История о Цветке | Tale of a flower

Несправедливо было бы утверждать, что Лютику не нравилась Йеннифэр. Чародейка пугала, но в то же время она была прелестна, умна, могущественна и загадочна — точное отражение Геральта, только в куда более женственном обличии. Возможно, именно поэтому ведьмака влекло к ней, точно мотылька к горящей в сумерках свече. Магичка была Геральту ровней. Лютик — не был. Он был всего-навсего бардом, неизменно попадающим в неприятности. Трубадур понимал, что никогда не смог бы соперничать с очарованием Йеннифэр, — этим и объяснялась его острая неприязнь по отношению к чародейке. Теперь же, когда Лютику начало казаться, что их отношения с Геральтом постепенно перерастают во что-то большее; когда бард только-только перестал каждую секунду вспоминать о том, что он лишь призрак, а ведьмак все еще любит Йеннифэр — несмотря на их вынужденную разлуку, — письмо чародейки вернуло его на землю. Можно даже сказать, швырнуло. — И что пишет? — чуть замявшись, спросил поэт. — Просит встретиться с ней в храме Мелитэле в Элландере. — Она не сказала зачем? — Написала только, что дело чрезвычайной важности. — Геральт медленно сложил письмо, от которого исходил тонкий аромат сирени и крыжовника, нежно провел большим пальцем по сгибу. Лютик думал. Он торопливо перебирал в уме возможные причины, по которым Геральту не стоило ехать к чародейке. — Но ты не можешь бросить Цири здесь? — Нет. Не стоит оставлять ее снова в замке. Прошлый раз был… исключением. Бард вначале даже не поверил собственным ушам. Геральт по собственной воле отказывается от встречи с соблазнительной, пусть и чертовски опасной магичкой? — Так… Ты не поедешь? — В его глазах блеснула надежда. Она не оправдалась. Подумав немного, ведьмак произнес: — Я возьму Цири с собой, в храм. Я в любом случае планировал отправить ее туда учиться. Ну, разумеется, он поедет! С чего Лютику, вообще, можно было ожидать чего-то иного? Уж если Йеннифэр снизошла до того, чтобы позвать ведьмака к себе, то даже жди она его в пучине ада, Геральт полетел бы к чародейке на крыльях, каким позавидовали бы все вампиры в округе. Лютик проглотил удушающий комок горечи, и тот камнем застрял у него где-то глубоко в груди. Все хорошее когда-нибудь заканчивается. Он просто не ожидал, что это произойдет так скоро. — Хорошо, — ответил он, с трудом придав себе невозмутимый вид. — Иди тогда. — Возможно, мы узнаем что-нибудь еще и о том дне, когда… — Каком? — Осознание ударило будто наковальней по голове, и бард вздрогнул. — Имеешь в виду день, когда меня убили? Ведьмак промолчал. Что же, значит, Геральт не оставил попыток найти его останки. Вот только для чего они ему? Хотел сохранить их, чтобы тело никто случайно не сжег? Или чтобы иметь возможность избавиться от призрака, если внезапно понадобится? Что, если Экам был прав? Геральт устал от него? Что, если после очередного воссоединения с чародейкой, ведьмак решит отправить Лютика восвояси? С другой стороны, что мог сам Лютик поделать в сложившейся ситуации? Он был не более, чем мертвым бардом, мертвым человеком. Призраком, который уже провел слишком много времени в мире, которому давно не принадлежал. В мире, единственной связью с которым оставались его глупые невзаимные чувства. Он мог бы облегчить жизнь им обоим и наконец признаться. Тогда его «миссия» будет выполнена, и поэт станет свободным. Может, отправится в лучшее место. Может, он будет играть на лютне в раю и распевать баллады перед богами. Да, так, определенно, было бы лучше для них обоих. Проблема заключалась в том, что Лютик был еще не готов.

♬♪♫♪

Геральт, Цири и Трисс вместе покинули Каэр Морхен солнечным майским утром, двинувшись навстречу буйству весенних красок. Они ехали быстро, но поскольку ведьмак теперь путешествовал не один, время от времени приходилось замедляться, а иногда и вовсе останавливаться — Цири и Трисс дорога давалась труднее, чем ему. На протяжении года девочка тренировалась у ведьмаков. От ее королевских манер не осталось и следа, зато ведьмачьих привычек и интонаций был целый воз и маленькая тележка впридачу. Возможно, в этом и состояла причина, побудившая Геральта отправить Цири на обучение в храм, думал Лютик. Бард редко появлялся в пути. Когда Трисс неожиданно заболела, Геральт ужасно беспокоился, а Лютик прибавлять проблем не хотел. Так продолжалось вплоть до происшествия с «белками». Цири и Трисс мирно спали в телеге. На следующий день их дороги с обозом спецназначения Ярпена Зигрина должны были разойтись, а значит, и ночам в теплых крытых повозках неминуемо придет конец. Краснолюды расположились вокруг костра. В этот день они были необычайно молчаливы. В переделке с «белками» погибли трое их товарищей. Кровь эльфов, смешавшись с кровью краснолюдов, окрасила землю в темно-бордовый цвет. Геральт сидел на небольшом холмике в отдалении от остального отряда и молчаливо потягивал эль из маленькой походной кружки. Кровь эльфки красными струпьями осыпáлась с пальцев. Несколько кустиков феавинневедд покачивались под ласковым ночным ветерком, танцуя в лучах серебристого лунного света. — Если легенды правдивы, то из пролившейся сегодня крови эльфов на следующий год здесь взойдет целое поле цветущих феавинневедд. Геральт слегка повернул голову. Лютик сидел рядом с ним, сияя, словно жемчужина на дне самого глубокого из морей. Глаза барда были полны невыразимой печали. Поэт вздохнул и продолжил: — Ты, возможно, не чувствуешь, но я их вижу, — не всех, но многих… Юных, сбитых с толку, обезумевших от ярости. Они мечутся по округе, ищут свои головы, сердца, кто-то ищет свою руку или ногу… Они не знают, что умерли. Лет через сто о призраках этого места будут ходить легенды. — Где ты был? — хрипло спросил Геральт. — Здесь. Ты же знаешь, я всегда здесь. Между ними невидимой стеной повисла долгая тишина. Спустя некоторое время ведьмак проговорил: — Цири спрашивала, не злишься ли ты. — Да… Я слышал. — А ты злишься? Решивший сыграть дурачка Лютик непонимающе захлопал глазами: — О чем ты? — Вот ты мне и скажи. — Геральт, я понимаю, что у тебя пунктик на опасных соблазнительных чародеек, но, прошу тебя, не перенимай их привычку говорить загадками. Ведьмак расстроенно вздохнул. — Если не хочешь, чтобы я спрашивал у Йеннифэр о твоем теле, я не буду. Я должен отвезти Цири туда, потому что только Йен может научить ее справляться с ее способностями. Йен. Никого Геральт не называл так ласково, как ее. Поэт даже задумался, какое прозвище ведьмак мог бы придумать ему. И не нашел ни единого. Вероятно, стоило выбирать сценическое имя подлиннее. — Конечно, — отозвался Лютик, следя за тем, чтобы его голос звучал легко и непринужденно, — все нормально. Спроси, если хочешь. Может, это и к лучшему — если мы будем знать, где валяются мои останки. Мы могли бы похоронить их. Да, а что? Я даже мог бы написать себе эпитафию и оформить свою, так сказать, могилу. Коли так обо всем подумать, это даже забавно! Многим ли удается самим нарисовать чертеж своего надгробия, а, Геральт? Хочу, чтобы в том месте было много лютиков и одуванчиков, чтобы они золотым ковром стелились по земле, и хорошо бы, чтобы это место было под каким-нибудь деревом — например, под дубом или, может, буком? Что касается камня… — Лютик! — перебил Геральт. — А? — поэт натянуто улыбнулся. — Что я, по-твоему, должен был сделать? — прорычал ведьмак. — Проигнорировать ее письмо? — Я этого никогда не говорил, — сухо ответил бард. На душе противно заскребли кошки. Лютик опустил голову и посмотрел на руну у себя на руке. Снова скривив губы в неискренней улыбке, он произнес: — Я не злился. Просто устал. — Устал? Отчего? — Не знаю… — несколько секунд поколебавшись, Лютик неохотно продолжил, — время от времени… Я до конца не уверен, но мне кажется, что я вижу сны. — Сны? Призраки могут спать? — Я ни разу не спал с тех пор, как умер. Это что-то другое. Как будто мое сознание уплывает куда-то само по себе. В такие моменты я не могу сконцентрироваться ни на чем, а когда возвращаюсь, оказывается, что прошло несколько минут — или часов, — а я даже не помню, что за это время произошло. — Видя, как брови ведьмака грозят завязаться узлом на переносице, бард торопливо добавил: — Возможно, для призраков это обычное дело. Чем больше времени пройдет с момента моей смерти, тем сильнее я буду деградировать. Большинство призраков не помнит даже своих имен. Попытка успокоить ведьмака, очевидно, не сработала. Более того, Геральт, казалось, встревожился еще больше. Образ монстра, в которого Лютик превратился в гробнице до сих пор стоял у него перед глазами. Озорной огонек в лазурных глазах погас, превратившись во всепоглощающую пустоту и первобытную ярость, милые черты лица заострились, прекрасное тело сморщилось и иссохло. Ничто не вечно — и таким было напоминание об этой истине. Даже смерть, по-видимому, не гарантировала ничего. Но что он мог перед лицом самой смерти? Если судьба предрекла барду покинуть его, ведьмак был бессилен. Власть над смертью испокон веков имели лишь некроманты, а Геральт поклялся себе, что лучше умрет, нежели встретится с эльфом-чародеем еще раз. Ведьмак не обратил внимания на то, что трубадур на самом деле рассказал не все. Несколько раз за последние дни ему действительно «снились сны», и Лютик прекрасно помнил, о чем они были. Перед внутренним взором стояли картины гнилых конечностей — кисти рук, с торчащими из-под серой кожи молочными костями, змеями извивающиеся щупальца, покрытые вязкой паутиной крови, прорывающиеся прямо из-под выжженной черной земли. Они хватали его, обвивали его запястья и лодыжки, удерживая на месте, костлявые руки блуждали по его коже — но Лютику не было страшно. Он должен был быть в ужасе, в панике, должен был быть вне себя от омерзения. Но он не был. Он был возбужден. Во «снах» бард неизменно чувствовал чье-то присутствие, будто кто-то наблюдал за ним — это было очень похоже на бурю, тихим эхом раскатов грома разрывающую далекий горизонт. Этот кто-то был высоким, властным, его окутывала темная, плотная вуаль дыма, и Лютик чувствовал, что на скрытом во мраке лице застыла ухмылка. — Ты не сбежишь от меня, семицветик. — Знакомый голос вибрировал где-то у него в голове. Бард не помнил, кому принадлежал этот голос, не помнил, кому принадлежал зловещий силуэт, но сковывающий суставы животный ужас не рассеивался даже когда трубадур приходил в себя. День спустя они добрались до Бен Глеана, где сумели найти для Трисс надежного лекаря, и, убедившись, что чародейке более ничего не угрожает, Геральт и Цири сняли комнату над небольшой местной таверной неподалеку. Трактир был битком набит странствующими торговцами, наемниками и местными фермерами. Продавец специй из Бругге громко и красочно, не стесняясь в выражениях, рассказывал о нападении на деревню Дикой Охоты, собрав вокруг себя немалую кучку зевак. — Прямиком, сталбыть, с черного неба спустилися: агромадный, мать его, призрачный фрегат! Рассек грозовую тучу, што твой нож масло! А за ним — молнии, одна за одной, да ветрище такой, што аж крышу чуть с сарая не сдул! У коней ихних по шесть ног было, а глазищи горели, ровно огонь в жаровне, а неслися они — ой-ей! Шибчее, нежели любой зверь, по свету шастающий, ей-бо. И травой они, как всем лошадям полагается, не удовольствовались, энтим страховидлам плоть да кровь подавай, да свежую. Всадники на них сидели высоченные, самый малой из них, почитай, футов девять будет, не меньше. На головах, сталбыть, темные капюшоны натянуты, а лица — нет, рожи — сгнившие, што твоя редька в погребе. Куда ихняя нога ни ступит — все тотчас умирает на той земле. Трава, цветы аль животные какие… Аки чума, ей-бо, из самого Ада явилися, ни дать ни взять... Цири слушала, затаив дыхание. Истории о Дикой Охоте ей рассказывали еще в Цинтре, но то были сказки, и предназначены они были скорее пугать малолетних непослушных детей, и едва ли несли в себе хотя бы толику истины. — Дикая Охота существует? — с любопытством спросила она. Прежде чем Геральт успел ответил, знакомый веселый голос откуда-то сбоку проговорил: — Еще как существует! Там, где я родился, рассказов о ней ходило немерено. Они похищают мужчин, женщин, даже детей — некоторые поселения за ночь могут оказаться вычищенными до самых потаенных уголков: харчи на столе стоят, постели расстелены, а вокруг ни единой живой души! Цири широко раскрыла глаза, обернувшись и увидев, что Лютик сидит на стуле рядом с ведьмаком. Никто не обратил внимания на внезапное появление барда, поскольку все с интересом слушали россказни словоохотливого купца. — Лютик! Ты вернулся! — Я и не уходил, — улыбнулся трубадур. — Ты видел Дикую Охоту? Они тоже призраки, как и ты? Лютик усмехнулся. — Думаю, они куда более жуткие, нежели я, Ваше Высочество. Какое-то утверждение торговца специями вызвало бурю восклицаний. Цири, не сумев сдержать любопытства, присоединилась к группе слушателей, кружочком сидевших вокруг рассказчика. И тут выражение лица Лютика как-то неуловимо переменилось. — Вам с Цири нужно срочно уходить. Что-то не так, — прошептал он. Ведьмак нахмурился. — Почему? Что ты видишь? — Хаос, он… Он движется… Так, будто его что-то влечет, притягивает, и я тоже чувствую это притяжение. Словно вся кожа покрывается мурашками, хотя их у меня и быть не может. Я не знаю, как объяснить, но я чувствую — что-то грядет, и оно близко, — Лютик попытался описать свое предчувствие, но в этот момент в воздухе что-то изменилось, и все звуки стихли как по щелчку пальцев. Веселая болтовня, стук каблуков по половицам, звон глиняной посуды, бряцание вилок и ложек о стенки керамических мисок — весь этот фоновый шум, который обычно остается незаметным, угас, будто кто-то задул свечу. Лютик огляделся. Зал был пуст. Геральт, Цири, торговец специями — никого не было. Даже огонь в камине погас, оставив после себя лишь серые, дымящиеся угли. Он был абсолютно один, потерянный и беспомощный. Пустое пространство заполнил голубоватый туман, придавая и без того мрачноватому помещению совсем уж зловещий, призрачный вид. Лютик приказал себе не паниковать. Это наверняка был один из его необъяснимых «снов». Нужно было просто-напросто проснуться. И тут он обернулся. В дверях, на расстоянии пары сажен от него стоял темный силуэт. Бард застыл, чувствуя себя кроликом, пойманным в ловушку. Еще никогда незнакомец не подходил так близко. — Кто ты! — выкрикнул Лютик дрожащим голосом. Черная фигура засмеялась и протянула к нему длинную, тонкую руку. В пальцах она держала фиал с переливающейся внутри рубиновым блеском жидкостью. Лютик похолодел. По хрустальным стенкам фиала стекала его слеза.