Не навсегда

      Дредвинг устало зашёл в мойку, испустив вздох. Сверху полился горячий очиститель, моментально опутывая синюю броню, даря сикеру долгожданное расслабление и что-то отдалённо похожее на утешение. Дредвинг измученно прислонился крыльями к стенке кабины, прикрыв глаза, пытаясь ощутить пульсацию собственной Искры. Он чувствовал, как она бьется о стенки камеры, словно пытаясь вырваться, но сопротивление это с каждой секундой становилось всё тише. Чем дальше заходил он в своих размышлениях, тем сильнее всё внутри сжималось, начинало нестерпимо болеть, и успокаивающие горячие струи, скатывающиеся по его телу, больше не помогали.       Их лорд и господин решил отправить его близнеца как можно дальше отсюда. Без него. Отправить на одну из множества планет, рассеянных по галактике, чтобы защитить многочисленные запасы энергона, перемещённые туда вместе с воинами, которым было суждено сражаться и погибнуть вдали от родного мира. Это была миссия, где время не текло, где оно замирало на столетия, может, на тысячи лет, а отмирало тогда, когда жизнь уже кардинально поменяла своё течение, где всё, так хорошо знакомое тебе, изменилось и больше не собирается возвращаться назад. И если его брата отправят туда, если лорд Мегатрон не смилуется над ним, Дредвингу придётся провести неизвестное количество времени одному.       Он поёжился. Искра внутри него болезненно сжалась, воспротивилась самой мысли о разделении. Ничто в нём не хотело принимать такое развитие событий, не хотело отпускать. Он и его брат были созданы половинами друг друга. Они одно существо. Одно. Разделить — значит сломать систему, разорвать элементы, которые по отдельности будут очень медленно, но необратимо гаснуть. Они нужны друг другу, чтобы быть целыми. Вместе они сильнее.       Дредвинг почувствовал, как его Искра резко потянулась из груди навстречу чему-то бесконечно знакомому. Его брат тихо закрыл за собой дверцу мойки, чтобы не помешать, не нарушить тишину, прерывающуюся только звуком льющегося очистителя. Дредвинг раскрыл глаза, взглянул на брата, на лице которого застыло нечитаемое выражение. Для него это была гордость. Скайквейк знал, что Мегатрон отправит на эту миссию лучших воинов Кибертрона, и он был более чем счастлив стать тем самым избранным, которого их повелитель сочтёт достойным такого задания. Но гнетущее чувство, которое не принадлежало ему, а исходило от его брата, изумило Скайквейка. Он никогда не думал, что расставание дастся им так тяжело. Он искренне считал, что простого ощущения присутствия через их связь будет достаточно, чтобы заглушить тоску. Но оказалось, что им было нужно больше. Им обоим.       Скайквейк приблизился к нему медленно, обвёл взглядом с ног до головы, и за какую-то долю секунды они одновременно, одним движением притянулись друг к другу. Лоб ко лбу, грудь к груди, и больше не требовалось ни единого слова, чтобы выразить исходящие от них обоих чувства. Руки Скайквейка легли на талию близнеца почти ласковым жестом, изучая и обводя идентичную броню. Было удивительно, как их тела были способны реагировать на прикосновения друг друга. Лишь одного короткого касания было достаточно, чтобы довести до исступления, до нестерпимого желания. Они редко были настолько близки физически. В условиях, когда каждая битва могла стать последней, когда шла ожесточённая борьба за выживание и идеалы, им было не до этого. Возможно, последний раз был столетие назад, возможно, меньше, но сейчас Дредвинг начинал жалеть о том, что любую возможность стать единым целым они упускали. Теперь, когда то, что по праву принадлежало ему, собирались отнять, он готов был цепляться за что угодно, лишь бы продлить тот момент, когда его близнец ещё находился рядом с ним. Ему ли, живущему уже миллионы лет, не знать всё о течении времени.       Дредвинг обвил руками шею близнеца. Каждым атомом своего и его тела он чувствовал, что сейчас начнётся такой редкий в их жизни, но такой знакомый и нужный танец. То, как они становились одним, было почти искусством, совершенством в своей истинной форме. Они были рождены, чтобы быть вместе от начала и до конца, так в чём был смысл отказываться от любой возможной близости, которую они могли разделить только друг с другом?       Губы лихорадочно прижались к губам. Каждое касание могло вызвать нестерпимый голод, порождённый одним единственным инстинктом притяжения к своей второй половине в стремлении слиться в одно существо, что в их ситуации было невозможно. Тоска по близости друг друга побудила их сплестись сильнее, руками исследовать каждый миллиметр знакомого тела, умело надавливая на точки, которые были чувствительнее всего. Они знали всё друг о друге, каждую деталь, эмоцию и каждое чувство. В их связи не было секретов, и это дарило им обоим лишь экстаз от простого осознания, что у них есть кто-то до такой степени близкий. Впрочем, они не знали другой жизни.       Прикосновения горячими следами оседали на броне, пуская корни, добираясь до самых глубин их Искры. Дредвинг вцепился когтями в плечи близнеца, когда его руки подхватили его, оторвав от пола. Они прижались к стене, и он сервоприводами обвил талию брата. С губ сорвался тихий стон от простого ощущения его близости. Их влекло друг в друге всё. Начиная от запаха тела и заканчивая внутренним миром. Даже несмотря на то, что всё это они делили на двоих.       И хоть страсть была редким гостем в их связи, в моменты проявления она вспыхивала моментально, резко, заставляя желать сразу и полностью. Скайквейк с утробным рычанием, почти по-звериному впился дентопластинами в чувствительные шейные провода брата, заставляя его изогнуться, запрокинуть голову навстречу очистителю, струями опутывающему их переплетённые в единое целое тела. Когти стиснулись на зелёной броне ещё сильнее, оставляя неосторожные собственнические царапины. Каждое прикосновение содержало в себе борьбу за право владеть чужим телом, словно своим. Будто они были лишь двумя частями одного механизма, работающего лишь от точек соприкосновения, от переплетения нужных звеньев.       Желание стремительно дошло до стадии необходимости. Дредвинг обхватил шею близнеца руками, губами жаждуще притронулся к плечу, на котором только что оставил царапины. Он знал, что Скайквейк чувствовал его бессловесную просьбу и что он исполнит её, как только прижмётся сильнее, как только не оставит ни единого миллиметра пространства между ними, забирая всё его тело себе.       С жёлтых губ слетает первый крик, заглушённый шумом льющегося очистителя. Всё внутри Дредвинга болезненно затрепетало, сжалось, спустя огромное количество времени приветствуя своего близнеца. Такое далёкое, но такое нужное ощущение наполненности накрыло его, заставило долгую дрожь пройти по каждому миллиметру. Когти снова неконтролируемо сжались на зелёной броне в жесте, выражающем лишь чистое наслаждение.       Они застыли. На несколько долгих мгновений застыли, давая друг другу привыкнуть к единству, пронзившему тела. И снова губы зелёного сикера впились в шею, снова ладони Дредвинга огладили броню. Теперь уже более спокойно, почти нежно. И движение возобновилось, медленно, осторожно, в противовес самому первому толчку. С губ Дредвинга слетает долгий стон. Всё тело подаётся вперёд, навстречу, желая быть заполненным им, желая, чтобы каждая частица была насыщена его энергией.       Скайквейк собой лишь сильнее вжал его в стену. Чувствуя, как по броне бегут капли, они цеплялись друг за друга, двигались синхронно, порывисто, но по-прежнему осторожно, желая продлить удовольствие, каждый момент редкого, возможно, последнего единения. Будь по-другому, всё бы закончилось слишком быстро, не успев начаться. Жаль, их тела не были способны долго переносить всё наслаждение, которое они доставляли друг другу. Иначе они бы растянули каждый миг на вечность.       С каждым движением с губ срывались судорожные стоны. Тела содрогались, недостаточно выносливые для их слияния. Впрочем, когда они были вдвоём, каждое чувство обострялось до предела, они становились живее, завершённее, правильнее, и это могло причинить им боль или, наоборот, принести величайшее наслаждение, пик блаженства, которого они могли достигнуть только вместе.       Спустя какое-то время темп обострился. В каждом жесте снова стал проскальзывать неуёмный голод, который они никогда не смогут утолить до конца. Скайквейк ускорился, целуя близнеца в губы, забирая себе его стоны, желая утешить, хоть ненадолго подарить ощущение целостности. В этот самый момент тело Дредвинга содрогнулось, лихорадочно, инстинктивно подстраиваясь под темп брата. Крик утонул в поцелуе, когти бешено впились в спину. Дредвинг цеплялся за броню близнеца, как мог, прижимал его к себе, почти кричал ему в губы, пока внутри их связи всё было пронизано взаимным неистовым экстазом, почти вершиной их единения.       Когда Дредвинг, не способный мыслить и произнести хоть слово, почувствовал приближающийся пик наслаждения, вскинулся, подался вперёд, желая каждым кончиком тела продлить ощущение единства со своим близнецом и в то же время получить наивысшее удовольствие, Скайквейк замедлился. Резко, почти жестоко. С жёлтых губ слетает ещё один долгий, измученный жаждой стон. Обманутое чувство почти перегрузки заставило всё тело заболеть и в то же время возжелать вторую половину с ещё большей силой.       Теперь они снова едва шевелились. Лишь двигались навстречу друг другу хоть и медленно, но с достаточной силой. Дредвинг благодарно гладил своего близнеца по груди, плечам, спине, лишь желая запомнить каждое его прикосновение, каждое чувство, вспыхивающее в его груди. Его собственная страсть сменилась невыразимой нежностью, почти печалью, от которой Скайквейк умело отвлекал его. Но Дредвинг не знал, как можно было её выразить. Да и было ли им это нужно?       Скайквейк, словно вторя ему, оставил медленный, осторожный поцелуй на его груди, затем, ведомый прикосновениями Дредвинга, приподнялся, ответив на нежный поцелуй брата, и тихо, хрипло застонал. Звук его голоса побудил его близнеца резко вздрогнуть, прижаться сильнее, извернуться в его руках, чтобы вернуть прежний темп. И Скайквейк, подчиняясь его безмолвной просьбе, сделал это. Ужесточил их танец, заполняя брата полностью, резко, достигая каждого сенсорного узла.       Всего за пару долгих мгновений тело Дредвинга стало безвольным в объятиях брата. Сервоприводы, обхватывающие его талию, задрожали. По каждому миллиметру корпуса прошла мощная, почти болезненная судорога, лишившая синего сикера последней возможности хоть как-то контролировать ситуацию. И даже несмотря на то, что он ждал её, хотел её, она всё равно стала для него неожиданностью, той, к которой просто невозможно подготовиться. Его исступлённый, пронзительный крик оборвался, когда Скайквейк заглушил его. Единственным, что слышал Дредвинг, было утробное, хриплое рычание его брата, которого настигла перегрузка одновременно с ним. Весь посторонний шум вытеснился из его мозга, как помеха, оставив место только для его второй половины.       Ему казалось, это никогда не закончится. Казалось, что он останется в этом блаженстве навечно, позабыв о своём имени, имени близнеца, десептиконах, войне, ведь всё это в сравнении с их единением не имело значения. Едва он ощущал, что волна проходит, его настигала новая, ещё более мощная, чем предыдущая. Он почти чувствовал своего близнеца в каждой частице своего тела, и это добивало, заставляло его Искру зайтись в экстазе, в полной эйфории и невыносимости взаимного притяжения.       Дредвинга уже не держали руки, обвитые вокруг шеи брата, его ноги ослабли, в то время как объятия Скайквейка становились лишь крепче, сильнее. Дредвинг будто бы отдал ему всю энергию, все силы, что были, но именно это было тем, чего он так отчаянно хотел.       Постепенно к звуку их тяжёлого дыхания добавился шум барабанящего о дно мойки очистителя. Дредвинг вернулся в мир, который с этого дня был ему ненавистен, которого он боялся, который забирает у него самое ценное. Гораздо больше он любил тот, который они делили на двоих, в котором больше никому и ничему не было места.       Синий сикер медленно открыл оптику, чтобы сфокусировать взгляд на своём близнеце. Идентичные глаза, идентичное тело. Как он умудрялся с такой силой хотеть своего брата лишь от одного прикосновения, возможно, даже взгляда. Это желание обладания могло свести его с ума, и каждый раз, находясь на грани, Дредвингу казалось, что так и произойдёт, что уже произошло, но после, когда они приходили в себя, всё оставалось по-прежнему, как будто они лечили друг друга вместо того, чтобы лишать рассудка.       Скайквейк, чувствуя, как к Дредвингу возвращаются память и мрачные чувства, поцеловал его, силясь перекрыть собой его мысли, отнять возможность испытывать печаль, которую сам Скайквейк не мог выносить. И это сработало бы, если бы не плотно укоренившийся в Искре Дредвинга факт того, что его близнеца у него заберут.       С губ синего сикера сорвался тяжёлый вздох. Дредвинг провёл ладонью по плечевым пластинам брата в ласковом, едва не прощальном жесте. Непрошеная нежность затопила его Искру, когда он прошептал:       — Отпусти меня.       Обычно они не говорили друг с другом посредством языка, голоса. Они понимали друг друга без слов, зная каждый мотив, каждую потребность ещё до того, как это осознавалось ими. Но что-то побудило их поговорить в этот раз. Возможно, это было желание услышать голоса друг друга, ощутить прямое обращение второй половины, пока они не потеряли и это.       Скайквейк покорно исполнил волю Дредвинга, осторожно опустив его на пол, сразу же подхватывая за талию, потому что ноги синего сикера подкосились, не дав ему возможности устоять. Дредвинг ухватился за плечи брата, как за спасительный трос, несколько долгих секунд простоял в ожидании, когда его ноги привыкнут выполнять свою функцию самостоятельно, и выпрямился, снова целуя близнеца. Так жаждуще и тоскующе, что у Скайквейка ком встал в горле. Он ответил с не меньшим пылом, ухмыляясь брату в губы, прижимая его ещё ближе. А y Дредвинга от этой ухмылки, которую он ощущал почти физически, голова шла кругом.       Связь заставляла их испытывать вечную жажду друг друга, потребность в единении, которую у них не было ни единого шанса удовлетворить. И эта тоска по близости близнеца, смешиваясь с другой, такой же глубокой, вынудила Дредвинга снова прошептать ему в губы:       — Когда ты уходишь?       Скайквейк нахмурился, по собственнически прижал близнеца сильнее к себе, проводя ладонями по чувствительным крыльям, и снова впился в его губы в новом порыве страсти, почти животного желания. Ещё один стон сорвался с губ Дредвинга, когда его брат поместил свой сервопривод между его ног, мастерски вызывая у синего сикера жажду, ещё более сильную, чем до этого. Поднявшийся от очистителя жар и пар только усиливал эти эмоции, обостряя чувство тоски и желания почти до предела. И всё же Дредвингу хватило сил совладать с этим, упереться манипуляторами в грудные пластины брата, чтобы получить ответ на свой вопрос, который ему, он уже знал, не понравится.       Скайквейк взглянул на него, со вздохом провёл рукой по его колену, зная, какие чувства будят в близнеце его прикосновения, и ответил хрипло и коротко:       — Завтра утром.       Искреннее выражение непонимания и неверия отразилось на лице Дредвинга, что побудило Скайквейка пояснить столь поспешное решение их господина:       — На Земле идут ожесточённые бои. Наши войска им не победить, но Мегатрон опасается, что автоботы направят туда подкрепление, ведь у них сейчас сильный дефицит топлива. Они могут пойти на любые риски. Но когда хозяин отправит туда нас, у автоботов не будет шансов.       Последнее предложение было произнесено им с уверенностью, почти воодушевлением от предстоящей миссии, которые Дредвинг не мог разделить. Его взгляд теперь выражал страх, граничащий с паникой. Он думал, у них будет больше времени. Намного больше. Он был не готов отпустить свою вторую половину сейчас, когда она была так нужна ему. Впрочем, а был бы он когда-нибудь готов?       — Этого не может быть, — произнёс Дредвинг уже вслух, его голос почти сорвался от переполнявших его эмоций, которые моментально утекали по связи его брату, заставляя Скайквейка испытывать собственное чувство вины и бессилия, ведь он никак не мог ему помочь.       Скайквейк прижал его к стене, обхватывая манипуляторами его спину, почти сплетаясь с ним в одно существо, и тихо зашептал на аудиосенсор слова, которые, как он надеялся, могли бы хоть немного унять его... их тоску:       — Ты знаешь, что мы будем чувствовать друг друга. Ты никогда не будешь один.       — Знаю, — тихо ответил Дредвинг.       Это была чистая правда. Неважно, на каком расстоянии они будут находиться друг от друга. В любом месте, в любое время его будет преследовать ощущение присутствия его брата. Не просто рядом с ним, в пределах досягаемости, а глубоко внутри, в самой его сути. И это ощущение будет постоянным и неизменным. Его ничто не сможет искоренить. Ничто не сможет пробраться настолько глубоко.       В какой-то степени, это могло утешить Дредвинга. Но он по-прежнему не мог представить себе жизни без своего близнеца. Как он будет сражаться, зная, что рядом нет того, кому можно всецело доверять, с кем он мог в любое время синхронизироваться, чтобы биться как одно целое? Как будет приходить в свой отсек, зная, что там нет того, кто бы разделял его чувства, понимал, полностью принимал его, как самого себя? Как он сможет больше не слышать его голоса, не чувствовать грубых и в то же время трепетных прикосновений на своей броне, не касаться его самому, не вдыхать запах своего брата и не ощущать его Искру так близко к своей? Однако у него было хотя бы что-то, основа, за которую он мог зацепиться.       В разговорах они больше не нуждались. Единственное, чего хотел сейчас Дредвинг, это схватить своего близнеца, запомнить каждый шрам на его броне, сливаться с ним так долго, как ему могло позволить собственное тело и Искра, до тех пор, пока он не поймёт, что ему это не поможет и никогда не смогло бы помочь. Ничто бы не избавило его от этой тоски, от раздирающей Искру боли. Но сейчас ему было всё равно. Он лишь хотел быть как можно ближе к своему близнецу, запечатлеть на себе его прикосновения, взгляд и любовь и оставить свою отпечатком, который бы никто никогда не посмел свести.       В конце концов, возможно, это не навсегда?