Fais-moi mal JoJo

      Уже совсем смеркается, когда часовая поездка подходит к концу, перенеся пассажиров поезда в живописный пригород с зеленеющими полями и медленно крутящимися мельницами. Совсем не похоже на шумный Париж, который будто стал не просто столицей La France, а всей Земли – глубокой осенью 1889 года сезон и не думал закрываться.       Даже Лорд Джостар, который, безусловно, поддерживал монархический бойкот всемирной выставки, не преминул снабдить своих сыновей билетами, чтобы они смогли «посмотреть мир». Хотя экспозиции и вызывали поражённые вздохи, но вот Джонатан больше толкался локтями (за что постоянно извинялся) в толпах павильонов, покашливал от грязного воздуха и расстроенно смотрел на кошелёк, который становился всё легче и легче с неприличной скоростью, прежде чем удавалось приобрести всё то, что хотелось.       Впрочем, одним вечером щедрые карманные отца не помогли вовсе. Джонатан стоит на набережной, облокотившись о перила, и смотрит на жемчужину выставки – башню, больше походящую на шпиль, упирающийся в небо. Вид изнутри, на панораму Парижа, простирающегося внизу, должен быть великолепным, особенно в дополнении изысканного интерьера ресторана и блюд высокой кухни. Но, увы, зарезервировать столик он не догадался, и даже за щедрую сумму свободного местечка не нашлось. Записи забиты на недели вперёд, когда юноша давно пересечёт канал в сторону родной Британии.       Это не такая уж трагедия, просто ещё одна вещь, с виду простая, но желанная. И недостижимая. Подобных случаев в жизни Джонатана стало довольно много с появлением в ней одного человека.       – Оказывается, богатству не всё по силу, неожиданно, правда?       Человека по имени Дио Брандо. Он опирается на перила в своей франтовской манере, – на бортике только одна рука, в другой часы, ноги скрещены у щиколоток, – рядом с названным братом, но повернувшись к башне Эйфеля спиной, всем видом демонстрируя декадентскую скуку.       Это было его обыденное состояние во время всего путешествия, приправленное колкостями, завёрнутыми в сатин о том, как Джонатан не умеет веселиться, и выбирает худшие места в худшее время. При всём при этом, Дио вечно таскался за Джонатаном, к удивлению последнего. Впрочем, у него есть подозрение, что сей факт и лёгкость кошелька связаны меж собой красной нитью, ведь когда они блуждают по выставке, покупают подарочные сувениры, обедают в кафе, платит Джонатан. Он к бережливости не привык, а Дио за чужой счёт никогда не скромничал. В ответ на прямой (уж по-иному Джостар не умел, да и не считал честным) вопрос было получено «зачем мне тратить свои деньги, когда могу твои» шутливым тоном. Но, кажется, это была вовсе не ирония.       – Ну, не так страшно, всё равно из тех ресторанов на саму башню не полюбоваться, а на город мы посмотрели со смотровой площадки.       – Да-да, не так уж и хотелось.       Башня алела, словно отражая закатные лучи, краска и металл, чёткие грани, выверенные линии стали частью хаотичной природы.       – Нет, правда, это же всё шелуха ради престижа. Смотреть надо на неё, а не из. Знаешь, она чем-то напоминает то, когда ребёнком смотришь на облака, и тебе в них виднеются замки, которых нет. Только наоборот. То, что точно есть, построено человеческими руками, кажется невозможным миражом.       – Я подобной чушью не занимался, – будь на месте Дио кто угодно ещё, юноша бы поинтересовался, даже проявил участие, но он знал, с кем имел дело и промолчал. – Но ты прав. Есть всё же в этом… что-то. Покорение небес человеком.       Дио оборачивается, всматриваясь куда-то вдаль, на самый верх башни, а может и дальше, дальше Луны и Солнца.       – Знаешь, Джонатан, раз уж в этот раз не срослось с элитным рестораном, как насчёт посетить одно более интересное местечко? Надо же по молодости растрачивать семейное состояние.       Предложение неожиданное, может и для самого Брандо, – взыграла сентиментальность, навеянная Джонатаном? – неожиданное и согласие собеседника. И только на пути к вокзалу приходят сомнения. Что вообще может быть открыто по ночам? Неужели это очередная злая шутка?       Но Франция удивляла и тут – в центре мадам и месье прогуливаются под светом фонарей, сидят за столиками кафе, да и вагон, в котором юноши располагаются, забит до отказа. И вот, они оказываются здесь, в практически сельском пригороде, в котором парадоксально сочетаются огороды и бурная ночная жизнь.       Дио не даёт смотреть по сторонам – он уверенно лавирует по узким улочкам, пока они не выходят к зданию, яркому, словно маяк среди тёмного океана. Со светом его электрических ламп газовые сравниться не могут. Только было одно но, как всегда с Брандо.       – Дио, ты же не привёл меня в... публичный дом? – красный цвет фонарей зданий вокруг, и стен данной «мельницы», вкупе с поздним часом наводят на определённые мысли.       – Не труси, это всего лишь кабаре. Культурная программа из песен, танцев и богемных разговоров – всё, к чему ты и так привык бы, не копайся в древнем мусоре, – Джонатан решает тактично проигнорировать словесную булавку.       – Но всё же, зачем так поздно… Что, если нас увидит кто-то из знакомых?       Дио закатывает глаза:       – Позавидуют, что мы так хорошо проводим время. Благодаря мне ты пропустил часть, когда среди посетителей сплошь сонные мухи и пуританские зануды.       Всё действительно выглядит… не совсем высоконравственно, но пристойно. За столиками сидят как в роскошных платьях, так и в потрёпанных костюмах, заливаясь алкоголем или смехом, бедная интеллигенция и богатое ремесленничество (и наоборот!), дамы и господа. Под потолком витает табачный дым. Конферансье делает объявление и зал взрывается смехом над остроумной шуткой. Наверное. Устный французский Джостару даётся плохо, хотя приучали с детства.       Пожалуй, тут Джонатан даже сможет расслабиться.       – Bonsoir, messieurs. Qu'allez-vous commander?       – Эм, Je vais rouge sec... deux?       – Non, non, je préfèrerais de l'absinthe. Je suppose que dans un tel établissement, sa qualité est incontestable?       – Certainement, monsieur.       – Дио, это несколько…       – Смело?       – Самонадеянно. Ты же знаешь, что о нём говорят.       – Да-да. Но где ещё попробовать настоящее la folie en bouteille?       На столик ставят классическую сдержанную бутылку вина, гранёный бутыль, полный зелёной жидкости и совсем простой графин воды. Дио отставляет последний в сторону, щедро наливает себе полную изумрудную рюмку и выпивает залпом. До Джонатана доносится резкий запах бальзама, перебивая тонкий аромат его собственного напитка.       Вечер начинается.

***

      Дио опрокидывает рюмки одну за другой, с удовольствием облизывая покрасневшие от крепкого, настоянного на травах, алкоголя губы. Джонатан закручивает вино в энном бокале, делая вид, что раскрывает весь букет вкусов и запахов, грызёт солёный арахис и прочую закуску. Он поддался азарту очередного негласного соревнования, в данном случае – кто кого перепьёт. Увы, Джостар проиграл, расхрабрившись и попытав удачу с «зелёной феей», скривившись после первого же глотка. Горько, терпко и крепко. Другой юноша выпивал теперь показательно, смакуя очередную победу на языке.       – Пей быстрее, ДжоДжо, иначе ловкие красотки, пробегая мимо, сделают это за тебя, – Дио рассмеялся, брызгая соком апельсина, который он чистил руками.       Смех Дио скрёб иглой по стеклу внутри Джонатана даже спустя семь лет мнимой дружбы и братства. Самое обидное, что выпитый алкоголь начал играться с ясностью сознания – в голове чужое веселье звучало эхом, когда в реальности его обладатель давно перенёс внимание на сцену. Поэтому неожиданно бойкий, эмоциональный и при этом чувственный вокал, сменившийся в очередной раз певицы для Джонатана оставался фоном, пока не раздалось звучание почти что собственного имени, и то, где и как оно прозвучало, заставило зардеться.

Fais-moi mal, Johnny, Johnny, Johnny

Envoie-moi au ciel... zoum!

Fais-moi mal, Johnny, Johnny, Johnny

Moi j'aime l'amour qui fait boum!

      Краем глаза он заметил, что Дио поглядывает на него и посмеивается в ладонь. Нет, прямо хихикает! Как гимназист, разрисовавший учебник. Только вместо дурацких пенсне и усов Римским императорам – стыд на лице и грязь на репутации его любимой мишени для издевательств. Поняв мотив и примерный подбор слов, он даже начал подпевать, растягивая каждое «Джонни», снова срываясь в несдержанный смех в самом конце (впрочем, в этом он был совсем не одинок) и бурные овации. Миленькая девушка, похожая на куклу маленькой леди, – что совсем не вязалось с фривольностью песни, – кланялась на сцене в ответ на хмельное одобрение толпы, которое Джостар совсем не разделял.       – Дамы и господа, понимаю, после такого жаркого выступления хотелось бы закусить изюминкой нашего заведения. Исключительным, первоклассным, настоящим френч канканом. Приносим свои извинения, в этот вечер вы… сполна насладитесь выступлением нашей труппы, встречайте!       Не успел Джонатан прикинуть, что это значит, мимо столиков пронеслись несколько девушек, с визгом выбегая в середину зала. Развевая юбки, стуча каблуками, начинают неудержимую пляску. Злую, лихую… Колышущиеся волны белых рюш, лодочками вытягивающиеся ноги, облачённые в чёрные чулки, и мелькающая посреди розовая плоть.       Джонатан не оглядывается по сторонам, думает, испытывают ли другие те же чувства, улавливают тот же подтекст. Или видят лишь озорной танец.       Вокруг всё так же выпивают, общаются, с интересом смотрят на очередное представление. Хотя у пары человек он успевает заметить голодный, плотоядный блеск в глазах, прежде чем вспоминает – пялиться неприлично. И не смотреть на артистов – тоже.       Юноша полез за сигаретой, так невыносимо захотелось затянуться дымом, спрятаться в нём, как актёры в дымной завесе посреди театральных постановок. Канкан – бессовестное, безбожное непотребство, которому место там, на подмостках, изображающих Ад. Жар со щёк перебрался на всё тело, он горел, горел стыдом и удовольствием наравне.       Сирены-танцовщицы начинают завлекать на танц-площадку и посетителей. Посетительниц, точнее, не смотря на правила приличия, дамы выходят показать свои таланты охотнее, чем сэры позор. Должно было стать легче, веселее, а не похотливей, но Джонатан чувствует движение рядом. Дио решил присоединиться к игре в приличную непристойность.       Танцующие – разноцветные бабочки, прелестные в своей неловкости, и мотыльки, неловкие в старании. Их движения смазаны, собственным опьянением и опьянением ДжоДжо. Фигуры сливаются в цветные пятна, которые на миг застывают, как картины: вот алый, там изумрудный, лазурный... Росчерк канареечного сшибает с чёрной фигуры что-то похожее шляпу…       Но Дио Брандо – совсем не мотылёк, и даже не бабочка, он сам огонь. Алкоголь не сковал движения его тела, наоборот, будто одарил свободой. Пока остальные посетители задирают ноги до пояса, он с лёгкостью и грацией закидывает её выше головы, и Джонатан всегда знал, что Брандо гибок, видел на разминках, но это никогда не было так. Боже, какие эти его ноги длинные, а штанина задирается, и показываются его чёрные носки и подтяжки, и как же это… похоже на чулки рядом, на которые смотреть точно нельзя.       Как хорошо, что он решил потанцевать, на Дио ведь можно смотреть, в этом нет ничего такого. Как плохо, что на Дио хочется смотреть, глаз не оторвать. Будто бы в этом что-то есть гораздо более неприличное, чем дамское исподнее.       Брандо случайно замечает взгляд, – не проверял же он реакцию Джонатана? – и подмигивает.       В финальном па Дио растягивается в шпагате, не хуже профессиональных танцовщиц, срывая восхищённый свист. Он купается во внимании, зачёсывает назад растрепавшиеся волосы, прикрывает глаза.       Когда Джонатан злился на Дио, то думал, что он испытание посланное Богом. Сейчас он впервые подумал, что он мог быть искушением, посланным Дьяволом.       Оркестр снова начинает играть, слышится мотив популярного парного танца, желающие подтягиваются. А Дио отвергает все предложения и устремляется к их столику. Вблизи заметно, как он раскраснелся, как его Байроновский галстук сбился, пряди возле лица прилипли к коже от пота. Даже не присев, Дио залпом выпивает забытый Джонатаном бокал вина и просит закурить. Улыбается, глаза с лисьим прищуром, но Джонатан забыл спички и измял сигарету в руках, не решаясь попросить людей вокруг.       – Растяпа, – Брандо ругает шутливо, почти нежно.       Порхает к соседнему столику. Один джентльмен предлагает свою помощь, юноша нагибается над столом и пускает дымное кольцо. ДжоДжо обращается к бокалу, забывая, что тот уже пуст. В груди что-то неприятно тянет, ворочается и ворчит.       Дио оборачивается к Джонатану с без слов понятным «будешь?», но тот мотает головой и начинает собираться. Голова кругом. Головка… Внизу тоже тянет. Приятно. И может, стоит задержаться, может ночь, сменившая вечер принесёт ещё больше, у Джонатана ведь всегда был большой аппетит. Но он не готов открывать этот ящик Пандоры, какое бы счастье не ждало на дне.       – Au revoir, mon cher JoJo, – Джостар убеждает себя, что разочарование в голосе Брандо ему привиделось.       Когда он уходит, на сцене что-то душевно поют про вечные темы – сладость любви, её горечь и увядание.       Случайно путая повороты, вместо широкой улицы, юноша оказывается в закутке. Ещё дальше, в полутьме, замечает одну из недавних танцовщиц, ту самую озорницу в желтом платье, запрокинувшую ногу, словно продолжая танец. Только вот спереди к ней притирается кавалер, шляпа катится по брусчатке.       Трясясь в кэбе по дороге в гостиницу, он замечает, что сегодня испытал слишком много плотского. И всё из-за Дио.

***

      Джонатан лежит на кровати в своём номере, честно старается перетерпеть напряжение в паху, но без особого успеха. Чем дольше он лежит, тем ярче предстают картины сегодняшнего вечера. Он цедит заказанный коньяк, не чувствуя резкости. Бутылка наполовину пуста, как и портсигар, но они не способны, остудить, сморить.       Когда его рука случайно задевает пах сквозь ткань брюк он не в силах удержаться, и, расстегнув пуговицу, вытаскивает член наружу, поглаживая одной рукой, другой стыдливо схватившись за голову. Поначалу слишком сухо, грубо, но чем дальше, тем проще скользить.       Он думает о той девушке, о том, что он легко мог бы быть на месте другого мужчины, а с ним, так близко, что чувствуется тело под складками одежд, с белокурыми локонами... Эрина? Нет. Нет, он уже поступает не по-джентльменски, и ни одна женщина не заслуживает, чтобы её образ так порочили, и не важно, ведёт она себя как леди, или...       – Хорошо, что я не леди, верно? На меня можно смотреть, до меня можно дотрагиваться, меня можно… взять.       Это был Дио. С запрокинутой на плечо Джонатана ногой, – и как же отрезвиться не помогало знание того, что он и правда так может, – в канареечном платье, почему-то с изумрудной помадой. Совсем не женственно: слишком широкие плечи, заметные мышцы, высокий рост. Дио нельзя спутать с женщиной, но ему шло, не по-женски, а по-мужски.       Джонатан застывает, не смея ни продолжить, ни отшатнуться.       Дио поднял подол платья, открывая ворох оборок и кружев, среди которых розовел его поднятый, блестящий член. Всё это с излюбленной лукавой усмешкой. Усмешкой красоты, что выше добра и зла, небес и ада, ибо полна и восторга, и преступления.       Вкус его губ полон горечи и обещаний, зубы – остры, как нож. Когда их уста расстаются, их соединяет кровавая нить.              Джонатан прижимает Дио к стене. Тот ловко берётся за чужой член и направляет в середину моря ткани. В себя. Член входит в восхитительно узкое тепло. Теперь Джонатан и Дио соединены. Он замирает, но Дио впился ногтями в его плечи, рычит на ухо:       – Fais-moi mal, JoJo!       Он хотел, чтобы помада на губах Дио смазалась, а сам он не улыбался с превосходством, а запрокидывал голову. Чтобы его лживый рот изливал такие грязные, вульгарные, возбуждающие слова, мольбы и стоны. Чтобы он был таким же открытым, несдержанным, искренним, как когда Джонатан смог победить его в драке. С Дио иначе не получается, иначе и нельзя, только грубо, сильно, яростно.       Юноша резко двигает бёдрами, стонет сквозь зубы, не отрывается от янтарных глаз, пока те не закатываются от удовольствия, пока внизу его не сжимает так крепко, что он…       Джонатан сгибается на кровати, изливаясь долгие секунды. Рубашка оказалась безоговорочно испачкана. Когда он сможет шевелиться, он замочит её, надеясь, что этого хватит, чтобы не опозориться перед прачкой.       "Интересно, а мужчины и вправду так могут заниматься любовью?"       А потом его как стрелой пронзает осознание - мало того, что он предавался рукоблудству, ещё и представляя точно мужчину, как бы сводного брата, но главное Дио-Дио-Дио, который... Который всегда пробуждает в Джонатане то, о чём последний и не подозревал. Каждый раз. Всегда. До самого конца.