Концепция милосердия

Иейри благословлена. Благословлена знанием. Она знает, что она — не хороший и не плохой человек. Это знание сидит в ней с детства, и оно приносит облегчение. Пока все вокруг неё теряют себя, ищут, находят и снова теряют, Иейри точно знает, кто она такая. Сëко Иейри. Единственный шаман в Токио, который умеет применять обратную проклятую технику не только на себе, но и на других. Величайшая ценность Колледжа. Директор буквально умолял её поступить сюда. Она согласилась — по большей части потому что ей было всё равно, куда поступать. Жизнью её не просили рисковать, наоборот, — всеми силами удерживали в стенах Колледжа и только доставляли ей раненых. Неплохая, в сущности, жизнь. Была бы. Но в первый же день, когда Иейри переступает порог класса, она моментально понимает, что попала по полной программе. Их двое: один блондинистый и в нелепых солнечных очках (в помещении, господибоже), сидит прямо на парте и выглядит так, будто его эго уже пробило небеса и устремилось куда-то в бесконечность; второй темноволосый и с тоннелями в ушах стоит напротив него и выглядит так, будет ему глубоко насрать на раздутое эго первого. И они смотрят друг на друга так, будто уже готовы сцепится в драке. Иейри медленно выдыхает. Ей всего пятнадцать, но она уже слишком стара для этого дерьма. — Сëко Иейри, — представляется она. — Кажется, я буду учиться с вами. — Годжо Сатору, — голосом, полным безграничного чувства собственной важности, говорит блондин. — А это, по всей видимости, Гето Сугуру, — добавляет он так, как будто это имя — самое грязное ругательство на свете. Брюнет широко улыбается ему и шагает вперёд. Воздух за ним дрожит, сгущаются тени, и что-то огромное, с кучей глаз, медленно выползает наружу. Другой парень отвечает ему такой же зубастой улыбкой и сдвигает очки на кончик носа. Иейри никогда не была особенно чувствительна к проклятой энергии, но сейчас она каждой клеточкой тела ощущает, как вибрирует само нутро вселенной от того, что эти двое готовятся выпустить наружу. — Ладно, пойду поищу учителя, — с тяжёлым вздохом говорит она и выходит из класса. Оглушительный грохот разлетающейся в щепки мебели за её спиной соответствует отличному старту учебного года. Но, несмотря на такое начало, со временем Колледж становится домом, а они становятся друзьями. Годжо и Гето всё ещё срутся по любому поводу и устраивают драки, нанося непоправимый ущерб имуществу Колледжа, но теперь делают это невсерьёз и с искренней любовью в глазах. Иейри всё происходящее более, чем устраивает, пока они не впутывают её в свои разборки. Постепенно формируются другие закономерности. Они ходят в кафе все втроём: Гето каждый раз заказывает один и тот же кофе, Годжо каждый раз скупает половину доступных сладостей, Иейри же развлекает себя тем, что каждый раз выбирает новое сочетание еды и напитка. Они болтают о чём угодно, кроме проклятий: Иейри с удовольствием пересказывает статьи про новые открытия в области медицины (конечно, у неё есть обратная техника, но она хочет официально получить образование), Гето делится впечатлениями о последних прочитанных книгах (Иейри никогда не встречала человека, который читал бы настолько разные книги), Годжо просто ноет, жалуясь на свою тяжёлую жизнь («…и даже мои лучшие друзья игнорируют меня прямо сейчас!»). Гето показывает ему средний палец. Иейри тайком сыпет соль в его ненормально сладкий кофе. Годжо, как всегда, оплачивает счёт за всех троих, потому что быть богатым так тяжело, и называет их бессердечными ублюдками. Они возвращаются в Колледж, смеющиеся в голос и абсолютно довольные. Яга-сенсей смотрит на них, как на идиотов. Им всё равно. По выходным они устраивают вечера кино в комнате Гето: он сидит в центре, ни на секунду не отрывая глаз от экрана, и зло шипит на малейший шум; Годжо, к концу недели измотанный постоянными конфликтами с представителями других кланов и наказаниями за собственные выходки, быстро отрубается у него на плече; Иейри меланхолично пьёт чай и жмётся к горячему боку Гето с другой стороны. Когда фильм заканчивается, они вдвоём шёпотом обсуждают его, а затем Иейри берёт на себя уборку, пока Гето относит спящего Годжо в его комнату. После они планируют фильм на следующие выходные, желают друг другу спокойной ночи, и Иейри возвращается к себе. Иногда, когда выдаётся свободный день, они выбираются в город на прогулки. Иейри рассказывает всё, что помнит про местные достопримечательности, а парни называют её занудой, хотя их глаза светятся искренним интересом. Гето, как настоящий выходец из деревни, фотографирует всё подряд, а Годжо, как настоящий засранец, каждый раз упорно пытается влезть в кадр. Они беззлобно переругиваются — Иейри только закатывает глаза. Под конец они втроём находят какой-нибудь парк, падают на землю и просто валяются на траве, глядя в небо. Небо — огромное, бесконечно высокое, пронзительно сияющее. Здесь парни, наконец, затыкаются. Иейри не знает точно, о чëм они думают, но подозревает, что о собственном одиночестве. В конце концов, в этом мире все люди, даже сильнейшие шаманы современности, одиноки и беспомощны — просто не хотят этого признавать. Может быть, сильнейшие шаманы современности даже более одиноки и беспомощны, чем все остальные. Сама же Иейри думает о том, что в небо красивое, и не утруждает себя другими рассуждениями. Ведь себя она знает. И именно она произносит эту фразу: «Нам пора возвращаться». Тогда Годжо вызывает машину — свою машину — и они, раздражая водителя своей шумной болтовнёй, уставшие и довольные, возвращаются в Колледж. В эти моменты парни выглядят счастливыми, и Иейри предполагает, что она тоже. Во всём этом нет никакого практического смысла, но им нужны эти моменты. Потому что им по пятнадцать. Им по пятнадцать, а они должны спасать людей. Сильнейшие или нет, это имеет значение. У всего есть последствия. Иейри знает это, потому что иногда её придурки-одноклассники делают что-то такое, что заставляет её терять дар речи и отчаянно задыхаться. Например, один раз они опять смотрят фильм: ну, точнее, Иейри и Гето смотрят, а Годжо беспечно сопит, уткнувшись носом в шею последнего. Внезапно он вздрагивает, поднимает голову и испуганно — да, чёрт возьми, испуганно — зовёт: — Ребят? Гето моментально хватает пульт и ставит фильм на паузу. — В чём дело? — с беспокойством в голосе спрашивает он. — Вы здесь? — сонно уточняет Годжо, невидяще глядя на них из-под полуоткрытых век. — Да, — хором отвечают они. — А, хорошо. Я подумал, вы исчезли, — говорит он и моментально отключается вновь. Гето включает фильм, но Иейри видит напряжённую складку между его бровей и взгляд, направленный сквозь экран — ему уже неинтересно всё происходящее. Она прекрасно его понимает. Годжо сказал «исчезли». Не «ушли». Не «потерялись». Даже не «умерли». «Исчезли». Что случилось с этим парнем? Иейри не уверена, что хочет знать. Годжо никогда об этом не говорит, а они никогда не спрашивают. С другой стороны, Гето не лучше него. Однажды они гуляют в парке, и внезапно он шарахается в сторону. Иейри и Годжо смотрят с любопытством. Гето пару секунд напряжённо пялится на кусты, потом расслабляется. — Я подумал, там проклятье, — признаëтся он в ответ на вопросительные взгляды. — Тебе лучше начать высыпаться, а то у тебя уже глюки, — со смешком говорит Годжо. — У меня не бывает галлюцинаций! — громче, чем необходимо, отвечает Гето, и его голос надламывается так, как будто он вот-вот сорвётся в истерику. — И я не сумасшедший! Иейри замечает, как Годжо содрогается всем телом. В его глазах вспыхивает ужас. Она так его понимает. — Конечно, нет, никто ничего такого не говорил, — торопливо поясняет он. — Я тоже видел движение. Кошка, наверное, какая-нибудь или крыса. Ты видела, Сёко? Она не уверена, что сейчас голос позволит ей спокойно солгать, поэтому просто кивает. Но Гето этого достаточно. Он быстро откашливается. — Конечно, там нет никаких проклятий, — показательно небрежно бросает он. — Просто какая-то мелочь пробежала. Они никогда не говорят и об этом тоже. Хотя, может, им стоило бы. Их способности, их сила — всё, что у них есть, чтобы противостоять этому миру. Чтобы выживать. Твоя техника всегда чему-то тебя учит. Так манипуляция проклятьями учит Гето быть внимательным, изобретательным и выносливым. Бесконечность учит Годжо быть невыносимым засранцем. Только Иейри не совсем понимает, чему учит её обратная техника. Для чего нужна эта возможность практически вытаскивать людей с того света? Чтобы чувствовать себя важной, полезной, чувствовать себя спасателем, почти божеством? Чтобы думать, что ты делаешь что-то правильно, что ты хороший человек? Чтобы изменить мир к лучшему? Иейри всё это не нужно — она уже благословлена знанием, кто она такая. Но однажды к этому знанию добавляется ещё одно. Однажды она не успевает. В этом нет ничьей вины — это очевидно. Джун доставляют слишком поздно, потому что её пришлось везти из заброшенного курорта в горах, и она уже почти мертва, когда Иейри использует технику. Она пытается снова и снова, но разрывы в тканях затягиваются медленнее, чем вытекает кровь. В последней отчаянной попытке Иейри пробует просто зашить раны, как это делают не-шаманы, но уже слишком поздно. Джун умирает, и Иейри долго стоит над её обескровленным телом, не в силах это осознать. Потом выходит в коридор и молча качает головой. Яга-сенсей единственный, кто смотрит с сочувствием. Он даже утешительно хлопает её по плечу, говорит что-то о том, что Джун умерла не зря. «Не зря, — отстранённо думает Иейри. — Но ей было только тридцать два, и она умерла по нелепой случайности. Неужели «не зря» выглядит так?» Она крадёт у одного из учителей сигареты и пытается курить. Как и все новички, она сразу закашливается дымом и пробует снова. Она не плачет, потому что не умеет этого делать, но что-то надрывно воет у неё в груди. Иейри всего пятнадцать. Но она должна была спасти Джун и не смогла. Это всё так тупо. Иейри сидит на ступеньках на заднем дворе, закрыв лицо свободной от сигареты рукой. Ей хочется, чтобы всё это прекратилось, — такое глупое детское чувство. Она ничего не может с этим поделать. Ну, она — да. Потому что уже через секунду… — Сёко-о-о! — вопит Годжо так пронзительно и громко, что, наверное, слышно в соседнем городе. Его крик резко обрывается. Иейри тут же представляет себе перекошенное от недовольства лицо Гето и то, как он бьёт Годжо по затылку, чтобы тот заткнулся. — Я здесь, — говорит она. Они выходят из-за угла бодрым шагом с одинаковыми радостными улыбками на лицах, и она слабо машет им сигаретой. Они садятся по бокам от неё, и Гето удивлëнно поднимает брови. — Ты куришь? — в его голосе ни капли осуждения, только любопытство. — Выходит, курю, — говорит она, коротко пожав плечами. — Я думал, ты первая, кто будет говорить, что это вредно и всё такое, — с ухмылкой замечает Годжо. — Это вредно и всё такое, — флегматично отвечает Иейри, а потом… Потом Годжо обнимает её. Спустя секунду Гето присоединяется к нему. Они жмутся к ней изо всех сил, тёплые и искренние, и она бросает сигарету на землю. Молча смотрит, как та догорает, и пытается понять, что происходит, но её измученный бессмысленной виной разум отказывается работать как следует. — Сёко, что случилось? Что-то плохое? — мягко спрашивает Гето и бережными движениями гладит её по спине. — Ты можешь сказать нам. Мы хотим помочь. — Да! — энергичным шёпотом соглашается Годжо, шумно дыша ей в ухо. — Мы надерём задницу любому, кто тебя обидел, кем бы он ни был! — Мне же вас потом придётся латать, придурки, — отвечает Иейри и позволяет себе расслабиться в их руках. — Джун умерла, — сделав паузу, говорит она. — Я ничего не смогла сделать. Я пыталась, но… — О, Сёко, мне так жаль, — в голосе Гето звучит боль. — Мне так жаль. Годжо ничего не говорит, но стискивает её так сильно, что она чувствует, как хрустят рёбра. — Всё в порядке, — говорит Иейри как можно спокойнее, но, кажется, её голос всё равно слегка дрожит. — Я знала, что однажды такое может случится. Просто всё произошло так быстро, и я не успела даже понять… Я знаю, что сделала, что могла, но мне всё равно херово из-за всего этого. — Хочешь, чтобы мы ушли? — спрашивает Годжо непривычно тихо и нерешительно. — Нет, — отвечает она. — Нет, не хочу. — Тогда мы останемся, — и Гето тоже жмётся к ней. Они сидят втроём на холодных ступеньках, сплетясь конечностями, как идиоты, и Иейри чувствует, как всё внутри постепенно расслабляется. — Я в порядке, — говорит она чуть более уверенно. — Можете отпустить меня. Они смеются так, как будто ничего не произошло, расцепляют объятья и зовут на ужин в дорогущий ресторан, потому что они могут себе это позволить — в смысле, потому что Годжо может себе это позволить. Иейри соглашается с этим глупо-наивным планом, и Гето как лучший переговорщик отправляется на поиски учителей, чтобы получить разрешение на выезд. Вечером она остро ощущает, что теперь правда чувствует себя намного лучше. В конце концов, делать глупости и предпринимать неловкие попытки друг друга поддержать — это то, чем должны заниматься подростки. Уж точно не спасением жизней. Иейри много думает обо всём этом после. Ещё она по-настоящему начинает курить, по большей части потому, что все медики это делают, а люди продолжают умирать, несмотря на все её старания. И она со своими однокурсниками, (а через год и с кохаями,) продолжает в свои самые плохие дни ездить в элитные рестораны. Они не обязаны помогать ей справляться со смертями пациентов — у них своего похожего дерьма достаточно. Но они хотят помочь и помогают. Милосердие. Вот как это называется. Иейри понимает, что это такое. Со временем. Однажды Гето и Годжо отправляют на какое-то сверхсложное сверхсекретное задание. Иейри не имеет ни малейшего понятия, в чём оно заключается, да ей и неинтересно, потому что у неё чертовски много работы. Но всё меняется, когда через несколько дней на её стол кладут Гето. Его грудь практически вскрыта наживую, он мертвецки бледен и едва дышит, потому что потерял слишком много крови, и Иейри просто стискивает зубы и принимается за работу. Это её друг. Она не может его потерять. Под конец она едва не валится с ног от усталости, но Гето открывает глаза и сразу садится. С точки зрения медицины он определённо в порядке — насколько это сейчас возможно, — но с его лица не сходит это надломенное выражение невыносимой боли, делая его больше похожим на мертвеца, чем на живого человека. «Я должен идти,» — и это всё, что он говорит, пока сползает с операционного стола. Иейри хватается за стену и молча кивает. Она сейчас едва может думать, не то что говорить. Гето уходит, шатаясь, как пьяный. В его глазах было что-то такое, чего она никогда раньше в них не видела. Что-то близкое к отчаянию. Но это невероятно — Гето рационален до мозга костей и одновременно полон надежды на лучший исход любой ситуации. Он никогда не отчаивается. «Что-то не так, — тупо думает Иейри, бессильно сползая на пол. — Что-то совсем не так.» Она теряет и сознание, и эту мысль. Потом, конечно, Яга-сенсей кратко пересказывает ей случившееся. Иейри даже жаль Рико и её приёмную мать, хотя у неё нет привычки жалеть людей, которых она не знала, — нельзя быть сочувствующим врачом, иначе сойдёшь с ума от горя, — но ещё больше ей жаль своих придурков-однокурсников. Момент, когда Годжо осознал, что он может проиграть. Момент, когда Гето осознал, что он уже проиграл. Иейри не может себе представить, каково это, так же, как не может заставить себя спросить об этом. И в итоге всё заканчивается катастрофой. Закономерной катастрофой, наверное. «В этом главная трагедия жизни, — думает Иейри, набирая номер Годжо. — Есть вещи, которые нельзя изменить — с ними можно только смириться. Но если ты один из сильнейших шаманов современности, ты просто на это не способен. И то, что это единственная вещь, на которую ты не способен, вынуждает тебя действовать.» Она на прощание на прощание машет Гето рукой, он машет в ответ и идёт навстречу судьбе. «Парни, мне так жаль, — думает Иейри, глядя ему вслед. — Мне так жаль.» А потом Годжо позволяет ему уйти. Старейшины презрительно называют это слабостью. Тупицы. Иейри слишком хорошо знает, как на самом деле это называется. Она повторяет это про себя снова, и снова, и снова, чтобы не забыть. Милосердие. Ей не хочется знать, но от этого знания никуда не деться. И вот Гето уходит, а Иейри наблюдает, как синяки под глазами Годжо становятся всё больше и больше, пока он не отказывается от своих очков в пользу плотной повязки. Кроме этого ничего не меняется — по крайней мере, со стороны. Годжо всё ещё стебётся над Нанами, спорит со старейшинами и вообще ведёт себя, как придурок. Он пытается сделать вид, что всё в порядке, но Иейри видит его насквозь. И видит его рваную кровоточащую рану, которая никак не может затянуться, и это не то, с чем может справиться её техника. Но могут справиться моти, которые она ему отдаёт ему в Сочельник. В ответ он дарит ей ящик пива и синий шарф. Ранним рождественским утром в её дверь стучат. Иейри открывает дверь. Нанами тщетно пытается изобразить улыбку. — С Рождеством, — говорит он и протягивает ей довольно объёмную посылку, обёрнутую в плотную бумагу. — Пришла сегодня ночью. На ней твоё имя. — Спасибо, Нанами. Счастливого Рождества. Он кивает и уходит. Иейри не может долго на него смотреть. Она чувствует, что он тоже не порядке. И тоже не может помочь. Вместо этого она открывает посылку: в ней ящик пива и синяя шапка. Имени отправителя нет, но есть обратный адрес. Днём Иейри идёт на почту, отправляет новенькую расчёску и думает о том, как хорошо, что это была просто посылка, а не письмо или, того хуже, звонок или личная встреча. Она не уверена, что смогла бы в один момент видеть сразу две раны, которые она не в силах излечить. Но, в конце концов, это всё не её чёртова вина. В этом вообще нет ничьей вины, что бы там не думали глупые мужчины. Просто мир таков, какой он есть, и люди в нём такие, какие они есть. Иейри просто немного жаль, что в этом мире временами перемены приходят туда, где о них никто не просил. После этого она продолжает получать и отправлять посылки на Рождество. Ей несложно. Ей кажется, что две раны болят и кровоточат чуть меньше, когда их хозяева тянутся друг к другу через неё. Иейри позволяет им это, потому что может, и ей самой становится чуть лучше. Тем временем, их учёба официально заканчивается, и она становится главным медиком Колледжа. Годжо после выпуска пропадает на некоторое время (скорее всего, сидит в своём родовом поместье и тупо смотрит в стену), а потом возвращается и сообщает, что будет преподавать. Смеются все, кроме Иейри. Она только пожимается плечами и говорит: «Делай, что хочешь.» Годжо откровенно херовый учитель, но он старается. Пожалуй, никто, кроме неё и Яги этого не замечают. Собственно, они и не позволяют старейшинам сместить Годжо с этого места. Теперь он действительно сильнейший и может делать, что ему вздумается, в том числе возиться с детьми. Потом уходит Нанами, и никто не пытается его остановить. Никто его не винит. Люди продолжают умирать. От этого легко устать. Иейри начинает замечать у себя растущие синяки под глазами, но быстро забивает на это. Она только переключается с сигарет на кофе. От этого ни лучше, ни хуже. Время идёт, но объективно ничего не меняется. А потом, десять лет спустя, её вызывают на срочное собрание, потому что скоро небо Токио заполнят проклятья разной степени опасности. Парад демонов. Иейри молча слушает, молча готовится, а потом весь день молча работает до изнеможения и возвращается в Колледж. В сумерках разрушенные здания выглядят почти красиво. В домах-руинах есть своя прелесть. В людях-руинах её нет. Иейри уже знает, что увидит, но не знает, готова ли к этому. Она медленно идёт между домами, тщетно пытаясь придумать, что сказать. Идей у неё никаких, и она решает импровизировать. Годжо оборачивается на её шаги, а потом резко шагает в сторону, перекрывая собой переулок. Может, и к лучшему. Иейри не уверена, что хочет это видеть. — Ты его не тронешь, — говорит Годжо, его голос звучит необычно сипло, и она знает, почему. И именно поэтому она кивает. — Я никого сюда не пущу, — говорит Иейри. Годжо поворачивается к ней спиной, и она знает, почему. И именно поэтому она шумно выдыхает. — Я хочу помочь, Сатору. Скажи мне, что я могу сделать. Он какое-то время молчит, а потом говорит: — Найди для него место. Я не хочу, чтобы кто-нибудь… — его голос срывается, и она знает, почему. И именно поэтому она лезет в карман за телефоном. — Я могу это сделать. Годжо следит за её рукой, а потом тихо, но чётко говорит: — Иейри. Уйди. Она кивает, разворачивается и уходит. Она всё равно больше ничем не может помочь. На следующий день она слышит, как кто-то из верхушки говорит «наконец-то», и думает, что все они идиоты. Это не конец, даже не близко. Это продолжение твоего долгого пути в мире, где из тебя силой вырвали кусок плоти и заставили жить дальше. Может быть, этим куском было твоё сердце. Иейри чувствует это в себе. Чувствует это в Годжо. Именно поэтому она сбрасывает ему СМС с координатами. Ещё через день тело пропадает из морга. Иейри не задаёт вопросов — это было бы слишком жестоко. Но, наверное, ей всё-таки стоило хоть раз в жизни побыть жестокой. Она думает об этом, методично затягиваясь. Ей ещё предстоит пытаться спасти множество жизней тех, кто пострадал в Сибуе, а сейчас она заслужила небольшой перерыв. Яга смотрит на неё с немым вопросом, вместо ответа она только пожимает плечами. Всё это настолько же её вина, насколько вина Годжо. В тот день они оба слишком много потеряли; не стоило ожидать, что они поведут себя разумно. Может быть, всё-таки это в большей степени её вина. Иейри стоило спросить, забрал ли он Гето, а не просто поверить в это. Но она не спросила, и вот где они теперь. — Надо быстрее со всем разобраться, — говорит она, стряхивая пепел. — Мне есть что обсудить с этим придурком. Яга смотрит слишком понимающе для человека, который всю жизнь ведёт себя так, будто у него недостаток мозгов. Иейри, конечно, знает, что на самом деле всё не так. Это просто удобное прикрытие. Яга прячется от боли за этой маской так же, как одни прячутся за небрежными улыбками, а другие — за белыми халатами и ящиками с пивом. Обсудить не получается. У Иейри опять слишком много работы и слишком мало времени, чтобы всё обдумать. Все вокруг ней придумывают планы спасения и ещё запасные планы на случай, если основные планы не сработают, а она просто ждёт и снова ловит себя на мысли, что многое бы отдала за то, чтобы всё это просто прекратилось. Теперь, когда Яга лежит среди остальных трупов, пришёл черёд Утахиме смотреть слишком понимающе. Иейри делает вид, что ничего не замечает. Она ждёт до того момента, когда видит лицо Годжо. — Сёко-о-о! — перевозбуждённо кричит он и бежит к ней с распростёртыми объятьями. — Слышала новости?! Она кивает и коротко хлопает его по спине. Годжо отстраняется, и его глаза маниакально блестят. — Как думаешь, насколько будет весело по шкале от одного до бесконечности?! — говорит он, хватая её за руки. Ладони у него ледяные. Когда-то они были тёплыми. В противовес вечно прохладным рукам Гето. Иейри тянет его пальцы наверх и дышит на них в тщетной попытке согреть. — В Тюремном царстве было настолько скучно? — спрашивает она. — Даже не представляешь! — Годжо максимально драматично закатывает глаза, не пытаясь высвободиться. — Вообще у меня к тебе была просьба. Иейри выразительно поднимает бровь. — Ну конечно, ты по другим поводам ко мне не приходишь. — Эй! Несправедливо! Ещё я прихожу к тебе на вечеринки, — он показательно дует губы, а потом небрежно бросает: — Если я умру, отдай моё тело Юте. Может, Иейри и не великий гений, но она не идиотка. На самом деле здесь нет никакого «если». — Мегуми заслуживает лучшего, Сатору, — говорит она, не открывая взгляд от его рук. — Я знаю. Лучшего отца, лучшего учителя, лучшей жизни, — он смеётся, но его смех звучит надрывно, как железо по стеклу. — Поверь, я знаю. Иейри закрывает глаза. Интересно, это ли чувствовали её придурки-одноклассники, когда отпускали друг друга одиннадцать лет назад? Если так, она вынуждена признать, что это правда чертовски больно. И как только они продержались так долго с этой раной? Но она не может сказать ему остаться, хотя и знает, что, если скажет, он послушает. Её он послушает. Милосердие. Так это называется. Так это выглядит. — Делай, что хочешь, — говорит она. — Я разберусь с остальным. — Сёко, ты лучшая, — серьёзно говорит Годжо и наклоняется вперёд, проникновенно заглядывая ей в глаза. — Я не оставлю тебя с этим вот так. Я ответственный взрослый. Я напишу письмо. — Ты не взрослый, ты придурок, — ворчит она и снова дышит на его руки. — Только попробуй налажать. Конечно, он лажает, но Иейри узнаёт об этом потом. Сначала она смотрит на едва живого Юту, лежащего на операционном столе, и спрашивает: — Готов? Тот кивает. В целом, ей этого достаточно. Им тоже этого достаточно. Она вновь вся в работе, но новости до неё доходят хорошие — ну, или, по крайней мере, точно не плохие. И вот всё заканчивается, и она стоит вместе с Мегуми на кладбище и чувствует себя слегка неловко. Возможно, теперь она всегда будет чувствовать себя неловко рядом с этим парнем. Всё-таки это она передала ему то ужасное письмо от Годжо. Впрочем, Юджи и Нобара сказали, что Мегуми улыбался, значит, наверное, оно не настолько ужасное. Мегуми благодарит её, а Иейри неловко признаётся: — Не то чтобы я верю в загробную жизнь. Он качает головой. Видимо, для него это неважно. Она просто рада, что смогла хоть чем-то помочь. Потом Мегуми вызывают на задание, и они прощаются. Иейри идёт в Колледж: ей ещё кучу бумажек заполнять. Но вечером она возвращается на кладбище — с двумя банками пива и одной банкой приторно-сладкой газировки в сумке. В наступающих сумерках ищет нужное место. Много времени это не занимает: в конце концов, именно она выбирала, где расположить эту пару могил. На месте она достаёт газировку и пиво и ставит их по одной перед надгробными камнями, забирает оставшееся пиво себе и садится прямо на холодную землю. Хорошо, что никто её не видит, — сочли бы за чокнутую. Даже если б увидели другие шаманы, а они ко всякому привыкают. Имена равнодушно смотрят на неё с молчаливых камней. Они рядом — потому что, конечно же, они рядом. Два придурка. Иейри не собирается когда-нибудь лежать рядом с ними. Может, займёт свободное место напротив. Ведь пока они не впутывают её в свои разборки, её всё более, чем устраивает. Она тихо пьёт своё пиво, а когда закрывает глаза, то слышит их смех сквозь кладбищенскую тишину. Это такое облегчение — не видеть рядом с собой открытую рану. Теперь она сама и есть эта рана, но ей, в общем-то, всё равно. Иейри собирается пронести эту боль через всю жизнь, как это делают все люди: шаманы и не-шаманы. Ничего сложного в этом нет и не будет. «Человеческая память — забавная штука, — думает она, поднимаясь с земли, и невскрытые банки спокойно смотрят на неё снизу вверх. — Вы доставили мне так много проблем, а я помню только то, как вы обнимали меня после смерти Джун.» — Поздравляю, придурки, — говорит Иейри и салютует им почти пустой банкой. — Наконец-то они оставили вас в покое. Потом она допивает пиво и идёт домой. По дороге выбрасывает мусор в урну, потому что она чистоплотный человек, и думает о том, что никогда больше сюда не вернётся.

***

Иейри шестьдесят восемь. Это довольно много для обычного человека, не то что для шамана. Она всё ещё работает врачом — ну а что ей остаётся? Это не худшая работа в мире, и у неё неплохая, в сущности, жизнь, хотя она всё ещё ужасно устаёт. К счастью, когда ей было около сорока, у неё появился ученик, который взял на себя часть её работы. Его зовут Джун, и у него есть все шансы в один день стать шаманом, в совершенстве владеющим обратной техникой. Иейри радует не только это, но и то, что к этому моменту в живых не остаётся никого, кто мог бы указать на ироничность происходящего. В это утро у неё официальный выходной (пока в операционную не привезут кого-нибудь едва живого, с кем Джун не сможет справиться), поэтому она встаёт на два часа позже и чувствует себя великолепно. Заваривает кофе, проверяет сообщения. Новое только одно, от Фушигуро: «Вы приедете на Фестиваль обмена? Мы все ждём.» Иейри решает ответить позже и, устроившись поудобнее на куче диванных подушек, начинает читать комментарии под своими научными статьями. Помимо того, что это отличное развлечение, это ещё одна ирония — раньше она была тем, кто задавал вопросы выдающимся медикам, а теперь она сама вроде как выдающийся медик. Время летит незаметно. В обед приходит сообщение от Утахиме: «Приезжай на Фестиваль, ребята скучают. Я тоже, только им не говори.» Что ж, игнорировать двух своих друзей уже как-то неловко, так что Иейри отвечает на оба одинаково: «Я подумаю.» Потом она приводит в порядок свои альбомы с фотографиями, потому что давно собиралась, и отправляет Джун ссылки на несколько исследований об обратной технике, потому что давно обещала. Под вечер она идёт в магазин, а потом на кладбище. Думала, что никогда больше сюда не вернётся, но, конечно, это были беспочвенные надежды. Иейри долго гуляет по кладбищу, наслаждаясь тишиной и одиночеством, лениво скользя взглядам по могилам. Там прибавилось имён — не могло не прибавиться. Она останавливается у потемневших от времени молчаливых камней и пьёт пиво в приятной компании. Имена всё так же равнодушно смотрят на неё — глупо было бы расчитывать, что что-то измениться. В этом и заключается своеобразная прелесть этого места: в нём никогда ничего не меняется. Когда начинает темнеть, Иейри идёт домой. Включает теливизор, щёлкает каналы и останавливается на документалке про скатов. В одиннадцать пишет сообщение Фушигуро: «Прости. Не смогу придти,» — и Утахиме: «Я не приеду. Слишком устала. Буду наслаждаться законными выходными.» В двенадцать она лениво допивает чай, выключает теливизор и идёт спать. Сон накатывает сплошной волной тепла, и Иейри расслабленно растворяется в нём. Ей снится аэропорт. Пустой, светлый, неестественно чистый и тихий — это точно сон. Иейри толкает тяжёлые двери и заходит внутрь. Слегка отстранённо удивляется тому, какими молодыми выглядят её руки и как легко ей дышится. Она идёт вдоль касс вглубь здания, когда из-за угла ей навстречу выруливают знакомые силуэты. Тоже странно молодые, но всё же узнаваемые. К сожалению. Или к счастью. — Сёко-о-о! — раздражаще громко и радостно вопит Годжо и по-ребячески прыгает на месте. Гето молча улыбается и машет рукой. Прощай, приятное спокойствие. Иейри закатывает глаза. — Неужели мне теперь и здесь вас терпеть? — ворчит она. — Старушка-а-а! — дразнится Годжо. Гето не глядя даёт ему меткий подзатыльник, и он обиженно показывает ему язык. — Конечно, ты можешь уйти в любое время, — игнорируя его, говорит Гето. — Но ещё ты можешь вернуться в любое время. — Ага, мы с Сугуру уже всё обсудили, — внезапно серьёзно говорит Годжо и смущённо — да, смущённо! — опускает взгляд. — Мы знаем, с нами было много проблем. Мы поймём, если ты уйдёшь. Но мы были бы рады, если б ты иногда заходила в гости. — Возвращайся, Иейри, — мягко просит Гето. — Пожалуйста. Нам тебя будет не хватать. Они смотрят на неё одинаково нежно и просяще. И любяще. Можно было бы оставить этих придурков одних: в конце концов, они это заслужили после всего дерьма, которое вывалили на неё. Но помимо этого дерьма они вывалили много чего ещё. Иейри знает себя. Она не хороший и не плохой человек. Но у неё есть сила исцелять людей. И она есть не просто так. Милосердие. Вот почему она может спасать людей. Вот почему люди могут спасать её. — Вы много где облажались, — говорит Иейри задумчиво. — Но, в конце концов, вы принимали не самые худшие решения из возможных. Гето отводит взгляд в сторону и нервно дёргает плечом. Годжо тщетно пытается незаметно спрятаться за его спиной и смотрит в пол. Они выглядят почти виноватыми. Придурки. — Я приду, — со вздохом говорит она. — Вас нельзя надолго оставлять вдвоём, вы сразу ввязываетесь в неприятности и начинаете делать глупости. — Да когда такое было?! — искренне возмущается Годжо. Гето яростно тычет его локтём в бок. — Заткнись, Сатору, — предупреждающе шипит он. — Не беси её, а то она передумает! Годжо изумлённо хлопает на него ресницами. Гето закатывает глаза. Это их фирменный молчаливый обмен репликами: «Я что, идиот? — Ты идиот.» Настоящие придурки. — Мы будем ждать, — говорит Гето, обращаясь к Иейри, и Годжо с важным видом кивает. Она машет им рукой, разворачивается на каблуках и выходит из аэропорта. Она держит своё слово и обязательно вернётся — однажды. А пока стоит прогуляться по окрестностям. Встретиться с кем-нибудь ещё. Найти место с самым лучшим кофе. Насладиться тем, чем не успела насладиться раньше: поиграть в автоматы, или может, даже где-нибудь искупаться. В конце концов, времени у неё предостаточно.