фокус внимания.

— Подай малярный скотч. Цзяоцю, подгоняя, машет пальцами в воздухе. В ладонь моментально ложится новый рулон — с аккуратно подогнутым краем, чтобы его не приходилось искать. Удобно, конечно, но какой же все-таки Моцзэ дотошный — продумывает все до мельчайших деталей во славу функциональности, экономии времени, эргономики и прочих штук, о которых простые смертные не парятся. Иногда эта черта бесит до зубовного скрежета, например, когда Моцзэ тоном строгого ментора критикует качество уборки, раздает наставления, каким средством мыть оконные рамы, а каким — полы, а после тяжко вздыхает и отмахивается от бутылька с надписью «Универсальный очиститель». И сейчас один из таких моментов. — Ты криво наклеил. Моцзэ указывает на потолочный плинтус, и Цзяоцю проводит пальцем по его нижнему краю, проверяя и заодно проглаживая скотч для лучшей стыковки с поверхностью. Да, есть небольшой зазор, буквально миллиметр, совсем не критично. Да и кто вообще будет рассматривать чистоту линий? Ни один человек в здравом уме, приходя в квартиры, не изучает досконально потолки — или в принципе что-либо еще, находящееся выше уровня глаз. — Давай я переделаю, пока ты готовишь все для покраски, — в чьих-либо устах это прозвучало бы как дружелюбное предложение, но у Моцзэ получается жесткий наказ, не оставляющий пространства для пререканий. Цзяоцю осторожно спускается со стремянки и торжественно вручает ему скотч. Спорить действительно бесполезно, иначе ремонт затянется на неопределенное время и в съемную квартиру удастся переехать в лучшем случае к выпуску из университета. Принципиальность Моцзэ в вопросе цвета стен в гостиной и ненужности коврового покрытия показала — он не прогнется под отличное от собственного мнение и до последнего будет стоять на своем. Не то чтобы это было каким-то открытием — они знакомы едва ли не с пеленок и за двадцать с лишним лет узнали все друг о друге, — просто иногда хотелось подковырнуть и обнаружить, что под старым, ссохшимся наростом появился новый, свежий и мягкий слой привычек и предпочтений. Возможно, чуть более похожий на тот, что был у Цзяоцю — люди ведь перенимают черты и вкусы того, с кем проводят внушительную часть времени, так что почему бы и нет. — Тебе кисть, мне валик. Чтобы я потом не слушал о том, что углы плохо промазаны, а между плинтусами и краской остались отступы, — поясняет Цзяоцю, натягивая латексные медицинские перчатки. Они, в отличие от обычных строительных, не пропитаются и защитят кожу. — Как скажешь, — безразлично пожимает плечами Моцзэ, принимая от Цзяоцю свой главный инструмент на ближайшую пару часов и после размещая ванночку с краской на верхней ступеньке стремянки, чтобы не держать в руках. Не самое лучшее решение, но Цзяоцю воздерживается от комментариев: если упадет, то появится повод для беззлобных подколов. — Мы ведь закончим за эти выходные? — спрашивает Цзяоцю, размашисто проходясь по стене валиком, оставляющим за собой потеки светло-серого. — Если останемся здесь на ночь, чтобы не тратить время на дорогу до общаги и обратно, то, думаю, да. Правда, спать придется в одной кровати — покрашенные сегодня комнаты надо хорошо проветрить. — Как будто это проблема! Вообще-то, она и есть, но Моцзэ не стоит знать, что совместные ночевки, к которым они привыкли, каждый раз бьют Цзяоцю по больному — ноющей ране от первой и неразделенной любви. Она хуже перелома любой кости, реагирует на мельчайшее проявление заботы и ненавязчивую близость, коих так много, что будь сердце чуть слабее — остановилось бы еще десяток лет назад, не выдержав нагрузки. Однако, несмотря на мучительные страдания, Цзяоцю счастлив — лучше они будут вместе и порознь одновременно, чем только лишь порознь. Он успокаивает себя этой мыслью, лежа под боком у Моцзэ. Тот всегда спит на спине и вытянувшись по струнке — по его словам, в случае экстренной ситуации, вроде пожара или землетрясения, так подняться получится быстрее, чем, например, из позы на боку. Поначалу Цзяоцю смеялся над этим, а потом в их общаге закоротило проводку и дело даже дошло до возгорания — тогда-то и стало не до шуток, ведь по итогу Моцзэ стал местным героем, который не только почуял неладное, но и в одиночку разобрался с проблемой. — Поверить не могу, что мы теперь будем жить вместе, — негромко произносит Цзяоцю, неуверенный, спит уже Моцзэ или нет. — Мы два года провели в одной общажной комнате, — фыркает он где-то над макушкой. — Это другое! — слабо хлопает его по груди Цзяоцю и тут же отдергивает руку, возвращая ее на чужую талию, прикрытую одеялом. Касаться обнаженной кожи — опаснее, чем работать без защиты с пациентом, от которого можно заразиться неизлечимым вирусом через каплю крови. Хотя, наверное, глупо осторожничать, когда внутренности и без того медленно гниют от сжирающей тело любовной лихорадки. — Я с детства об этом мечтал. С тех пор, как родители стали периодически оставлять нас вдвоем, пока сами развлекались вне дома. Представлял, как буду готовить нам каждый день, как по выходным мы с утра будем ходить в супермаркет, а вечером откисать перед телевизором. Кстати, что хочешь на завтрак? — Холодильник же пустой. И ты точно не встанешь раньше меня, чтобы это исправить. — Представляешь, продукты можно заказать. Их доставят прямо до двери. И сделают это быстрее, чем ты выйдешь из душа. — До чего дошел прогресс… Может, и готовую еду можно заказать? — Фу. Такого в моем доме никогда не будет! — В нашем доме, — поправляет Моцзэ и за плечо теснее прижимает к себе Цзяоцю, отчего тот сконфуженно замирает, несмотря на неудачно зажатые рукой распущенные волосы. — А если ты вдруг уедешь к родителям и оставишь меня одного? Доставки и тогда под запретом? Уверен, что по возвращении хочешь застать мой хладный труп? — Тогда будешь есть вне дома, — парирует Цзяоцю и неуклюже ерзает, чуть ослабляя хватку на плече и высвобождая волосы. — А разница? — посмеивается Моцзэ. — Большая, — бурчит Цзяоцю и, действуя на опережение, впивается пальцами в бок, под ребра. Воздух прорезает сдавленное хихиканье — что в детстве, что сейчас Моцзэ боялся щекотки, поэтому любой неудобный разговор можно было закончить в два счета. — Так что приготовить на завтрак? — Панкейки? — восстановив дыхание, вкидывает вариант Моцзэ. — Банановые. Со специями. И сливками. — Хорошо, — мирно принимает пожелание Цзяоцю и, прикрыв глаза, слепо тычется носом ему в шею, собираясь позволить себе наконец провалиться в сон. Ладонь Моцзэ смещается на шею, пальцы щекотно перебирают устроившиеся на ней пряди. От незатейливой ласки сердце пускается в бешеный ритм, его гулкие вибрации заполняют каждую клеточку тела, будто кровать превратилась в массажное кресло, мощно перетряхивающее нутро. М-да, о сне можно забыть. — Спокойной ночи, — шепчет Моцзэ и коротко клюет в макушку. Цзяоцю хватает только на неразборчивое угуканье. Моцзэ постоянно ведет себя так расслабленно, будто абсолютно нормально, будучи друзьями, поддерживать такие отношения. Греть мерным горячим дыханием кожу. Обниматься так крепко, что, кажется, вы вплавляетесь друг в друга. Интимно касаться, как водить краем перышка по оголенным нервным окончаниям. Целовать по поводу и без, пускай и не в губы, но куда-либо еще — в щеку, макушку, тыльную сторону кисти, плечо. А может, это действительно в пределах нормы, просто глупое сердце видит больше, чем есть на самом деле — подкручивает значения в угоду эгоистичным желаниям. С Фэйсяо ведь иначе, хотя она нередко тоже невзначай лезет в личное пространство с тактильностью. Парадокс, однако. Мечтать об избавлении от терзаний, но беспрестанно продуцировать все новые и новые — похоже на мазохизм в терминальной стадии. Цзяоцю не имеет ни малейшего представления, когда все стало так. Наверное, немногим позже того, как он влюбился в Моцзе. Или, возможно, даже раньше, когда чувства уже клокотали внутри, но не имели названия ввиду детской несмышленности и ограниченности. Единственное, в чем уверен Цзяоцю, — он с самого начала не собирался открываться Моцзэ, чтобы ненароком не оттолкнуть и не потерять его навсегда.

***

— Как же потрясающе просто лечь, — блаженно урчит Цзяоцю, укладываясь затылком на колени Моцзэ и растягиваясь на диване. На полу валяется местами забрызганная краской прозрачная пленка, которой тот был укрыт последние два дня, — удивительно, что удалось уговорить Моцзэ ненадолго отложить уборку и отдохнуть. Цзяоцю вслух фыркает, вспомнив, как однажды, не имея других вариантов, связал его. Сейчас бы такой фокус не прошел — разница в росте и распределение сил уже не те, что прежде. Скорее Моцзэ скрутил бы его, заломив руки за спину, и навалился всем своим весом, чтобы буквально надавить и заставить не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. — Получается, с новосельем? — озвучивает тост Цзяоцю и вытягивает над собой руку с открытой банкой пива в ожидании, что с ним чокнутся. — Ага, — произносит Моцзэ, прежде чем аккуратно и почти беззвучно стукнуться банками. — Хотя нам еще многое нужно сделать. Почистить плиточные швы в ванной, заменить розетки, наклеить светодиодную ленту по потолку в твоей спальне, купить нормальные шторы в спальню… Цзяоцю закашливается, чем прерывает, очевидно, внушительный список задач на будущее. Моцзэ помогает ему сесть и хлопает по спине — пользы в этом ноль, но он продолжает ритмично припечатывать ладонь между лопатками. Сила ударов постепенно сходит на нет, и это все больше похоже не на помощь, а на преждевременную поддержку, мол, не переживай, мы со всем справимся, не отчаивайся заранее. — Смотрю, у тебя далеко идущие планы, — хрипит Цзяоцю и смачивает пересохшее горло холодным пивом. Как бы теперь не проснуться завтра с небольшим воспалением и першением. — Может, и доску в Trello завел? — В Notion. Проверь почту — я выслал приглашение, — легко отвечает Моцзэ, усаживаясь в полоборота и облокачиваясь на спинку дивана. — Клянусь святым соусом «Табаско»: однажды я сдам тебя на съемки для TLC. «Безумная экономия» была, настал черед «Безумного планирования», — полушуточно обещает Цзяоцю. — Надеюсь, когда-нибудь я дождусь исполнения хоть одной твоей угрозы, — вздыхает Моцзэ, прижимаясь щекой к подголовнику и тем самым мастерски уходя из-под летящей в его сторону декоративной подушки. — Пиво не пролей. В противном случае сам будешь чистить обивку. — Умеешь же ты испортить момент, — ворчит Цзяоцю, подбирая под себя ноги и обосновываясь наигранно рассерженным комочком на противоположном конце дивана. Конечно, он не обижается по-настоящему, просто следует неисповедимому сценарию — несколько инфантильному, но привычному им обоим. Тишина в доме тоже звучит приветом из прошлого — где им по десять лет, Цзяоцю впервые накормил Моцзэ своей неумелой стряпней, а тот не выказал должного восторга и молчаливо заливал молоком горящий от остроты язык. Сейчас он так же прикладывается к банке пива — большими и частыми глотками, смотря в невидимую точку на стене. И черт разберет, что творится в его голове — может, заметил микропроплешину в покрасе, а может, витал в мыслях о великих бытовых свершениях. Как бы там ни было, Цзяоцю уютно — любоваться расслабленным, ничего не выражающим лицом, опасливо укладывать ступни поверх чужих колен, тереться босыми подошвами о мягкую ткань домашних штанов, ощущать себя дома. В общежитии тоже было неплохо — им повезло быть распределенными в большую комнату, которую они переделали под себя, однако хорошая слышимость в здании превращала их персональный уголок уединения в людное место. Еще и соседи периодически ломились в дверь — то кому-то нужна помощь, то кто-то напьется. И эти дурацкие правила с комендантским часом и запретом на алкоголь, вечная толкучка на общей кухне и в душевых, проблемы с вентиляцией и выходящие на шумную улицу окна… Нет, ладно, теперь, когда есть, с чем сравнивать, общежитие кажется чем-то ужасно неудобным. — Хочешь, устроим нормальное новоселье? Например, на следующих выходных, когда все точно вернутся с зимних каникул, — нарушает молчание Моцзэ, по-прежнему пялясь в пустоту. Цзяоцю мотает головой. — Не-а. Мне нравится вот так, только с тобой, — признается он, крепко сжимая обеими руками банку пива, будто это источник храбрости. Говорить что-то такое, слишком незначительное и вместе с тем сакральное, некомфортно. На задворках сознания возникает неясный темный силуэт — воплощение тревожного «не поймут ли его неправильно?» — и тянет длинные руки вперед, грозясь схватить и до посинения сдавить глотку. — Потом как-нибудь позовем Фэйсяо на ужин. Этого будет достаточно. — А Линшу и Сушан? — переводит на него взгляд Моцзэ. — Мы не то чтобы общаемся. По сути мои друзья ты и Фэйсяо. Всё. Внимание Моцзэ пристальное, застывшее, словно он ждет некоего продолжения, несмотря на затянувшуюся паузу. Он облизывает и без того влажные от пива губы и коротко кивает.   — Понимаю. Я тоже считаю друзьями только тебя и Фэйсяо.

***

Под ласковые переборы струн гуцинь из колонки и шум воды из ванной Цзяоцю помешивает цветную капусту в кастрюле. По средам его занятия начинаются позже, чем у Моцзэ, но он все равно встает по будильнику, повязывает дурацкий фартук с надписью «Kiss the chef!» и готовит ему обед с собой. На столе уже стоит почти собранный контейнер — не хватает только гарнира. Цзяоцю сверяется с настенными часами — обжарить капусту не получится, она не успеет остыть, превратится в кашу от сконденсированной влаги под крышкой и потеряет во вкусе. Моцзэ предпочтет втихую выкинуть ее и съесть что-то понажористее — Фэйсяо не раз проговаривалась, как в обеденный перерыв они вдвоем срывались в ближайший фастфуд за бургерами. — А завтрак? — незаметно подкравшись, заглядывает через плечо Моцзэ. Вода с его волос капает на футболку, ткань противно липнет к телу. Цзяоцю не просит вытереться или отойти — цепляется за очередной момент псевдоблизости, спиной ощущая жар чужой кожи. Через мгновение, не дождавшись ответа, Моцзэ умостится подбородком на плече и протяжно замычит в ухо, после — благодарно чмокнет в щеку, исполняя написанное на фартуке, и сядет за стол изучать содержимое своей тарелки и чашки. Еще позже, увлекшись едой, заметит, что пора бы поторапливаться, по-спартански быстро оденется и на прощание поцелует снова — уже в другую щеку. Такой утренний распорядок складывается почти с первых дней совместной жизни — он окончательно утверждается, когда в расписание дел возвращается учеба. И Цзяоцю нравится эта небольшая традиция, которая не возникла бы, не решись они наконец съехать из общаги. — Заканчиваешь как обычно? В семь? Моцзэ, проверив, крепко ли завязаны шнурки на кроссовках, поднимается с корточек и подхватывает ремень стоящей у входной двери спортивной сумки. Он не отвечает, как всегда, «да, конечно». Он говорит: — Нет, буду поздно. Ужинай без меня. — Внеплановая тренировка? — Если только социальных навыков, — морщится Моцзэ. — О`кей? — не зная, как реагировать, выдает Цзяоцю. — Расскажешь, если захочешь. И ты всегда можешь набрать меня, чтобы разыграть карту друга в беде, если захочешь слинять со встречи. — Это вряд ли понадобится, — неопределенно ведет плечом Моцзэ. — Вообще, я надеюсь быстро управиться. Там всего-то свидание вслепую. Желудок отзывается на признание болезненными резями, как при повышенной кислотности и изжоге — верные признаки повышенного стресса. Пульс, наверное, тоже зашкаливает — Цзяоцю не уверен, потому что не чувствует сердцебиение, только противно взмокшие от испарины ладони. Значит, свидание — что ж, рано или поздно это должно было случиться. Если честно, они еще долго продержались — у одногодок первые отношения начинались еще в школе, а не на втором курсе универа. Цзяоцю давно готовился к этому моменту, но, столкнувшись лицом к лицу с реальностью, все же оказывается не готовым. Совсем. — Тогда удачи. Надеюсь, она тебе понравится, — достаточно неуклюже, как ему самому слышится, говорит Цзяоцю. Улыбка тоже выходит кривой и натужной, но он старательно тянет уголки губ в разные стороны, потому что именно так нужно подбадривать друга, у которого что-то наклевывается. — Только обещай, что никуда не переедешь в ближайшие полгода. Я не потяну аренду в одиночку. Моцзэ корчит кислую мину, будто разговаривает с отстающим в развитии щенком. И в принципе он близок к истине, потому что умственные способности Цзяоцю резко сокращаются. — Я же сказал, что собираюсь разобраться с этим побыстрее. Если честно, мне не очень-то хочется тратить время на незнакомую девчонку. Просто Дань Хэн умолял увидеться с ней. — Он так умеет? — со скепсисом интересуется Цзяоцю. — Справедливости ради, он не валялся в ногах и даже не пустил слезу. Но это точно была мольба. По усталости в голосе было понятно, что ему здорово присели на шею с просьбой организовать это свидание, — поясняет Моцзэ. — Так что это просто одолжение. Заодно, думаю, до всех наконец дойдет, что не нужно пытаться меня с кем-то свести. Меньше головной боли в будущем. — Допустим, — Цзяоцю постукивает себя по подбородку, силясь разобраться, насколько честен с ним Моцзэ. В прошлом он никогда не увиливал, говорил только прямо, так что нет смысла искать ложь сейчас. — И все же попробуй дать шанс девушке. Раз она так упорно добивалась встречи, аж Дань Хэна довела до отчаяния, то ты, должно быть, ей сильно нравишься. Вдруг у вас что-то получится? Цзяоцю мысленно бьет себя по щекам, тем самым зацелованным минутами ранее. За то, что недостаточно хорошо исполняет роль человека, желающего только лучшего своему другу, и за то, что в принципе ее исполняет, а не пытается впиться в Моцзэ и удержать его рядом. Как только он останется один, обязательно побьется лбом о стену, чтобы устроить мозгу встряску — авось физическая боль отвлечет от душевной. Нужно просто сместить фокус внимания, чтобы чувства притупились. Это все равно что подергивание щеки, пока стоматолог ставит анестезию — погружение иглы шприца в десну проходит незаметно, будто его и не было. Моцзэ оставляет последнюю реплику неотвеченной — натягивает капюшон толстовки по кончик носа и выскальзывает из квартиры. — До вечера. Буду ждать, — бросает в закрытую дверь Цзяоцю.