Белые Лилии.

Нежный холод небес окутывает Лондон, цветущий ярким страхом горожан не успеть пожить. Тик-так, — сурово хмурится Биг Бен с исполинской высоты. — Прекращайте глупости, возвращайтесь к важным делам. Для людей смерть и время практически одно и то же. Грустно, но он бы обязательно сказал, что, напротив, это прекрасно, подобно танцующем всполохам фейерверка в небесах. Втягиваю едкий дым через фильтр сигареты. Я старался выбрать место подальше от проклятого Биг Бена, но никогда мне не перестать слышать мерный стук бьющегося сердца. Тик-так. Сделай шаг. Тик-так. Артур дурак. Устало тру переносицу, табачный запах вьется вокруг коконом, я пропитан им с головы до ног. Над головой пролетают чайки. Арендованный ресторан расположен неподалеку от пристани: у воды я чувствую себя увереннее. Однако, древние свидетели, меня это не спасло. Тик-так. Сделай шаг. Тик-так. Артур дурак. На половине второй сигареты со стороны въезда во двор раздался сигнал автомобиля. Из серого потрепанного фольксвагена выскакивает курьер с пышным букетом из белых кружевных лилий. Некоторые бутоны оставались нераскрывшимися, свежего зеленого цвета, они покачивались в шаг спешащего ко мне доставщика. Не вынимая сигареты изо рта, иду на встречу и забираю заказ из рук среднего лет мужчины с каштановыми кудрями и налетом щетины. Сладкий аромат лилий расползся в воздухе, сбивая запах табака. — Артур Керкланд, верно? — весьма несвоевременно уточняет курьер. Однако, в желании оттянуть момент возвращения на праздник, решаю поддержать сей бессмысленный обмен слов, и, неловко выплюнув сигарету на землю и тут же туша ее носком туфля, поднимаю взгляд на мужчину. — Да, благодарю за работу. — Мне неудобно просить, но не могли бы вы одолжить сигарету? Мои закончились утром. — в доказательство мужчина достает из джампера пустую мятую пачку Benson & Hedges. — А мне еще десять заказов отвозить, я сума схожу. — Да, конечно, — коротко отвечаю, равнодушно скользя взглядом по этому человеку: мы больше никогда не увидимся, но сейчас я могу задержать момент вручения подарков. — Можете достать в правом кармане пиджака. Вся эта ситуация нелепа, я стою во дворе ресторана с огромным белоснежным букетом, пока какой-то мужик шарится в моем кармане. Однако, мне совершенно наплевать. Пусть человек порадуется немного. Ему не так уж много жить-то осталось, возможно от силы еще лет сорок, если повезет пятьдесят. Люди хрупкие. Недолговечные. Но именно они заставляют нас двигать мировое колесо дальше. — Собираетесь делать предложение? — хитро улыбается доставщик, а затем довольно крутит колесиком зажигалки и зажимает губами сигарету. Я удивленно вздергиваю брови вверх, рефлекторно сжимая стебли цветов, перетянутые черной лентой с белым шрифтом тянущейся бесконечной вереницей словами «люблю». — Так заметно? Мужчина неопределенно взмахивает пухлой кистью руки и выдыхает дым с улыбкой. — Вы заказали огромный букет, в ресторане очевидно проходит праздник, музыку отсюда слышно, отличный момент сделать красивый жест, а сами вы бледный и словно на иголках, по моему опыту мужчины так волнуются, когда хотят сделать предложение руки и сердца любимой женщине. — Мужчине. — поправляю на автомате. — Ну мужчине, сути не меняет. — невозмутимо пожал плечами курьер. — А вам лучше не тянуть, чем дольше ждать, тем сложнее решиться. Идите прямо сейчас и скажите своему красавчику, как сильно любите его. Забавно. Советы раздает. Сигареты просит. Наглое нынче поколение. Однако, смысл все же верен. Неважно сколько буду ждать, никогда не почувствую, что достаточно готов. Закрываю глаза, вдыхая сладкий аромат лилий. Тик-так. Первый шаг сложнее всего — дальше движение происходит по инерции. Механизм завелся. Прохожу сквозь арочные двери, которые любезно открыл швейцар. Звуки обрушились отовсюду: попса, льющаяся из колонок, звон посуды, голоса. Много голосов. Шаги, шорох одежды. Яркий свет с каскадных люстр, сделанных под хрусталь. Внимательные глаза, быстро, даже не навязчиво, но цепко отмечающие мое передвижение в центр банкетного зала. Все эти детали вертятся калейдоскопом, ошеломляя после невзрачного и гораздо более тихого двора. Я уже вижу его фигуру, облаченную в тонкие прямые классические брюки нежнейшего мятного оттенка и в тон им, но чуть темнее, просторную рубашку из струящейся перламутровой ткани, рубашка испещрена тончайшими цепочками, словно змейками, по бокам которых, переливаясь, колеблются сотни миниатюрных блестящих листьев, вырезанных из какого-то легкого тонкого металла. Не удивлюсь, если они сделаны из белого золота. Когда дело касается одежды, он не обременяется границами разумного, даря волю творческому воображению. Смотрю на него, улыбающегося, отвечающего на поздравления приглашенным гостям, и ноги-предатели становятся ватными. Вдруг на правое плечо прилетает болезненный удар широкой ладонью. От испуга я едва не роняю букет. — Арти, ты, наконец, вернулся! — неприлично громко восклицает Америка, счастливый и сверкающий, как рождественская елка, и разумеется мгновенно привлекает к себе внимание больше десятка глаз. Меня окатывает волна раздражения. Я знаю, знаю, что это не вина Альфреда в том, что он плохо контролирует эмоции и голос, но хотя бы один день можно было постараться чуточку больше… — Цветы класс! Правда-правда! Будь я Францией обязательно бы смутился, как настоящий гей, и сказал бы, что луна сегодня очень красивая. — Чего блядь? — срывается с губ быстрее, чем успеваю осмыслить. Черт побери, неужели Джонс не понимает, что нас сейчас все слышат. И страшнее всего, Франциск наверняка тоже. — Бро, — пальцы на плече сжимаются сильнее, а широченная улыбка превращается в прямую линию. — Никогда так не отвечай Франции на вопрос про луну. Нужно говорить: настолько, что умереть хочется. Понял? Честно говоря, нихуя, но я уже привык. — Ты наверное хотел, что-то спросить? — многозначительно смотрю на пальцы на своем плече, а затем снова на Ала. Тот рассеянно ойкает, будто забыл, что это его рука, хотя зная Америку, он и правда мог забыть. — Да, мне нужно срочно ехать на встречу по работе, которая уже началась минут пять назад, но я не могу бросить свою машину, аренда за нее охренительно дорогая, как и сама парковка, к слову, а я должен экономить, поэтому можешь пожалуйста одолжить мне свой телефон до конца дня. — тараторит на одном дыхании, а затем еще добавляет, сверкнув очками. — До конца завтрашнего дня. Чувствую очередной прилив раздражения и мысленно считаю до десяти, чтобы не сорваться на грубость. Мы обещали с Алом вместе работать над вспышками гнева и не срываться на оскорбления в сторону друг друга. И к чести Джонса, тот выполняет свою часть уговора. Делаю небольшой вдох-выдох перед явно волнующимся названным младшим братом. Быстро оглядываюсь по сторонам: зрителей поубавилось. Нахожу взглядом Бонфуа. Черт, он смотрит прямо на меня с букетом. Черт, Артур, сосредоточься и поговори сначала с малым. Давай, как тебя учил психотерапевт: не переходи на личности, просто объясни, что тебя не устраивает. — Америка, мы обсуждали, что личные вещи — это тоже границы, которые нужно уважать, и нет ничего более личного в этом веке, как телефон. Ты не можешь просто взять мой, если опять где-то потерял или забыл собственный, а еще, если ты не заметил, я несколько занят. На лице североамериканца появляется растерянно-жаластливое выражение. Он сжимает руки в замок, разжимает, суетливо топчется, взволнованный до предела. — Я помню, Арти, и я даже не забыл нигде свой телефон. Только он сдох, а повербанк я уже забыл в машине, которая припаркована среди кучи других машин и я не могу ее найти. Я пытался, честно, оббегал парковку раз десять, но я, если честно, не помню даже какого она цвета. Что уж говорить про номер. Мне срочно нужен телефон, с которого я смогу зайти в свой аккаунт каршеринга и найти машину, пока меня не прикончили за пренебрежение рабочими обязанностями. Устало вздыхаю, сдаваясь. Наверняка на разряженный телефон Джонса пришла куча разгневанных сообщений и еще больше пропущенных звонков. Малой, скорее всего, сейчас в жутком стрессе, а попросить о подобном одолжении кого-то другого он бы не осмелился, потому что ужасно стесняется своей рассеянности, находясь в иллюзии, будто бы способен скрывать от окружения столь огромного слона в посудной лавке. Снова смотрю в сторону Франциска, но тот уже снова с кем-то болтает. С плеч падает груз. — Черт с тобой, телефон лежит в левом переднем кармане брюк, только не вырони из кармана ключи, ради всего святого. — Спасибо, Арти, я твой должник! — Америка снова зажигается радостью. Он такой эмоциональный. — Ага. Ты уже давно по гроб мне обязан. — говорю снисходительно. И вот уже второй раз за день, в моих карманах шарится очередной мужик, а еще даже не вечер. — Спасибо! — заполошно благодарит Ал, вводя на экране айфона пароль, который он сам же и устанавливал мне год назад. И не прощаясь, убегает к выходу. Негодник. Оглядываю букет и собираюсь вернуться к цели, но цель уже стоит прямо передо мной на расстоянии вытянутой руки. — Bonjour petit lapin. — бархатно говорит Бонфуа, от мимолетного движения резные листочки колышутся, позвякивая, на его перламутровой рубашке. Светлые волосы аккуратными волнами лежат на плечах. Дыхание спирает от такой красоты. Он похож на фею. — С днем рождения. — протягиваю лилии их хозяину, теплое дыхание прошлось по моей щеке, когда француз наклонялся за подарком. В его руках цветы кажутся огромными. — Снова белые лилии. — задумчивые глаза цвета океана осматривают изящные изгибы белоснежных лепестков. — Никогда не понимал, почему ты даришь мне цветы, символизирующие чистоту. Я не имею ничего общего с высокой моралью, духовностью или невинностью. Грустный тон, с которым Франциск произносит последние слова, застает врасплох. Я его расстроил? Или дело в затяжной депрессии, длящейся неизвестно как долго? Интересно, Бонфуа еще принимает курс антидепрессантов? Нет, мысли остановитесь. Я организовал праздник для Франции в своем городе не для того, чтобы поддаваясь тревоги, убегать от разговора, который я желаю начать уже не одно столетие. — Не…непорочная любовь. — голос сдавливает от животного страха. Громко сглатываю и смотрю на то, как брови Бонфуа поднимаются от удивления. Делаю новое усилие, с большим трудом не прячась от пронзительного взгляда. — Ты моя первая любовь. Я знаю ты не святой, а я уж тем более. За череду веков мы прилично наломали дров, раня друг друга. И я… Мне было стыдно, страшно. Когда впервые понял источник этого нездорового желания все время задирать тебя и привлекать внимание, я был в ужасе и думал, что никогда не осмелюсь признаться, поэтому лилии были единственным способом сказать, как сильно я дорожу твоим присутствием в своей жизни, как мне страшно потерять тебя и как я… — Angleterre… — тихо произносит Франциск и смотрит с пугающим пониманием. Я раскрыт перед ним, словно книга с бесконечно уродливой историей. Ну и пусть. — Я люблю тебя, Франция. — в глазах становиться мутно от подступающих слез. — Я знаю, ты понял это очень давно, ты слишком умен, чтобы не догадаться, но тем ни менее с моей стороны было подло умалчивать о чувствах к тебе. Ощущаю, как стало мокро и горячо щекам. Я плачу. А ведь я всего лишь признался вслух о чем-то столь простом и очевидном. Ну это даже не смешно, как мне говорить дальше-то? Вдруг все это время молчащий Бонфуа делает шаг вперед и обнимает меня одной рукой, часть лилий из букета упала к ногам. Я пытаюсь разглядеть хоть кого-то или что-то за спиной Франции, но сквозь блеклую пелену я могу разглядеть только едва очертаемый силуэт бутафорной люстры. — Англия, — имя произнесенного его нежным голосом, сладостный поцелуй в уголок губ и мне уже совершенно нет дела до того, что вокруг нас целая толпа зевак. Я с невыразимым удовольствиям обнимаю Франциска в ответ. — Ты несколько преувеличиваешь мои интеллектуальные способности. Большую часть времени я искренне верил, что ты меня ненавидишь. — Что? — пораженно выдыхаю я и отстраняюсь, чтобы посмотреть в лицо Франци. Бонфуа надломлено усмехается. По нашим ногам снова скользнуло несколько стеблей падающих цветов. — Почему ты так удивляешься? Я хоть и старше, но все же тоже был молодым и не слишком догадливым. К тому же мы являлись врагами. Я сделал тебе достаточно бед, чтобы не сомневаться в обратном. — Не больше бед, чем я тебе. Мы оба были невыносимыми время от времени, но ты никогда не переставал быть важным для меня. — Да, теперь я знаю. Ты очень изменился в последнее время и стал таким заботливым. Подаешь руку, когда я хочу встать, всегда вызываешься помочь, даришь цветы, праздник вот устроил. Мы даже спорим теперь вежливо. Внутри разливается тепло от осознания, что все мои действия оказались замечены и оценены. — Я люблю тебя, Франция. — говорю теперь уверенно и невесомо целую его в губы. — Я буду говорить это каждый раз, когда вижу тебя, потому что это то, чего я всегда по-настоящему хотел: Любить тебя открыто. — Ох, крольчонок, я тоже люблю тебя. — он лучезарно улыбается и легонько трется своим носом о мой, затем выбирается из объятий и делает шаг назад, заставляя меня испытывать толику разочарования, а затем склоняется, чтобы собрать упавшие лилии. Боги, ну почему Франциск настолько совершенен? — Эй, ну вы поцелуйтесь, что ли! — чей-то наглый выкрик рушит мою чертову идиллию. Недовольно озираюсь по сторонам, однако все страны ровно также как и я искали глазами виновника, и старались дать нам с Франциском пространство побыть наедине. Ну и похер, нужно помочь Бонфуа и найти вазу или предмет, способный послужить ее заменой. Замечаю на ближнем столе довольно широкий графин с водой, беру под локоть именинника, чтобы отвести того к графину. Лениво наблюдая за нехитрыми манипуляциями Франциска над цветами в графине, я понял, что эмоционально вымотался. В банкетном зале гостей стало заметно меньше, однако, большинство несомненно пожелает перед уходом еще раз поздравить Францию, который, к слову тоже выглядит утомившемся. — Устал? — тихо спрашиваю, благоговейно прикасаясь ладонью к его пояснице, когда он тихонько прислонился к столу возле меня. Бонфуа кивает: — Новые антидепрессанты заставляют постоянно хотеть спать. — а затем кладет белокурую голову мне на плечо. На фоне снова сменяется музыка. — Когда гости разойдутся, я хочу преподнести тебе еще один подарок. — целую в макушку и вдыхаю изысканный аромат, оседающий в его волосах. — Ты про эту коробочку с обручальным кольцом? — буднично спрашивает Бонфуа, вытягивая руку с красным бархатным футляром, который должен был находиться в кармане моего пиджака. Я оторопело гляжу на причину своих треволнений, забывая как дышать. — Но…- хрипло вырывается из моего рта. — Когда ты?.. Как?.. — Да я когда еще тебя первый раз обнял, нащупал подозрительный предмет в кармане, ну и не удержался. Кольцо красивое кстати. — Франция ловко открывает большим пальцем крышку, из-под которой появляется золотое кольцо с россыпью цитрина, розового кварца, лазурита и аметистов. — Ну что за день, — с меланхоличной обреченностью вздыхаю. — Каждый считает своим долгом порыться у меня в карманах. Бонфуа отрывается от моего плеча и с интересом спрашивает: — Почему это? Я пересказываю череду маленьких событий за последние несколько часов, не упуская возможности пожаловаться на Америку под одобрительный смех Франциска. — Прости, mon cher, мне не следовало лезть в твой карман, не спросив. — Бонфуа встает напротив меня и протягивает обратно бархатную коробочку. — Да ладно уж, — отмахиваюсь. — Она все равно предназначалась тебе, но в следующий раз не делай так, пожалуйста. И меня вновь одаривают лучезарной улыбкой. — Ну тогда я пойду похвастаюсь друзьям. — он в пару мгновений достает и надевает кольцо на безымянный палец, а затем разглядывает его с разных ракурсов. От увиденной картины чувствую как к щекам приливает жар. — Хочешь сказать… — из легких уходит весь воздух, а его очи цвета океана пронзительно смотрят в душу. — Верно, Англия. Я говорю тебе «да». И несмотря на то, что приближается осень, внутри меня расцветает весна.