Symphoricarpos albus

В офисе приглушён свет: единственный его источник — торшер, стоящий совсем рядом с диваном, на котором расположился Эдвин со старым, но аккуратным сборником рассказов. За окном уже час как не прекращается густой снегопад, здесь, в стенах их дома, кажущийся особенно умиротворяющим. — А мне нравятся призраки, — сделав голос на тон выше, изображая совсем юную девочку, Энн, зачитывает вслух Эдвин. — Они другие, не такие, как все. Чарльз слушает — точнее, очень старается слушать: он лежит на спине, устроив голову на бедре друга, будто это самая удобная на свете подушка, а ноги согнуты в коленях, чтобы позволить уместиться им обоим. Руки покоятся на животе, только большой палец левой непроизвольно поглаживает кожу через ткань белой майки. Чарльз улыбается. Призраки не спят, но то, что он чувствует сейчас, напоминает скорее таинственную полудрёму, нежели ясность ума. Он завороженно глядит на ловкие изящные пальцы, держащие книгу; на серую развязанную бабочку, стелющуюся по груди; на тонкую бледную кожу ключиц, выглядывающих из-под белой рубашки, расстёгнутой ровно на две пуговицы. Голос со ставшей за столько лет родной интонацией убаюкивает сильнее чего бы то ни было. Странно: Чарльз умер, слушая его, но вместо того, чтобы напоминать о роковом дне и холоде школьного чердака, голос лишь окутывает фантомным теплом и вызывает желание растянуть это мгновение настолько, насколько возможно. Но что-то не даёт ему покоя, мерцая на краю сознания: безопасное и мирное, но если взгляд зацепился, то образ из головы уже не вытравить, даже если хорошо попытаться. Чарльз окончательно теряет нить повествования, всё глубже погружаясь в себя на пути к разгадке: выразительный и мягкий тембр сливается с окружающей обстановкой в единую мелодию этого момента, запечатляя его в ткани реальности. Глубже, в неизведанное — сердце пропускает удар. Секунда — вот оно, загадочное мерцание, что не давало ему покоя. Обволакивает, рассыпается на мириады нежно-белых точек, кружащихся в медленном танце, словно снежинки за окном. И тут Чарльз понимает. Видит это так отчётливо, что распахивает глаза и делает глубокий вдох. Эдвин тотчас останавливается и опускает голову, внимательно изучая его, силясь понять, что могло стать причиной. Только он хочет что-то сказать, как Чарльз вдруг ловит его свободную руку в свои ладони и произносит: — Приятель... помнишь те кусты, в которых мы чуть не заблудились шесть лет назад, когда прятались от поехавшей старушки, нанявшей нас для расследования убийства, которое сама и совершила? Кровавая пожилая леди, — Эдвин хмурится, явно припоминая тот жуткий случай, но упуская суть, и Чарльз продолжает. — Начало декабря, снег повсюду... И эти белые ягоды. На кустах, — он улыбается. — Которые ты рассматривал полчаса, хотя нас могли в любой момент найти. Взгляд Эдвина становится ещё более озадаченным. — Symphoricarpos albus, снежноягодник обыкновенный, также известный как "ягоды призраков". Чарльз, в чём дело? На сегодня достаточно Брэдбери? — он оставляет закладку между страниц и откладывает сборник в сторону. — Нет, прости, мне очень нравится тебя слушать, но я... — теперь хмурится уже Чарльз, не то решаясь открыть сокровенную тайну, не то стремясь ухватиться за ускользающую мысль. Эдвин взволнованно смотрит почти в упор: мягкий свет играет с его ресницами, падает на глаза так, что их цвет становится похожим на море в облачный день: переливы серого и зелёного, причудливые тени... Что ж, порой язык соображает быстрее самого Чарльза. — Эдвин, с того дня они напоминали мне о тебе. Каждый раз, когда нам встречались эти ягоды. Нежные, красивые такие. Как ты, особенно в этой грёбаной белой рубашке... Из груди Эдвина вырывается резкий вздох, взгляд начинает нервно перескакивать от одной точки к другой, он пытается выдавить из себя хоть слово, но с треском проваливается. Броня сосредоточенности и серьёзности даёт сбой, с Эдвином творится что-то странное, Чарльз это понимает, и его охватывает напряжение: он сказал что-то не то? — Ты в порядке? Извини, я не хотел... — Чарльз, — вдруг прерывает Эдвин с улыбкой и такой необъятной нежностью в голосе, что, будь они сейчас в вертикальном положении, одному из них бы точно пришлось стараться изо всех сил, чтобы не позволить коленкам подкоситься. — Спасибо тебе. У его друга милые морщинки в уголках глаз, которые не способны стереть даже ужасы прошлого, и самые красивые на свете губы; Чарльзу стоит огромных усилий вовремя заткнуться и перестать откровенно пялиться, чтобы не натворить ничего... нет, не глупого — поспешного. Как назло в воспоминаниях проносятся ступени ада, полный доверия взгляд, слёзы на щеках и предельно ясное "Чарльз, я влюблён в тебя". Точка невозврата. В тот момент что-то определённо изменилось, вот только что? Возможно, он ещё не до конца уверен в том, что чувствует. Возможно, убеждения, которые вбивал в него отец столько лет, оказали куда больше влияния, чем он подозревал. Возможно, это страх навредить Эдвину не позволяет двигаться дальше, даже если предположить хотя бы на секунду, что... Чёрт. Возможно, ему понадобится меньше времени, чтобы во всём разобраться, чем он предполагал.