое начинал. А если понравится, то расскажу, когда станет получаться хоть что-нибудь. Пара шерстяных носков. Одеяло из квадратов. Свитер. Когда Антон возвращается из душа, оставляя за собой дорожку капель по полу, Арсений уже лежит на своей половине кровати, укрытый легким одеялом по самый подбородок. Антон грузно валится на матрас и сразу подвигается, недовольно мыча что-то на антоновском, обхватывает рукой, прижимает к горячей влажной груди, носом тормошит завитушки волос у уха, глубоко вдыхает и звучит уже чуть довольнее. — Я завтра вернусь пораньше, у тебя есть какие-то съемки вечером? — спрашивает голосом уже сонным, но Арсений знает, что тот запомнит. — Нет, только наши утренние, я потом еще по делам помотаюсь, а там как карта ляжет, — бормочет в ответ Арс, чуть поворачивая голову чтобы столкнуться носами. — Послезавтра мы проведем весь день в кровати, — мычит Антон, притираясь еще чуть ближе. — Будем спать в кровати, есть в кровати, смотреть фильмы в кровати и спать в кровати. — Спать уже было, — фыркает Арсений. — А мы будем дважды спать. Через минуту он уже сопит, все еще притираясь носом к волосам, и кажется, что если Арсений передвинет голову на подушке чуть дальше, тот или проснется, или как завороженный потянется за ней вслед. Проверять не хочется. Хочется нежиться под звуки дома, запахи дома и пинки дома под одеялом.

***

В квартиру Арсений возвращается раньше: отсняли выпуски Громкого вопроса и несколько рекламных интеграций, Антон остался чтобы снять Контакты с очередным неуловимым гостем, у которого расписание забито под завязку, съемку не перенести и не передвинуть. Ему же лучше. Арсений наливает чай и выбирает в телефоне, что они с Антоном будут есть сегодня и завтра, раз тот так решительно настроен не вылезать в выходной из постели. Все мысли так и так крутятся вокруг несессера и его содержимого: до доставки час, Антон не успеет вернуться, ну давай же, попробуй! Арс осушает кружку одним огромным глотком и идет к полке в спальне так, словно несчастная сумочка с пряжей его съест. Она всё тут же: два мотка плюшевой пряжи (может, Арсений выбрал их и не за цвет, а за название «долфин бэби») и два крючка. Он раскладывает всё перед собой, включает ноутбук и переходит по ссылке, которую сам же себе отправил в телеграме. В кадре женские руки, крючок и отрезок пряжи, а женщина объясняет, что любой узор, любое изделие рождается с начальной петли. Говорит, мол, посмотрите, как легко: перехлест, крючок, провести рабочую нить в петлю и вытащить, у всех получилось? Арсений чуть подрагивающими руками разрывает упаковку желтого мотка и достает кончик, чуть отматывает и берется за крючок: поехали. Перехлест, вдеть крючок, захватить нить – получился узел. Ничего страшного, отрезал. Перехлест, крючок, захват… Да захватись же ты! Ну, захват! Узел. Отрезал испорченную пряжу, пересмотрел видео заново, затем поставил его в замедлении, проследил повнимательнее за её движениями крючка и пальцев, неспеша повторил за ней, стреляя взглядом в экран каждые пару секунд. Получилось. Арсений с гордостью смотрит на правильную петлю с узелком на крючке и затягивает потуже. Как будто крючок надел аляпистый желтый галстук. Хихикает. Дальше приятный голос из видео предлагает попробовать сделать накид. Нить лежит на указательном пальце, крючок аккуратно захватывает и проводит её через петельку. Провернув эту историю еще несколько раз, Арсений отмечает, что это действительно медитативно: мягкая желтая цепочка становится всё длиннее, пальцам всё легче правильно держать нить и крючок. Если сильно затягивать нить и не оставлять в петле воздуха, то цепь получается тугой и жесткой, как колосок пшеницы. Если вязать вальяжно, оттягивая ушко петли, не натягивая нить в левой руке, то цепь напоминает гирлянду, которую маленький Арсений с мамой делали перед новым годом, сворачивая в колечки бумагу, соединяя звенья клеем-карандашом. В конце концов, он приноровился, цепь получалась тугой, но мягкой, а её звенья были примерно одного размера и получались такими сами собой. Занятие как будто стало немножко нравиться, не хотелось отрываться. Арсений свернул вкладку с руками-крючками и открыл на ютубе последний недослушанный подкаст, расследование дела «Welcome to video» прыгнуло на него само, нежданно и негаданно, прямо с главной страницы рекомендаций, хотя раньше он ничего про даркнет не искал. Несмотря на довольно нудный закадровый голос, было жутко интересно узнать, чем всё закончится, остановился он на главе «осьминог». Чем больше нарастало напряжение в сюжете, тем быстрее Арсений перебирал пальцами и крючком в них. Вот расследование перемещается в Корею, отслеживание платежей, монологи следователей по делу. Цепочка медленно ползет с кровати на пол, как желтая плюшевая змея. И действительно получается не отвлекаться, всё напряжение сливается в руки, в механические движения. Нить, крючок, захват, подтянуть. Подозреваемый улетел на Филиппины? Может, записывать новые преступные видео для получения токенов на сайте? Нить, крючок, захват, подтянуть. Помощник директора средней школы? Ведь он так близко находится к детям! Нить, крючок, захват, подтянуть. Трукраймы всегда затягивали сильно, но досмотреть до конца часто не хватало усидчивости. И вот он, посмотрите! Почти досмотрел, цепь стелется длинная-длинная. Блокчейны эти ваши, биткоины – хочется посмотреть еще пару видео сразу же, чтобы разобраться, как это работает. Но пока Крис Янчевски продолжает рассказ о международном сотрудничестве в борьбе против насилия над детьми. Внезапно со стороны двери раздаются неловкие покашливания, и Арсений со звучным хлопком закрывает экран ноутбука, прижимая руки с вязанием к груди. Сердце забилось отчаянно быстро, как будто его застали за чем-то постыдным, неприемлемым. — Мне консьержка передала пакеты с заказанной тобой едой, я их на кухне оставил, — Антон говорит быстро и довольно тихо, как будто сваливает все слова в одну кучку на маленьком грузовичке. И ерошит волосы по направлению от затылка до челки. Он всегда так делает, когда ему неловко. Ему неловко. — Как давно ты тут стоишь? — как всегда, нападать лучше первым, даже если с той стороны нападать и не собирались. Хотя как знать. — Минут десять, там какой-то мужик начал затирать про блок что-то там, — отвечает. Но это было больше десяти минут назад. Пятнадцать минимум. Арсений сжимает и разжимает мягкий клубок в ладони у груди, и не знает, что сказать. Сделать вид, что так и нужно? Что он ничем таким тут не занимается, а Антону просто показалось? Крючок в руке уже нагрелся, следы преступления лентой свисают с кровати. Хочется сжаться в комочек. В клубочек. Арсений корит себя за то, что вовремя не услышал стук входной двери, что не следил за временем, что так глупо и с первого раза попался. А ведь он хотел, чтобы Антон никогда об этом не узнал! В груди волнами покрывается паника и, кажется, отражается в глазах. Кончики пальцев мелко подрагивают, плечи вздернулись к ушам будто в ожидании удара. Ну давай, скажи что-нибудь! Посмейся там! — А что это у тебя такое в руках? — Антон медленно подходит и присаживается на угол кровати, оглаживает его колено самыми кончиками пальцев, будто в попытке расслабить напряженные от нервов мышцы. Его голос звучит очень мягко, как будто он обращается к пугливому дворовому котенку в попытке приласкать и накормить пачкой корма. Котенок может испугаться громких звуков или резких движений, может убежать даже несмотря на голод. И Арсений тоже. — Это мои цепочки, — шепчет на выдохе Арс, не выпуская из ладоней клубок с крючком. Кончики ушей печет. Щеки печет тоже. Кажется, даже слёзы в уголках глаз собираются. — Красивые, — шелестит в ответ Антон, поднимая пальцами другой конец, свисающий с кровати. — Это мои цепочки воздушных петель, — голос всё-таки чуть прорезался, под мягкими касаниями Антона к пряже и к колену, он чуть расслабляется. Кажется, он не будет издеваться. Не будет же? Антон молча протягивает руку к его побелевшим от напряжения костяшкам: мол, можно? И берет за руку, отложив всё то, что Арсений там сжимал то ли чтобы сохранить самое ценное, то ли чтобы самому сохраниться. Не растрескаться. Не распуститься как неудачные петли. — Давай, когда ты закончишь свою цепочку, мы ей гардины в зале украсим, — предлагает Антон с легкой улыбкой, — будет такой летний вариант гирлянды. Праздник каждый день, только без огоньков. Мне очень нравится, правда. Он перебирает в своих влажных теплых ладонях узловатые прохладные пальцы Арсения, у которого вся кровь отступила к кончикам ушей, видимо, чтобы те даже в темноте светили раздражающей лампочкой как у советского грузного телевизора. В детстве она пугала, казалась глазом терминатора. От его нежного взгляда в груди развязываются узлы — не надо отсекать ножницами. И цветы распускаются: хрупкие лилии из оригами. Ну как он вообще мог подумать, что Антон будет над ним потешаться? Антон согревает его ладонь щекой и целует в серединку, потом в тыльную сторону и снова в серединку. — Хорошо. — Хорошо? — Хорошо. — А фильм какой-нибудь посмотрим? — Хорошо. — Или старые серии Друзей? — Хорошо? — И ты продолжишь вязать свою цепочку? — Хорошо. Антон подается вперед и легонько целует в нос, затем встает, бурчит что-то про разогревание, еду, микроволновку, супчик и уносит свое бурчание на кухню. Арсения как будто расколдовывают, и он с шумом пытается отдышаться. Встряхивает ладони, ведет плечами, собирает свою цепочку в махровый комочек и кладет в несессер вместе с пряжей и крючком. Еще секунда и можно сделать вид, что он и не нервничал. На кухне что-то гудит, звенит упавшая вилка, за ней звучное кряхтение – как будто до этого момента он сидел в вакууме, отключили запахи и звуки, а теперь он чувствует их по-новой и со всей силы. И на душе теплеет, что страхи оказались всего лишь страхами. И немножко стыдно. Несессер жужжанул молнией, Арсений тихонечко, как мышенька, пробрался на кухню. — Ты же вроде по вечерам только салаты ешь, так что я тебе эту твою зеленую мешанину положил, — опять шебуршит себе затылок, — в красивую тарелочку, как ты любишь, вот. На черной тарелке его салат киноа-артишоки-выебоны, рядом его любимая маленькая вилочка, а перед Антоном очередная тарелка борща. Зачем он вообще заказал ему что-то кроме борща? Арсений присаживается на самый уголочек стула и подцепляет вилкой зеленые листья, пахнущие сладко-кислым. Антон усердно сербает. Очень усердно. Чтобы даже соседи поняли, что ничего такого не произошло. И по-дедовски выдыхает, бормоча что-то по типу «забо-о-ористый». Арсений дома. Точно. После ужина они перемещаются на диван, к телевизору. Арсений, проглатывая отголоски тревоги, берет с собой начатую цепочку, пока Антон включает серии на рандомайзер и ложится рядом, приобнимая одной рукой. Арсений подпирает коленями подбородок, вытянув руки вперед, и пытается вникнуть в выученный наизусть сюжет. И пытается не замечать, как Антон пялится на его пальцы, уже на автомате подтягивающие нить и перехватывающие крючок. Также он пытается не замечать, что снова краснеет. — Ты.. не б… меяться? — тихой скороговоркой бурчит Арс себе под нос, сразу пряча взгляд где-то в районе собственных щиколоток. Как купюру в детстве, когда выходил гулять в шортах без карманов. — Что, Арс? Прости, я не расслышал, — отвечает Антон, доставая пульт, ставя сериал на стоп. — Я спросил, не будешь ли ты надо мной смеяться, — настолько же тихо повторяет Арс, краснея щеками все отчаяннее. В груди снова завязываются узлы, и почему-то отчаянно стыдно. — Из-за чего? — переспрашивает Антон, и недоумение его вполне искреннее. Арс резким коротким движением поднимает руки с вязанием чуть выше, зарываясь носом в коленки. — Из-за этого что ли? Нет, конечно. Ну, Арс. Он сгребает Арсения в охапку уже обеими руками и тычется носом в лоб, мол, подними взгляд. Ну подними же взгляд. Есть кто в домике? — Посмотри на меня? — звучит вопросительно и все еще легонько бодается. — Мне просто сказали, что вязание помогает занять руки, меньше отвлекаться и тревожиться, и я решил попробовать, — лепечет Арс чуть громче, показывая из своего домика лисий нос, в который его незамедлительно целуют. — И тебе понравилось? — Вроде бы, — щеки все еще немножко печет. — А ты свяжешь мне самый крутой свитер? — Антон горит глазами и улыбается широко-широко, не ослабляя кольцо рук. И Арсений не может не улыбнуться в ответ. — Я пока только воздушные петельки умею, — на смену стыду пришло смущение, но легкое и приятное. — Если получится… — Когда у тебя получится! — Антон звучно чмокает его прямо в лоб, еще раз бодает носом и ложится рядом как лежал, — А теперь давай досмотрим серию, потом в душ и спать сном. — И спать сном. Смущенный хихик вырывается из легких залпом фейерверка, а на душе еще больше теплеет, хотя казалось, что уже некуда. Всегда есть куда.

***

После каждого нервного события Арсению хочется спать дольше. Будильники они не ставили, зная, что весь день никуда не надо, а в планах Антона не было ничего кроме зарабатывания пролежней путем высшей формы гедонизма. Однако вторая половина постели пуста и уже остыла, на часах нет даже одиннадцати. Может что-то случилось? Он проверяет телефон, от Антона всего одно сообщение. «Если ты это прочитал то не беспокойся я скоро буду» И стикер, куда же без него. С собачкой у будки. Арсений делает легкую зарядку и плетется в душ. Сегодня не хочется больших нагрузок, вообще не хочется двигаться, только обниматься перед очередной загруженной рабочей неделей. Когда он уже вытирает волосы, раздается хлопок двери, а затем тихий мат. Думает, наверное, что Арсений еще не проснулся, хотя время подходит к двенадцатому часу. Антон стоит у двери, привычно сминая кроссовки, очки, кепку, затем замечает Арса и суетливо прячет за спину какой-то пакет. — Доброе утро, иди обратно в кровать, я ща, — тараторит, как нашкодивший школьник. — Я сварю кофе и принесу в спальню сырники, а у тебя пока есть время унести то, что ты там прячешь за спиной, — Арсений улыбается одним уголком губ и правда уходит на кухню. Может, у Антона там тоже свои секретики. Какая-нибудь мужицкая-мужицкая вещь, которую уже Арсений не купил бы сам. Пиво. Сушеный кальмар (фу). Новая игра про футбол, в которую Антон будет играть в перерывах от просмотра футбола. Из всего перечисленного подходит как будто только сушеный кальмар и рыба. Да, Арсений бы выкинул. А так всего лишь не будет с ним целоваться, пока тот не почистит зубы. И не пустит его есть это в кровати. И в зале тоже. И на кухне, пожалуй. Пусть воняет в коридоре. Арсений заливает себе в кружку кофе из гейзера, а Антону набирает утренний чай. От вечернего он отличается только тем, что он утренний. Складывает на поднос тарелку с сырниками и джемом и несет все это до своей тумбочки. На кровати уже в домашней одежде сидит Шастун с тем же видом нашкодившего щеночка, пряча что-то под одеялом. Наверное, тот самый пакет. — Я не позволю тебе есть в кровати сушеную рыбу, — как бы между делом говорит Арсений, падая рядышком. — Какую рыбу? — А ты там под одеялом не свою мерзкую подпивасную рыбу прячешь? — настроение у него с утра игривое. — А, это? — Антон выдыхает, как будто набираясь смелости, и все-таки протягивает пакет Арсению — это тебе, это не рыба. Арсений аккуратно перенимает пакет из его рук, Шастун смотрит куда угодно, но не на него, и заламывает пальцы, будто в поисках не надетых с утра колец. — Ну я там это, магазин нашел, а там продавца нашел, — начинает Антон неуверенно, — ну там я ему говорю, мол, так и так, хочу вязать крюком. А он такой спрашивает крючком, да? А я ему, мол, ну да, этим вот. И хочу красивые мягкие клубочки и крючки… Антон кидает на него быстрый взгляд и продолжает. У Арсения, кажется, сейчас треснет или лицо, или ребра. — Ну меня там девушка перехватила от него и сказала, что тот дурак, и повела меня к стенду там. Я говорю, что хочу голубой клубочек и зеленый точно, еще хочу чтобы крючки были красивые и удобные и еще все что там нужно для вязания крюком, — с каждым словом Антон как будто краснеет всё гуще, до кончиков волос, — а она снова исправляет меня и смеется. Ну и я ей в цвета тыкал, а она мне набрала там. Ну, я на некоторые там клубки говорил, что фу, трогать неприятно, и не взял. А те, которые трогать приятно — те взял. И она мне там какие-то маркеры дала еще, и новые ножницы дала, ну и вот там всё в пакете. Вот. Пакет перед глазами почему-то немного расплывается, а от улыбки болят щеки. Арсений медленно открывает, а тот набит прямо до верху. Откладывает на одеяло голубой и зеленый клубки, такие же мягкие. Набор крючков с розовыми ручками, штук десять, те самые! От микроскопического до неприлично большого! Коробочка с какими-то разноцветными пластиковыми штучками, предназначение которых еще нужно узнать. Маленькие, но острые ножницы, чтобы пряжа отрезалась ровно и без усилий. И еще несколько клубков, включая увиденную Арсением на сайте паутинку, которую он вроде хотел, а вроде и незачем. — А вот голубой и зеленый клубочек это типа как мы с тобой, ну, по цвету глаз, — добавляет Антон, все-так оборачиваясь на Арсения, — Эй, ты что, плачешь? И сразу подсаживается ближе, собирая дорожки соли с щек. А сам Арсений даже не заметил. — Нет, просто пыль в глаз попала, — улыбается Арсений, жамкая в руках пряжу. И в груди такой океан нежности, будто хватит и на всех обездоленных, лишенных любви и ласки. Арс прокручивает в голове фразы о приключениях Антона в магазине, фыркает под нос с «вязания крюком» и поднимает поплывшие-поплывшие глаза на Шастуна, который кажется не на шутку взволнованным. — Спасибо, — шепчет Арс и прижимает пакет к груди, затем отставляет его на пол и наваливается на грудь Антона всем телом. Тот смеется и обнимает поперек спины. — Я тебя люблю. — И я тебя, только налей мне утренний борщ, пожалуйста, и принеси сюда, я пока включу нам утреннюю серию Друзей, — он улыбается, а глаза его говорят больше, говорят громче. И о принятии, и о заботе, и о поддержке. Тот самый тип совершенно бесхитростных людей, за которых говорят их глаза. — Ну не на за-а-автрак же! — Арсений легонько кусает его за кадык и притирается носом к самому теплому месту на шее, под подбородком. Под вторым. Антон просто пытается держать голову на весу и каким-то образом высмотреть внизу Арсов любопытствующий щекочущий нос. — В смысле, а что тогда есть на завтрак? — Я полюбил монстра, — Арс поднимается на локтях, трижды чмокает в щечку это борщеедное чудовище и идет на кухню, греть. Его кофе давно уже остыл, как и утренний чай Антона. И правда, зачем он заказывал ему что-то кроме борща?