Его гребаная Флоренс Найтингейл

Кабинет доктора Рацио был тускло освещен — закат только опустился на город, но для верхнего света все еще было слишком светло. Насыщенно желтые лучи играли в стеклянной вазе со свежими фиолетовыми ирисами, отражались от шаров Ньютона, методично раскачивающихся на дубовом письменном столе. Рацио не спешил заводить разговор — наблюдал. Пациент, тем временем, осматривал окружение с явным безразличием. Ах. Пациент. Рацио не горел желанием работать с ним. Ему не нравилось иметь дело с буйными, агрессивными, совершенно безнадежными людьми. Такие кейсы оставляли его неудовлетворенным, потому что, как правило, все его усилия заведомо были направлены лишь на то, чтобы превратить человека из опасного для общества элемента в послушный овощ, смотрящий в телевизор стеклянными глазами и пускающий слюни на свой передничек. Нет, это было не то, для чего Рацио пошел в психиатрию. Ему нравилось видеть осознанность, облегчение, благодарность в глазах пациентов, которых он фактически вытаскивал из глубокой ямы, ловушки собственного сознания. Ему нравилось видеть счастливые улыбки родственников, слушать, как все причастные рассыпаются в благодарностях, приносят ему цветы и конфеты, называют его «спасителем». Яркий контраст с потухшими взглядами и опухшими от слез лицами, которые он видел, когда пациентов только доставляли в его клинику. О, не подумайте, в этом не было ни капли тщеславия. Лишь неутолимая тяга к преодолению; в некотором роде, превозмоганию. Рацио был из тех психиатров, к которым обращались, когда надежды уже не оставалось, и это не было случайностью — его скрупулезный подход и преданность делу, вкупе с тотальным неприятием неудачи, — да, он был вполне осведомлен о своих пороках, может, даже лучше, чем о достоинствах, — положительно сказывались на результатах его врачебной деятельности. Многие его коллеги, к его глубокому сожалению, не желали смотреть дальше своего носа. Им было слишком лень присмотреться повнимательнее, пораскинуть мозгами, выявить паттерны, закономерности, вычленить суть и поставить верный диагноз. А без верного диагноза не может быть и правильного лечения, это основа основ. Вот тут-то и вступал в игру доктор Рацио. Его острый глаз и не менее острый ум помогали ему разрешить самые сложные случаи, такие безнадежные, что даже опытные психиатры дважды его возраста только махали рукой, назначая все медикаменты по очереди из длинного списка, авось сработает. И вот это — осознание разрешения головоломки, которую все считали нерешаемой, осознание собственной значимости, осознание, что он сделал чью-то паршивую жизнь счастливой снова — это было то, что толкало его вперед, заставляло оставаться на работе до ночи, просматривая карты пациентов, листая толстые справочники психических расстройств, месяцами дотошно наблюдая и обследуя каждого пациента. Рацио никогда не хватался об этом, но в его честь даже назвали синдром, который ранее не значился в классификации. В тот день, когда он узнал об этом, он выпил второй раз в своей жизни. Первый был в старшей школе, его долго рвало. — Это какая-то новая разновидность пытки? Рацио вынырнул из своих мыслей и сосредоточил взгляд на пациенте. Тот качнул головой в сторону шаров Ньютона, отбивающих тихий, но отчетливый ритм. Рацио глянул на настенные часы. Пациент не выдержал ритмичного звука и полминуты. Это стоило записать. Рацио пробежался взглядом по медицинской карте со слегка смазанным, явно второпях сделанным фото. Инсин. Двадцать девять лет. Не женат, дети не зарегистрированы. Родители мертвы. Безработный один год и восемь месяцев от настоящего времени. Трудился в литейном цехе на металлургическом заводе, был на хорошем счету у руководства, пока не начал пропускать смены и появляться на рабочем месте в якобы состоянии измененного сознания, игнорировал предписанную технику безопасности, что и стало причиной увольнения. Далее — тишина. А потом двенадцать убийств разной степени извращенности с интервалами от одного дня до нескольких недель. Был взят при покушении средь бела дня на одной из улиц города, об остальных убийствах рассказал сам без сопротивления и «с явным энтузиазмом». Мотив неясен, в суде был признан невменяемым, предварительный диагноз судебного психиатра — маниакальный синдром. Как избито. Рацио поджал губы, поднимая взгляд на пациента. В карте не были указаны медицинские вмешательства или травмы, но можно ли было списывать повреждение головного мозга со счетов? Абсолютно нет. Шизотипическое расстройство в таком позднем возрасте — крайне маловероятно. Но все еще не невозможно… — Да заткните вы эти чертовы шары! Рацио приложил усилие, чтобы не дернуться. Голос пациента неожиданно громкий и резкий. Он умел обратить на себя внимание. К несчастью, внимание двух крепких санитаров ему не слишком пришлось по вкусу. Пока один из них предупреждающе сжал его плечо и дернул, призывая сохранять спокойствие, Рацио потянулся к шарам Ньютона и остановил их движение одним пальцем. — Я прошу прощения. Так лучше? Пациент не ответил поначалу, по-видимому, оскорбленный грубостью санитара. Он не обращал внимания на Рацио вообще, пока тот не позвал его снова. — Инсин, ты меня слышишь? Пациент дернулся в кресле, сражаясь с ремнями смирительной рубашки, и Рацио вдруг впервые ощутил, что обратил на себя его внимание. Взгляд двух красных глаз — угли, тлеющие неспешно, пока кто-то вдруг не махнул на них веером. Рацио поймал себя на мысли, что ему хочется отряхнуть свой идеально отутюженный белый халат. Глупость. — Всего несколько человек знают меня под этим именем, — заявил Инсин, опуская свой голос до угрожающе рычащего. Наверное, это должно было произвести на Рацио впечатление, и он не был уверен, что остался невпечатленным. — Я искал тебя. Но ты сам меня нашел. Ты не меняешься… Глуп и безрассуден в каждом из перерождений. Рацио хмыкнул. Очевидно, пациент думал, что встретил старого знакомого. Галлюцинации? И про какие перерождения шла речь? Он щелкнул ручкой, открывая медицинскую карту на первой незаполненной странице. — И зачем же ты меня искал, позволь спросить? Все произошло так быстро, что Рацио не успел ничего увидеть, потому что смотрел в карту. Раздался громкий скрежет, что-то с грохотом упало, а в следующее мгновение зловонное дыхание опалило его щеку, ровно тогда, когда санитары настигли пациента уже у его стола. Рацио поднял взгляд — все его поле зрения заняло лицо, перекошенное улыбкой, больше похожей на приступ инсульта. Рацио так растерялся, что даже не подумал отстраниться. Он был уверен, что санитары справятся, но несколько долгих секунд все, на что они были способны, это удерживать пациента на месте. — Ты один из трех, — прохрипел Инсин, сопротивляясь санитарам, оттаскивающим его за что придется — ворот смирительной рубашки натянулся, болезненно впиваясь в шею. — И ПОЭТОМУ ТЫ УМРЕШЬ!!! И вот тут Рацио стало не по себе. Он вспомнил свои первые месяцы работы в клинике, когда его нежная, не зачерствевшая еще психика давала слабину, и ему приходилось сидеть в туалете по двадцать минут, хватаясь за стены и пытаясь справиться с приступом паники. Есть что-то по-настоящему пугающее в психически больных. Правила, существующие в обществе, помогающие людям понимать друг друга, здесь просто не работали. Здесь торжествовали мрак, базовые потребности, неприкрытая жестокость, обнаженные, уродливые в своей откровенности проявления человеческого существа. На входе в это место, свои чувства и страхи следовало оставить в гардеробе вместе с верхней одеждой. Но ничего никогда не было так просто, верно? Рацио медленно выдвинул верхний ящик стола, нащупал пачку салфеток, вытянул одну и принялся тщательно вытирать капли слюны со щек и очков, стараясь не слишком кривить лицо. Он бросил недовольный взгляд на санитаров, волочащих пациента обратно в кресло. Явная агрессия присутствовала в том, как они хватали его за волосы и грубо дергали за плечи. Едва ли они испугались за благополучие доктора — скорее, предчувствовали выговор за рассеянность. Рацио не поощрял превышение полномочий, но почему-то промолчал, все еще слегка дезориентированный. Он тихо вздохнул, только сейчас понимая, что задерживал дыхание все это время. Это было… близко. — Что ж… — протянул он, записывая наблюдения едва дрожащей рукой. — Очень… интересно. Он решил подождать, пока пациент снова успокоится, насколько это было возможно. Его буйный темперамент и жажда насилия, сухими буквами легшие в досье, вдруг обрели объем, запах и неприятный кислый привкус в гортани. На данном этапе Рацио уже окончательно решил для себя, что передаст пациента другому доктору. Его безобидные анорексички и неудавшиеся суицидники на фоне данного случая казались особенно привлекательными. Он не боялся, нет, — ему просто нравилось, когда пациенты понимали важность чистки зубов и не пытались отгрызть ему лицо время от времени. Не позволяя себе отвлечься, Рацио принялся изучать внешний вид Инсина. Он выглядел, как человек, проведший несколько недель в следственном изоляторе, то есть, как, собственно, и должен был. Волосы длинные, явно не стриженные много лет, засалились и спутались, отросшая челка свисала на глаза мерзкими сосульками. Рацио обратил особое внимание на бинты, выглядывающие из-под одежды, местами пропитанные свежей кровью. Едва ли его пытали в изоляторе; скорее всего, самоповреждающее поведение. Ручка оставила на странице ровные ряды витиеватого почерка с новыми наблюдениями. — …вы все равно не удержите меня здесь, ублюдки. Вы даже вдвоем не можете со мной справиться. Куда смотрел генерал, когда принимал вас на службу? Как только я освобожусь, я намотаю ваши кишки на самый высокий пик Обители божественного предвидения, уроды… Рацио слушал, потирая подбородок пальцами. Довольно содержательный бред. Он обратился к санитарам, вжимающим Инсина за плечи в кресло: — Почему его не успокоили, прежде чем вести ко мне? Санитары переглянулись, один из них неловко почесал затылок: — Парни из следствия, когда привозили его вчера, сказали, что кололи аминазин. Проспал сутки, вроде не дергался. Черт знает… Инсин, довольный произведенным фурором, оголил зубы в улыбке, обводя клыки языком. Шальной взгляд ни на секунду не отрывался от доктора, — он наблюдал за ним с видимым интересом, ожидая реакции. Из его груди рвался тихий истеричный смех, тело дрожало, явно на пределе своих возможностей. Если «парни из следствия» не соврали, то на эту выходку он должен был потратить те немногие силы, которые у него вообще были. Рацио поправил очки, съехавшие на кончик носа. — Ладно… Прежде чем мы продолжим, давай познакомимся. Меня зовут доктор Рацио, я твой лечащий врач… на сегодня. — Рацио кивнул, но его взгляд оставался холодным и расчетливым. — Теперь твоя очередь. Пациент хмыкнул, развалившись в кресле по-хозяйски, широко разведя ноги. Рацио мысленно отметил эту попытку занять доминантное положение. Что ж, по крайней мере, он больше не отвлекался. — Мое имя Блэйд. — Инсин проигнорировал скептически поднятую бровь. — А ты можешь не дурить мне голову. Я прекрасно знаю, кто ты. — Да, ты уже… упоминал об этом. И кто же я? Невинный и вполне логичный вопрос застал пациента врасплох. Его лицо едва уловимо дернулось, глаза забегали растерянно. Он нервно передернул плечами, мгновенно теряя концентрацию. Рацио внимательно наблюдал. — Почему ты не хочешь мне ответить? Не можешь вспомнить? Инсин замер на некоторое время, его мечущийся взгляд выдавал бурную мыслительную деятельность. Однако растерянность довольно быстро сменилась защитной агрессией. — Я все помню. Ты представился только что, блять. За идиота меня держишь? Он вновь, судя по всему, обрел мнимый контроль над ситуацией, уверенно откидываясь на спинку кресла и обнажая шею под высоко поднятым подбородком — вызывающий жест бесстрашия. Инсин видел в Рацио соперника — немного досадно, но в целом неудивительно. И его бред довольно быстро и хаотично деформировался. Либо он действительно забыл, что считал Рацио кем-то другим еще минуту назад, либо только делал вид, чтобы избежать нежелательной темы. Что бы это ни было, он явно не собирался так запросто делиться своими мыслями. — Миленькая у тебя заколка, «доктор». Рацио удивленно моргнул. Его рука неосознанно метнулась вверх, пальцы коснулись тонких золотых листьев в волосах. Пациент снова смещал с себя фокус внимания. — Что ж… Спасибо, я полагаю. От Рацио не укрылось то, с каким скепсисом Инсин произнес слово «доктор». Он поджал губы, ощущая, как в его животе оседает легкое раздражение от фамильярного обращения. Ему нравилось, когда пациенты обращались к нему уважительно и имели представление о правилах приличия. Но его работа была такова, что мириться с раздражением приходилось постоянно. Иногда с помощью легких успокоительных, но в основном он справлялся с подавленной агрессией, испытывая на прочность тренажеры в зале напротив его дома. Это помогало держать в тонусе тело и избавиться от навязчивых мыслей хотя бы на короткое время. Рацио снова сделал попытку вернуть разговор в нужное ему русло, наклоняясь вперед и расслабляя горло, чтобы его голос звучал мягко и доверительно. — Ин… Кхм. Блэйд. Расскажи мне, почему, как тебе кажется, ты здесь находишься. Инсин усмехнулся, обводя взглядом помещение презрительно. — Палачи не ведут переговоров со смертниками. — Я не палач, Блэйд. Я доктор, и моя задача… — Я говорил не о тебе. Снова этот самодовольный оскал. Рацио начинал терять терпение, но не позволял этому проявляться ни в каком виде. Все его попытки установить осмысленный диалог не приводили ни к чему, и вставал вопрос, продолжать ли встречу вообще, или дать пациенту препарат и отправить отсыпаться еще на ближайшие сутки, что было бы крайне нежелательно, потому что нерешенный вопрос, без сомнения, будет преследовать его все это время назойливым зудом в черепной коробке. Но прежде, чем Рацио успел принять решение, Инсин вдруг снова перевел тему, раскрывая новые детали своего бреда. — Будь ты в самом деле целителем, ты бы знал, что помочь мне невозможно. Мара пустила свои корни глубоко. Смерть мне больше не грозит. Я знаю. Я проверял. Взгляд Рацио вернулся к окровавленным бинтам. Губы Инсина дернулись, подтверждая догадку. Значит, пациент был уверен, что он бессмертен. Его бред начинал обрастать все новыми подробностями, графа симптомов в медицинской карте все росла, и быстрая смена настроений тоже вводила в ступор. Рацио начинал теряться в догадках насчет диагноза, и это прямо противоречило его планам на вечер, а именно — закончить пораньше и посетить выставку одного из любимейших скульпторов, которая заканчивалась уже сегодня. Черт возьми. Нужно было больше зацепок. Можно было бы предположить, что это биполярное расстройство в маниакальный период, но галлюцинации не характерны. Шизофрения — похоже, но приступы агрессии не вяжутся, плюс — пациент слишком активен и реагирует на все внешние раздражители. Вероятно, диагнозов тут больше чем два или три, и это только на первый беглый взгляд. Рацио предчувствовал надвигающуюся головную боль, но также он не мог игнорировать растущий интерес к делу, который всегда возникал, когда решение не получалось найти с первого раза. Вырисовывающаяся картина… интриговала. — Знаете, доктор, пялиться на меня будет еще удобнее, если вы снимете это, — Инсин приподнял скрученные руки, указывая на смирительную рубашку. На его насмешливый взгляд Рацио ответил только вздернутой бровью. — Я учту. Рацио вдруг понял, что все то время, пока он витал в своих мыслях, неосознанно разглядывая пациента, пациент разглядывал его в ответ. В его языке тела не было и намека на недавнюю агрессию — судя по всему, теперь его занимали другого рода мысли. Если раньше его взгляд скользил, но не касался, то теперь Рацио мог почти физически чувствовать это липкое дотошное внимание на себе. Инсин смотрел на него, как на товар на полке магазина. Но не тот, по которому проходишься беглым взглядом, прежде чем двинуться дальше, а тот, на который пялишься через ярко освещенную витрину, чуть ли не облизывая стекло, потому что до зарплаты еще неделя, но хочется уже сейчас. И, судя по самоуверенной ухмылке и расслабленно опущенным векам, Инсин был абсолютно уверен, что рано или поздно он его достанет. Рацио часто сталкивался с подобным вниманием на работе. Не стесненные социальными нормами по тем или иным причинам, пациенты позволяли себе многое: отпускать сальные комментарии, вслух оценивать внешний вид доктора в непристойном ключе, напрямую заявлять о желании вступить в половой акт, и… Рацио не любил вспоминать об этом, но в самом начале его медицинской деятельности, пока он еще был неопытен и наивен, его даже пару раз зажимали по углам и хватали за причинные места. С тех пор он, конечно, набрался опыта, и теперь ему хватало одного короткого взгляда на пациента, чтобы понять, что тот планирует выкинуть какую-нибудь глупость, и сейчас самое время отступить за спины санитаров, или готовиться скрутить пациента самому — да, порой приходилось и самолично руки пачкать. Иногда буквально, и воспоминания об этом уж подавно были погребены так глубоко, что не всплыли бы даже под гипнозом. По крайней мере, он на это надеялся. И отчасти поэтому Рацио так нагружал себя в зале — гораздо комфортнее быть уверенным, что можешь защитить себя, если ситуация того потребует. Инсин, тем временем, обратился к санитарам, нависающим над ним со спины, не скрывая насмешливой уверенности в голосе. — Если вы хотели меня надурить, не стоило нанимать на роль доктора блядскую модель с обложки. Его сиськи так и просятся в рот, как тут сосредоточиться? Санитары скривились в отвращении, обреченно возводя глаза к потолку. Рацио нахмурился, одергивая рубашку. Инсин расплылся в ухмылке, оценивая едва заметный румянец на его щеках. От раздражения, само собой. — Очень мило, но тебе стоит воздержаться от подобных комментариев. Это дурной тон. А теперь, если позволишь, мы вернемся к твоему… — Есть закурить? У меня трубы горят. Доктор Рацио тяжело вздохнул и поднялся, опираясь руками на стол. Продолжать не имело никакого смысла. Пациент был совершенно неуправляем, соскакивал с темы и отказывался вести продуктивный диалог. Возможно, в любой другой день Рацио бы продолжил давить, раз за разом настойчиво возвращая разговор в нужную колею, но сегодня у него уже просто не было на это никаких сил — трое поступивших, драка в столовой, пациентку с булимией стошнило на его халат, увольнение сразу двух санитаров, и, как следствие, необходимость временно выполнять часть работы за них, а теперь еще и новый курильщик на этаже, из-за которых все туалеты провоняли, несмотря на наличие вытяжки и ежедневную уборку. А ведь это даже не конец рабочего дня — доктору еще предстоял вечерний обход и заполнение кучи бумаг. — Боюсь, что сигарет ты не заслужил. Зато заслужил одиночную палату и ограниченный доступ к развлечениям и прогулкам до тех пор, пока не начнешь вести себя прилично. На этом мы с тобой прощаемся, Инсин. Молодые люди сопроводят тебя обратно. Едва санитары подхватили пациента под руки, он задергался, не в восторге от перспективы вернуться в одиночную палату, где из развлечений только солнечные зайчики на стене, а может, ему принципиально не нравился насильственный физический контакт. Но санитары церемониться не собирались, уже по уши сытые его выходками. — Нет! Пустите меня, ублюдки! Я не хочу туда! Я убью вас! Не трогайте меня! Рацио поморщился, прикрывая глаза и делая глубокий вдох, когда в процессе борьбы парни задели плечом стеллаж, с которого на пол полетела маленькая статуэтка в виде совы, — подарок одного из пациентов, — но, к счастью, не разбилась, приземлившись на мягкий ковер. Доктор уверенным шагом обогнул стол, чтобы сократить дистанцию до доверительной. Его голос прозвучал тихо и спокойно, но Инсин почему-то все равно умолк, чтобы расслышать его. — Как насчет уговора? Ты вернешься в палату без лишней суеты, а я достану тебе сигарет. Инсин мрачно усмехнулся, дыша тяжело, как загнанный зверь. И выглядел он так же, — растрепанный, напряженный, ждущий подвоха от всего и всех вокруг. Он смотрел на Рацио с вызовом, будто ждал, что тот подойдет, чтобы сделать с ним что-то плохое. Запертый в своем когнитивном искажении, потерявший связь с реальностью, потерянный человек. Рацио мог бы пожалеть его, если бы его нервы не обросли стальной броней к этому моменту. Умеренная эмпатия — это хорошо, это помогает пациенту обрести надежную опору в моменты, когда кажется, что весь мир обернулся против него. Но жалость — это прямой путь к стрессу, выгоранию, и, в перспективе, к депрессии. Рацио видел такие случаи, и поклялся себе никогда не включать чувства в работу. Он знал, никому от этого не будет лучше. — С чего мне тебе верить? Рацио развел руками, внешне оставаясь спокойным на грани безразличия. — Ты можешь мне не верить. Но я твой единственный шанс получить желанную дозу никотина. У тебя ведь нет тех, кто мог бы передать тебе сигареты? — Рацио наклонил голову, оценивая, попала ли его догадка в цель. Инсин оголил зубы раздраженно. Попала. — Твое курение полностью зависит от моего настроения. А мое настроение зависит от твоего поведения. Это взаимовыгодный обмен, ничего более. Так что будь послушным пациентом, вернись в палату. Рацио успел отследить целый калейдоскоп эмоций на лице Инсина — все стадии от отрицания до принятия, пока он, наконец, не покачал головой изумленно, будто не мог поверить, что в самом деле собирался заключить сделку. «С кем-то вроде меня», — добавил Рацио мысленно, наблюдаемый с пренебрежительной ироничной ухмылкой. — Ладно, «доктор», — Инсин качнулся вперед, повисая в руках санитаров — почти вторгаясь в его личное пространство, — которое составляло полтора метра в радиусе, для справки. Его волосы заскользили с плеч неожиданно изящным каскадом. — Если ты так хочешь, я побуду хорошим мальчиком для тебя. Но не обольщайся — я не верю тебе, и не поверю, сколько бы ты ни строил из себя гребаную Флоренс Найтингейл, с этими своими снисходительным тоном и прической из салона. Вот это было неожиданно остроумное сравнение, как для кого-то, кто полжизни отливал металл на заводе, и выглядел как какой-нибудь байкер без среднего образования, с исколотыми пирсингом ушами и ухмылкой, достойной самого дьявола. Рацио остался приятно удивлен, наблюдая, как санитары выводят притихшего Инсина из кабинета. Тот, конечно, не упустил возможности обернуться, чтобы напоследок окинуть его с головы до ног жадным взглядом. Но Рацио не стушевался, напротив, в какой-то нелепой упрямости расправил плечи и вздернул подбородок гордо. Хлопок двери отрезал кабинет от звуков жизнедеятельности клиники. Наконец воцарилась долгожданная тишина. Рацио мог физически чувствовать, как она льется бальзамом на его воспаленный мозг, охлаждая и успокаивая мысли. Но для этого было рано в любом случае — карта пациента все еще требовала его внимания. Доктор наклонился, поднимая статуэтку с пола. Его пальцы сжались на дешевом белом фарфоре, покрытом дешевой эмалью. И зачем он хранит это?.. Ах, да — напоминание о том, как славно он потрудился, вновь подобрав правильный диагноз, в то время как остальные уже сдались. Рацио поймал себя на том, что улыбается, и поспешил вернуть статуэтку на место. Он также расправил угол ковра, сбившегося от борьбы пациента с санитарами, и сморщил нос в отвращении, когда, поправляя кресло, обнаружил на мягкой бежевой обивке несколько длинных темных волос. Выудив из кармана виниловую перчатку, охапку которых он всегда держал при себе на такие случаи, Рацио провел по ткани, собирая волосы на пальцы. Инсин рычал как собака, кусал как собака, и линял тоже как собака. Само очарование. Если бы это не противоречило всем этическим нормам, Рацио бы надел на него намордник. В сугубо воспитательных целях, разумеется. Убедившись, что кабинет снова приведен в приемлемый вид, доктор вернулся за стол, где провел следующие пятнадцать минут, чертя одному ему понятные схемы на черновиках, штудируя уже наизусть выученные справочники и сверля взглядом Инсина, скалящегося на него с фотографии. Не то, не то, все не то… «Что же с тобой не так?..» Начинать лечение нужно было настолько быстро, насколько возможно — пациент явно представлял угрозу для себя и окружающих, а Рацио терпеть не мог, когда в его клинике случались инциденты. Инсин же выглядел как сплошной потенциальный инцидент. Мысль о том, чтобы сбросить его на чужие плечи, бесспорно, была заманчивой. Перспектива терпеть его выходки каждый день на протяжении следующих нескольких месяцев, а то и лет, доставляла Рацио почти физический дискомфорт. Он, конечно, не боялся. Просто… Кресло тихо скрипнуло, когда он откинулся на спинку, раздраженно пропуская волосы через пальцы. Черт. Это выглядело так, будто он боялся. Неприемлемо. И случай казался сложным. Нет, он был сложным. Едва ли кто-то другой просто возьмет и поставит правильный диагноз быстрее Рацио. Такого никогда не было. И не будет. И это выглядело как еще один повод оставить пациента себе, черт возьми. Элегантная ручка с золотым корпусом — очередной подарок — вывела напротив графы «лечащий врач» тонкими витиеватыми линиями имя, — «Веритас Рацио». Он точно пожалеет об этом.