Clamor

— Или сейчас Вы вместе со мной напиваетесь до коматозного состояния или я иду делать это один в ближайший сомнительный бар.

***

Из колонок со стен по ушам бьют оглушительные басы, настолько громкие, что трясутся и стены и пол, и дребезжат стёкла. В голове пустота, звенящая, какой не было никогда в жизни, и хочется так и остаться, и чтобы завтра никогда не наступило. Чтобы раствориться в этой ночи, в музыке играющей на всю квартиру и, кажется, на весь небоскрёб, в реке огней сверкающей за широкими панорамными окнами, в горечи белого вина, от которого каждый раз кривилось лицо, а сегодня оно чувствуется лучше всего на свете и чувство словно нету под ногами ни пола, ни десятков этажей, а только небо и звёзды вокруг, до которых руку протянешь — дотронешься. И смех рвётся откуда-то из самой души. И упади сейчас вниз, прямо сквозь эти окна, не почувствуешь ни страха, ни отчаяния, а только чистейшую эйфорию и растекающийся в крови кайф. Се Лянь прижимается разгорячённым лбом к отдающему холодом стеклу, установленному под наклоном, и, кажется, что в самом деле вот-вот упадёт вперёд, прямо в пропасть. А песня сменяется, и в этот раз он знает не только мотив но и слова, и они вырываются изо рта быстрее чем мозг вообще успевает осознать их. А глаза туманят подступающие слёзы, в горле встаёт ком и нос пощипывает в преддверии накатывающей истерики. И музыка больше не кажется спасением, скорее каким-то проклятьем, издевательством над всей его жизнью. В голове всё ещё пусто от алкоголя, а на другой стороне век вновь и вновь видится образ, желанный и родной, в котором рубинами искрятся серьги из баснословно дорогущего ювелирного, алая рубашка и черный жилет пахнущие Диор, прищур единственного глаза отдаёт ласковой насмешкой, а такой любимый чарующий голос бормочет под нос «принцесса, ради бога…» «К чёрту» так и не озвучивается, не слетает тем криком что рвался наружу из груди со звоном осколков растоптанного сердца. «К чёрту» тонет в яростном пьяном поцелуе, и кто из них первым дёрнул другого не скажет никто, а во рту уже солоно от крови прокушенных секундами ранние губ, и душу разрывает на части, и смех истерический, отчаянный прорывается сквозь катящиеся по щекам слёзы. — К чёрту его — шепчут чужие губы, пока одна рука крепче прижимает к широкой, всегда такой надёжной груди, а шероховатые от мозолей пальцы другой стирают солёные дорожки с лица. И накатывающая истерика уже не кажется такой сильной. И крик срывающийся с губ не слышен сквозь громкий удар гитарного аккорда. Колени ударяются об пол, а чужие руки продолжают удерживать в сомнительной реальности, заставляя опереться о себя и не влететь в стекло, пока тело колотит крупная дрожь. Собственные руки вцепляются в чужие плечи. — Всё проходит, Сяньлэ. Всё забывается — чуть слышный шёпот над самым ухом щекочет кожу, а голова начинает беспощадно гудеть, от алкоголя-ли, от шума-ли, от эмоций… хотя скорее, от всего и сразу. — Но я не хочу… Это… — И тем не менее. Будет легче. Ответить уже не получается. Изо рта вновь вырывается один только крик. И в самом деле… Потом будет легче…