Чернила

Доходный дом купца Г-ва в Китай-городе был желтого цвета и внушительных размеров. В темноте, правда, желтизна стен обратилась скорее серостью, если не чернотой, а о количестве этажей можно было только догадываться, глядя вверх на бесформенную нависающую над улицей громаду, сидящую на окрестных домиках, как курица — или сказочный дракон — на яйцах. Но чудище спало: все окна чернели и все за ними было безмолвно. Свет горел в одном-единственном. Иван не моргая смотрел на свечу. Глаза болели, и пламя двоилось, а то и троилось, расплываясь, как далекая звезда. Больше всего на свете сейчас хотелось протянуть руку, затушить огонь, а потом снять очки, потереть уже почти слезящиеся глаза, добраться до кровати и рухнуть на нее, не снимая даже сапог. Как жаль, что это была не более чем мечта. Он позволил себе покрутить головой, разминая затекшую шею, и снова потянулся за пером. Courage, друг, остался всего один билет. Вот выполнит хотя бы наполовину — разрешит себе, пожалуй, выпить чаю. А там еще столько же — и спать. Нужно терпеть. Сам виноват: весь день протаскался по Москве вместо того, чтобы готовиться, — вот и расплачивайся теперь тем, что есть. Что, говоришь, ничего нету? Ну тогда уж не обессудь, возьмут здоровьем. Это выйдет совершенно справедливо. Да и летняя Москва определенно того стоила. Стоила, конечно, но… Иван запустил пальцы в волосы и, сжав зубы, удержал стон. Честно говоря, хотелось плакать. В голову не шло совершенно ничего, как если бы она была забита ватой, причем, если судить по тому, как она болела, в эту вату кто-то бросил зажженную спичку. Но экзамен завтра в несусветную рань, и если не подготовиться теперь… или подготовиться недостаточно хорошо… Он на миг зажмурился и постарался поотчетливее себе представить, что тогда будет. Увиденное не понравилось. Сидеть всю ночь, впрочем, не нравилось тоже. Иван отложил очки и прижал ладони к глазам. “У тебя нет выбора”, — устало уколол он себя и тут же замер от осознания: выбор был. Ведь какова вероятность, что ему выпадет именно этот билет? Их же до черта. Все, чем он рискует — какая-то жалкая шестьдесят шестая возможность на шестьдесят пять счастливых выученных билетов. Да и не то чтобы темы он не знал вовсе, просто очень нетвердо: не “отлично” поставят — так “хорошо”, ну что же, будет первая на его счету четверка. Где тут особенный риск? — А я хочу пять, — прошептал Иван и слабо улыбнулся, обмакивая перо в чернильницу. Сил достанет, он это знал. Когда это у него недоставало? Сзади, в углу комнаты, послышался вдруг какой-то странный звук — то ли шелест, то ли легкое позвякивание, то ли… чей-то смешок? Иван не придал этому значения и только ниже склонился над столом, механическим движением заправляя за ухо выбившуюся прядь. Откуда здесь кому взяться? Звук повторился. Это был смешок, тут не могло оставаться никаких сомнений, — серебристое воздушное хихиканье, явственно девичье. Иван вздрогнул и обернулся. Этого не стоило делать так сразу: от неожиданности он снова подскочил и чуть не выронил перо. На его кровати сидела… барышня. По-другому ее и назвать было нельзя: на ней было явно недешевое бледно-розовое платье, напоминавшее почему-то — должно быть, на голодный желудок — крем на пирожном, которое он видел в витрине кондитерской лавки; темные волосы были уложены в замысловатую прическу, наверное необычайно модную и увенчанную маленькой шляпкой в тон платья; а руки — до того изящные и тонкие, что когда попривык к присутствию всей барышни целиком, невольно отвел глаза, чтоб не подумала, будто разглядывает, — обтягивали шелковые перчатки. В общем, то ли институтка, сбежавшая из дортуара, то ли и вовсе особа позначительнее — какая-нибудь юная княжна. Зависит от того, лучший это ее наряд или, напротив, самый посредственный. Все это, разумеется, пришло ему в голову не сразу, потому как все, что он смог сделать сперва, — это воскликнуть: — Ой! А потом: — Сударыня, как вы вошли? — Как вошла, так и выйду, но сперва с тобой поболтаю, — прошелестела незнакомка. Голос у нее, безусловно, в других обстоятельствах показался бы ему красивым: высокий, но без писклявости, даже с некоторою глубиной. — Кто вы? — Иван вскочил на ноги, брошенное перо покатилось по столу, оставляя чернильные брызги. — А ты очки-то надень. И она снова хихикнула, весело и как-то даже для такой барышни неприлично. Иван послушно потянулся за очками, хотя, признаться, большой необходимости в них не видел: и так ведь легко мог разглядеть таинственную гостью, даже тонкие черты ее лица, слегка напоминающего хитрую лисью мордочку, даже ее чуть прищуренные черные-черные глаза, глядящие на него немного насмешливо, но так внимательно, что становилось не по себе. И все же, когда он надел очки, новое “ой” удержать при себе не удалось. А потом, сам не зная как, он оказался по другую сторону стула, прикрывшись им как крепостной стеной. Дело было в том, что в облике барышни обнаружились некоторые такие детали, которых у порядочной институтки, а тем более княжны, быть не могло. Во-первых, рога. То, что он в темноте издалека принял за изыски прически, оказалось самыми настоящими костяными витыми рогами, заостренными на концах. А во-вторых, хвост. Он был длинный и тонкий, как хлыст, и, если искать сходства с миром животным, более всего напоминал хвост датской собаки. В другое время он нашел бы такой хвост неприятным до отвращения, но теперь, вьющийся меж складок розовых юбок и очерчивающий в воздухе причудливые фигуры острым кончиком, он вызывал иные чувства, близкие скорее к смущению, чем к брезгливости. — Вы кто? — крикнул Иван, отступая, когда незнакомка поднялась с места и сделала шаг в его сторону. Чернильница звякнула на столе, едва не опрокинувшись. Гостья ухмыльнулась. — Будто не знаешь, кто я, — она качнула хвостом из стороны в сторону, как часовым маятником. — Но этого не может быть! Я что, сошел с ума? Он схватился за стул, чтобы ощутить материальный предмет и убедиться, что реальность все еще на месте. Гостья — кстати, как ее следовало называть? существует ли женская форма от того короткого слова, что вертелось на языке? — жалостливо свела брови к переносице и протянула к нему обтянутую перчаткой руку, как если бы хотела погладить по щеке. — Вот только этого не надо, — произнесла она с какой-то странной нежностью, как если бы успокаивала проснувшегося в ночи и расплакавшегося ребенка. — Сейчас невесть что себе вообразишь и сам себя испугаешься, а нам это совершенно ни к чему. Я здесь не для того, чтобы тебе было плохо, — она мягко улыбнулась и сделала к нему еще пару шагов. Ему некуда было отступать. — Давай представим, что ты спишь, а я тебе снюсь, хорошо? — Сплю?.. — задумчиво переспросил Иван. В это верилось с трудом: он не помнил, чтобы когда-нибудь прежде ему снились настолько подробные и осязаемые сны. — А ты проверь, — посоветовала барышня. — Попробуй себя ущипнуть или что-нибудь в этом духе. Это был неплохой совет, и Иван поспешил ему последовать — со всей силы ущипнул себя за руку через рукав большим и указательным пальцами: в другой раз от такого мог бы остаться синяк. Но гостья едва заметно взмахнула хвостом, будто отгоняя что-то прочь, и боли он не почувствовал. Значит, и вправду сон? Эта мысль принесла такое облегчение, что он рухнул на стул, прижимаясь виском к перекладине спинки. — Сплю… — выдохнул он снова и вдруг заметил, что барышня-черт стоит уже совсем близко — если пожелает, сможет коснуться его рукой. — Странный сон, — заключил Иван, поднимая голову и глядя ей в лицо, хотя даже это, не говоря уже о взгляде на ее обнаженные плечи или вырез платья, приводило его в состояние какой-то смутной неловкости. — Пора бы проснуться, а то я с билетом не закончил. А у меня экзамен завтра. Барышня посмотрела на него как-то разочарованно и поджала губы. — Ты же сам сказал, что ничего страшного не случится, если бросить, — она улыбнулась уголком губ и, если не померещилось, подмигнула ему. — Ты же устал. Хватит учиться, ты и так уже умнее всех. — Вы это профессору Вигилянскому скажите, — устало хмыкнул Иван. — Да он и сам знает, не сомневайся… Она приблизилась к нему уже вплотную, и по спине от ее присутствия прокатилась волна дрожи. Приглушенный шелком стук коготков пробежал по гулкому дереву, и узкая ладошка скользнула ему на плечо. Через рубашку он ощутил тепло ее пальцев, и дернулся, пытаясь сбросить руку. — Ну ладно тебе, — проворковала гостья. — Все ты знаешь. Отдыхай. Он и вправду почувствовал, как тяжелеют веки, и искушение бросить последний билет, отдавшись на произвол судьбы, стало до того велико, что еще чуть-чуть — и он не сумел бы больше ему противиться. За всем этим он, однако, успел уловить здравую мысль: с какой это стати его так клонит в сон, если он уже спит? Правда, сосредоточиться на этой спасительной идее он не успел, потому что сперва незнакомка потянула с его волос ленту, а потом на другое плечо тоже легла рука, и обе по плечам и груди неспешно двинулись в сторону горла. Иван нервно сглотнул, но пошевелиться и согнать цепкие пальчики со своей шеи отчего-то не мог. Что еще раз подтверждало, что он спал и видел сон. — Я знаю, в чем твоя беда, — вкрадчиво раздалось за спиной. Голосок у барышни был будто хрустальный. — Ты слишком горд. Тебе непременно нужно получить “отлично”, правда? На меньшее ты не согласен, ведь так? Она на миг убрала руки, пригладив ему лезущие в лицо пряди, и чем-то зашуршала у него за спиной. Он не мог обернуться, но когда она снова к нему потянулась и он, скосив глаза, увидел ее руки, понял — она сняла перчатки. И от этой мысли внутри как будто что-то сжалось, и он вздрогнул, почувствовав ее прикосновение. Тем более, что у нее оказались недлинные, но острые коготки. — Ты разве не знаешь, что бог не поощряет гордыню? — неумолимо продолжала между тем барышня с хвостом. — Позволь себе хоть один раз оказаться чуть ниже, чем, как тебе кажется, ты того заслуживаешь. Она запустила пальцы под ворот его рубашки и провела прохладными когтями по ключицам, не царапая, но позволяя ощутить, что это вовсе не мягкие подушечки пальцев. Ивану удалось немного податься назад, но не увернуться от ее прикосновения — только сильнее запрокинуть голову, невольно открывая шею. — Так-то лучше, — прошелестела девица. — А то я думала, совсем ничего, кроме своих пыльных книжек, не видишь. Вот братец твой, даром что послушник… Она замолчала. — Алешка? — сдавленно прошептал Иван. — До него-то тебе что? — Ах, да совершенно ничего, — как будто спохватилась она. — Так, к слову пришлось. Черт-девица провела хвостом вдоль его бедра и как-то задумчиво постучала по колену. Иван на всякий случай закинул ногу на ногу, отгоняя хвост. — А помнишь ту патиссерию, где ты вчера пирожные разглядывал? — почти пропела хозяйка хвоста. — Там сейчас никого нет, между прочим, а пирожные остались. А я умею сквозь стены проходить… Хвост скользил теперь по его правой руке, подбираясь к кисти. — Дай мне уже доучить билет! — крикнул Иван, из последних сил сдерживая судорожный вдох. — Я не знаю, какого черта мне это снится! — Сколько ты этих билетов сегодня уже написал? — сочувственно поинтересовалась девица, и Иван зачем-то признался честно: — Штук двадцать. А остальные раньше… — Бедный, — выдохнула девица так искренне, что он изумленно замолчал. — Так устал, наверное… руку перетрудил… Хвост обвил его правое запястье и поднял руку на уровень глаз. На удивление хвост оказался не противным на ощупь, а теплым и слегка бархатистым. — Пальцы болят? — спросила девица с неподдельным участием и он, сам не зная, зачем, кивнул. Пальцы — да и вся рука — болели ужасно, и уже несколько последних билетов он дописывал, стиснув зубы. А если не писать, ничего не запомнишь, это он уже проходил. — Ну ничего, сейчас пройдет, — шепнула барышня ему прямо в ухо, и от всколыхнувшихся от этого дуновения собственных волос стало щекотно. Она обхватила когтистой рукой тыльную сторону его кисти, а второй повела по запястью, ладони и пальцам, не царапая когтями. Это тоже было щекотно, и Иван закусил губу, но быстро понял, что под ее прикосновениями перетруженные пальцы расслабляются и куда-то уходит боль. Он шумно выдохнул и позволил руке повиснуть на крепко обхватывавшем запястье хвосте. В бледном пламени свечи коготки гостьи блестели, как морские перламутровые раковины. Это было… пожалуй, красиво. Но написать последний билет было непременно нужно. А потому было решительно необходимо проснуться. Девица, видимо, так увлеклась, что забыла поддерживать оцепенение, которое сперва на него наслала. Или просто не хотела больше поддерживать… Он извернулся и внезапно левой рукой ухватил хвост прямо посередине. Хвост дернулся куда-то в сторону, когтистые руки отпустили его, каким-то чудом умудрившись даже теперь не оцарапать. А потом произошло сразу две вещи, одинаково заставивших Ивана вздрогнуть, только теперь всего лишь от обыкновенного испуга. Хвост задел чернильницу, и со стола на пол потекла черная струйка, не затронув, к счастью, исписанных листов. А девица вдруг громко, совсем не инфернально взвизгнула и отпрыгнула на несколько шагов. Иван обернулся. — Что с вами? — Ч-ч-ч-чернила, — прошипела она, выгибая спину и скалясь. — Я этого не люблю. — Почему? — ошарашенно спросил Иван. — Пис-с-сатели, — пояснила барышня, и над ее нижней губой мелькнули небольшие белые клыки. — С-с-слишком с-с-сильные… у вас есть с-с-с-слово, оружие оружий… где чернила, там и с-с-слово… И, завертевшись на месте, как розово-черный вихрь, она исчезла, на миг оставив за собой шипение, как если бы в огонь плеснули немного воды. А в следующую секунду о ней напоминали только разлитые чернила и колеблющееся пламя свечи. Хотя все это могло произойти и без вмешательства с того света — заснул, вот и опрокинул чернильницу. Иван встряхнул головой и завязал рассыпавшиеся отчего-то волосы. Пора было снова приниматься за работу. *** Профессор Вигилянский вошел в аудиторию не стремительно, как всегда, а медленно и как-то задумчиво, как будто боялся, что ошибся дверью. Выглядел он помятым и невыспавшимся — чем, впрочем, не отличался от доброй половины студентов. Даже очки сидели на нем как-то криво, а аккуратная обыкновенно бородка комично топорщилась. — Доброе утро, господа, — обратился он к ним своим извечным слегка надтреснутым и чуть дребезжащим голосом, — надеюсь, все в добром здравии. В ответ прозвучал нестройный хор, подтверждающий доброе здравие господ студентов и возвращающий вопрос профессору. — Да спал вот плохо, — честно признался Вигилянский. — Все сны какие-то… Он неопределенно покрутил рукой в воздухе и в подробности пускаться не стал. Вдруг он уставился прямо на Ивана и схватился за очки, как если бы хотел подкрутить их, словно театральный бинокль. — Господин Карамазов? А вы-то что здесь делаете? — Пришел на экзамен… — недоуменно ответил Иван, хотя уже начинал понимать, к чему все идет. Вигилянский замахал руками, как если бы услышал ужасную глупость — ну или как если бы отгонял назойливую муху. — Что вы, что вы! — воскликнул он с жаром, до которого обыкновенно доходил только к середине лекции. — С вашими знаниями никакого экзамена не требуется, я вам, считайте, уже “отлично” поставил. Идите-ка вы, голубчик, домой, не тратьте мое время. Иван встал, но не сдвинулся с места, не веря услышанному. Вдруг он сейчас скажет, что пошутил? Но Вигилянский затряс головой, как китайский болванчик. — Да-да-да, все верно поняли, идите отдыхайте. Погуляйте, погоды стоят просто отменные! Иван подхватил сумку и поплелся к выходу, провожаемый завистливыми взглядами товарищей. В рекреации, когда дверь за ним закрылась, он бессильно привалился к стене и сжал кулаки. — Вот ведь черт! По полу проскользнула зыбкая длинная тень, будто от тонкого собачьего хвоста, и щеки коснулось легкое дуновение — сквозняк, наверное. Над ухом раздался тихий серебристый девичий смешок.